Джулиан Барнс - Метроленд
Весь вечер прошел под знаком унизительных напоминаний, что я еще маленький. За ужином мне не налили вина (вообще-то я не люблю вино, но дело было не в этом), и мой стакан с апельсиновым соком был как насмешка. Поначалу я старался не обращать на него внимания, но он буквально лез мне в глаза, причем с каждой минутой его насыщенный оранжевый цвет становился все ярче и все противнее, а когда мама подала десерт — апельсиновый пудинг точно такого же цвета, — этот дурацкий сок уже, казалось, мигал, как неоновая вывеска «МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК», и я не выдержал: схватил стакан и осушил его залпом. Мои попытки напомнить брату, что он не такой уж большой и взрослый и что мы, в сущности, оба еще почти дети, пропали всуе; он только фыркал, когда я пытался завести разговор о каникулах, о наших общих приколках и даже — вот до чего я дошел — о фантастике. А кульминационный момент настал, когда я повернулся к Найджелу и сказал:
— А помнишь, как мы…
Но я не успел даже договорить, потому что он перебил меня скучным голосом:
— Что-то не припоминаю, малыш.
А эта его девушка, эта Джинни, жеманно заулыбалась. Господи, какая же она была противная! Я старался вообще на нее не смотреть и не слушать, что она говорит — благо она говорила мало, — мне хватало и того, что я ее ненавидел. Она глупо улыбалась, она надувала губки, она откровенно заискивала перед родителями, стараясь понравиться, она отпускала притворно-восторженные замечания насчет угощения. Но я утешал себя тем, что уже завтра расскажу о ней Тони. Мы ее уничтожим.
— Вчера вечером брат привел к нам домой свою новую подружку, — сказал я Тони как бы между прочим, когда мы на перемене пили молоко с привычным и показным отвращением истинных гурманов (никогда не знаешь, наблюдает кто-нибудь за тобой или нет). Он нахмурился, но глаза у него заблестели. А потом он, не тратя времени даром, приступил к ДСС-тесту.
— Душа?
— Отсутствует напрочь, я бы сказал. Впрочем, как и у большинства. Стоячие мелкие воды, образно говоря.
— Страдания?
— Ну, отец у нее умер, это я из нее вытянул, но когда я спросил, было ли это самоубийство, все оскорбились, сделали вид, что они в возмущении, и быстро сменили тему. И она подлизывалась к нашей маме, как будто хотела ее обольстить, что, разумеется, означает, что ее мама била ее в детстве.
— Ага, или она просто хотела понравиться.
— Но страдания ей предстоят, это точно.
— В смысле?
— Ну, она же встречается с моим братом.
— Как ты думаешь, у них уже что-то было?
— Они на диване сидели рядом.
— Тест с воротничком? С волосами? Обмен взглядами?
— Все негативно. Телевизор был выключен, к сожалению. Я пытался включить «Уэллс Фарго», но никто не захотел смотреть.
Мы с Тони придумали и разработали безошибочный тест на телевизоре. Когда на экране целуются — то есть целуются по-настоящему, в рот, с языком, — все, кто на это смотрит, так или иначе выдают свои чувства. Конечно, разглядывать «подопытных» в открытую не всегда удобно, но если сидеть близко к телевизору и смотреть на отражение в экране, то можно увидеть наиболее явную реакцию: брат, например, скрещивал ноги, а матушка начинала сосредоточенно считать петли в вязании. Если же требуется детальное рассмотрение, то можно использовать некоторые рискованные приемы — встать за стаканом сока или взять со стола газету с программой. И вот тогда у тебя есть возможность выхватить быстрым взглядом ностальгическую тоску (отец), смущенную скуку (матушка), чисто технический интерес (Найджел) или обиженное недоумение (Мэри). Гости тоже «читались» легко, несмотря на сдержанное поведение, каковое приличествует воспитанным людям в чужом доме.
— Сиськи?
Последняя часть нашего тройного теста, требующая, ко всему прочему, и немалой проницательности.
— Почти не просматриваются. Скорее всего просто пара прыщей, и это я еще великодушно преувеличил.
— Ага. — Тони расслабился, вполне довольный.
На самом деле он ничего интересного не пропустил.
