Кадзуо Исигуро - КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ
Когда я стал старше, именно в такие моменты, сразу после собраний, мы с мамой отправлялись на прогулку в Джессфилд-парк. Но когда мне было еще лет шесть-семь, мы оставались дома и играли в настольные игры или даже с моими игрушечными солдатиками. Как сейчас помню, именно в тот период у нас вошла в привычку еще одна игра. На лужайке, неподалеку от террасы, висели качели. Продолжая напевать, мама появлялась на пороге, шла по траве и садилась на эти качели. Я ждал этого момента на вершине холма в дальней части сада и бегом бросался к ней, притворяясь ужасно сердитым.
– Слезай, мама! Ты сломаешь качели! – Я начинал прыгать вокруг качелей, размахивая руками. – Ты слишком большая! Ты их сломаешь!
А мама, делая вид, что ничего не слышит и не видит, продолжала раскачиваться, взлетая все выше и выше, и пела высоким голосом что-нибудь вроде: «Ты скажи-скажи мне, Дэйзи». Поскольку мои ужимки и прыжки никакого эффекта не имели, я (почему – убейте, и сейчас не понимаю) становился перед ней на голову прямо на траве. Пение начинало прерываться взрывами смеха, и мама наконец спрыгивала с качелей, затем мы отправлялись играть во что-нибудь на мой выбор.
И по сей день каждый раз, когда я думаю о маминых собраниях, мне тут же вспоминаются и те страстно ожидавшиеся моменты, которые неизбежно следовали за ними.
Несколько лет назад в течение долгого времени я проводил день за днем в читальном зале библиотеки Британского музея, изучая материалы ожесточенных споров, которые велись в те времена вокруг опиумной торговли в Китае. По мере того как я знакомился с газетными публикациями, письмами и документами тех лет, прояснялось многое, что в детстве казалось почти мистическим. Однако – не могу не признать – основная причина, по которой я предпринял подобное исследование, заключалась в том, что я надеялся набрести хоть на какие-то упоминания о моей матери. «В конце концов, – говорил я себе, – в детстве у меня создалось совершенно отчетливое ощущение, что мама была одной из ключевых фигур антиопиумной кампании. К некоторому своему разочарованию, я нигде не нашел ее имени. Постоянно цитировались, восхвалялись или чернились другие противники торговли опиумом, но ни в одном из проштудированных мной материалов не упоминалась моя мать. А вот на имя дяди Филипа я несколько раз наткнулся. Один раз в письме некоего шведского миссионера в газету «Норт Чайна дейли ньюс», в котором, предавая анафеме целый ряд европейских компаний, автор назвал дядю Филипа «достойным восхищения маяком нравственных устоев». Отсутствие упоминаний о моей матери было весьма огорчительным, но послужило мне суровым уроком, и в дальнейшем я оставил свои изыскания.
Однако сейчас мне совсем не хочется вспоминать о дяде Филипе. Чуть раньше нынешним вечером я почему-то решил, что упомянул его имя в разговоре с Сарой Хеммингз во время нашей дневной прогулки, даже сообщил ей кое-какие сведения из его жизни. Но, прокрутив в голове наш разговор несколько раз, все же пришел к заключению, что его имя не всплывало, и это, признаться, принесло мне облегчение. Возможно, это глупость, но мне всегда казалось, что дядя Филип останется сущностью менее реальной, если будет существовать только в моей памяти.
А вот об Акире мне захотелось ей немного рассказать, и теперь, поразмыслив, я не жалею, что сделал это. В любом случае сообщил я ей не так уж много, а она, судя по всему, отнеслась к моим рассказам с неподдельным интересом. Ума не приложу, что побудило меня начать говорить о подобных вещах; садясь с ней в автобус на Хеймаркет-стрит, я и не помышлял об этом.
Дэвид Корбетт, человек, с которым я был знаком лишь шапочно, пригласил меня пообедать с ним и несколькими друзьями в ресторане на Нижней Риджент-стрит. Это весьма модное место, где Корбетт заказал длинный стол в глубине зала на двенадцать персон. Мне было приятно увидеть среди гостей Сару, хотя я был немного удивлен тем, что она – приятельница Корбетта. Однако, явившись со значительным опозданием, я упустил шанс занять место поближе к ней, чтобы иметь возможность поболтать.
К тому времени начали сгущаться сумерки, и официант зажег свечи на нашем столе. Один из присутствовавших, парень по имени Хегли, придумал шутку: задувать свечи и постоянно вызывать официанта, чтобы тот снова и снова зажигал свечи. Он проделал это по меньшей