12. Сильнее и ниже
Мы с Тони частенько скучали вместе. Не в смысле, что нам было скучно друг с другом, — разумеется, нет. Мы были в том возрасте, когда друзья могут тебя раздражать, напрягать и бесить, когда они могут тебя предать, когда они могут быть глупыми или злыми, но с ними никогда не бывает скучно. Вот со взрослыми — всегда скучно. Их здравомыслие скучно, их почтительность скучна, и даже то, что они не наказывают тебя по всей строгости, хотя ты сам понимаешь, что достоин самого строгого наказания, — это тоже скучно. Взрослые были полезны именно потому, что они скучны: идеальный «сырой материал», причем всегда предсказуемый в своих реакциях. Они могут быть добрыми и несуразными или злыми и вредными; но они всегда предсказуемы. Глядя на них, ты заранее веришь в целостность человеческого характера.
— И кем мы сегодня будем? — иногда спрашивал я или Тони. Это было предельное неприятие статуса взрослого. Взрослые всегда оставались собой. Мы же, по общему мнению окружающих, еще не выросли и не сформировались. Никто не знал, что в итоге из нас «получится». Так что мы могли пробовать разные варианты, по собственному усмотрению.
— И как ты думаешь получаться?
— Как желе?
— Как огонь?
— Как кадет военного училища сухопутных войск?
Из нас пока что еще ничего не получилось. Мы были изменчивы, непостоянны — и это было наше нормальное состояние. Все позволено. Все возможно.
— Так кем мы будем сегодня?
— Давай побудем болельщиками «Первых».
Это была заманчивая идея. Мы с Тони всегда искали в себе какие-то новые черты характера, и нам всегда нравилось пробовать что-то совсем уже необычное и чужое. Директор школы упорно призывал всех учащихся средних и старших классов тратить ценное время в субботу после обеда на поддержку школьной регбийной команды, и особенно — на выездных матчах, где присутствие пяти—десяти родителей со стороны противника, которые истошно орали, поддерживая своих, плюс дезориентация от поездки на незнакомую станцию метро почти всегда подрывали моральный дух нашей отнюдь не стабильной команды. В тот день наши играли с командой из Мерчант-Тейлорз-Скул,[53] всего в десяти минутах езды на велике от Иствика. В общем, мы с Тони решили пойти.
— А как мы будем себя проявлять, — спросил я, — напролом или по-умному?
— Слишком по-умному лучше не надо, а то нас Телфорд заметит.
— Логично.
— И напролом тоже, наверное, не нужно.
— Согласен.
Телфорд — это тренер «Первых». Форменная скотина, тиран в непромокаемом плаще, который ездил на выездные матчи на своем «сингер-воге» и чьи неустанные вопли «Держаться, школа, держаааАААться!» разносились по всему полю, прихваченному морозом, и были слышны даже с противоположной боковой линии.
— В любом случае лучше держаться подальше от Телфорда.
— Ага. Мне кажется, что сначала нам надо действовать напролом, но с предельным воодушевлением — скакать на скамейках, махать шарфами, выкрикивать счет… на всякий случай, чтобы вдруг не забыли. А потом, когда наши начнут проигрывать, мы будем с тобой продолжать в том же духе, так что постепенно все превратится в обыкновенное издевательство, но Телфорд придраться не сможет.
Это был вполне надежный план. Расположившись на самой «малолюдной» боковой линии, мы с Тони истошно орали, скакали на месте и вообще всячески веселились, пока наша команда неумело возилась на поле, упускала блокирующих полузащитников противника, роняла мяч, выпадала в офсайд, передавала вперед буквально за несколько дюймов от линии и бездарно дралась за мяч.
— Ну что же ты, школа!
— Держи оборону, школа!
— Сильнее и ниже, дубина, сильнее и ниже!
— Давай, школа, давай! Держись! Ну что такое?! Давай держись! Хороший шанс отыграть очко!
— Всего тридцать очков, школа! Второй тайм будет за нами!
— Падай, ну падай же! Умри за мяч!
Последний вопль был самым злобным. Каждый раз, когда никто не владел мячом и он свободно катился по полю, а хиленький центральный инсайд, которого явно взяли в игру на пробу, делал вид, что он ждет, пока мяч прекратит скакать, а на самом деле с опаской поглядывал на приближающуюся компанию нападающих из команды соперников, мы с Тони буквально взрывались. Если парень не падал на мяч, он покрывал себя вечным позором как трус. Если он поднимал и выбивал мяч за боковую линию до того, как на него нападали соперники, он все равно покрывал себя вечным позором как трус. Если он падал на мяч, у него были все шансы уйти с поля вполне удовлетворительно покалеченным, поскольку технические приемы защиты в «завале» в школьном регби преподавали, естественно, на примитивном уровне. Самый прикол был в том, чтобы заставить беднягу упасть на мяч раньше, чем нужно, а потом наблюдать за тем, как он лежит, пока его окончательно не затопчут, после чего он еще получает замечание от судьи за то, что мяч вовремя не вернулся в игру.
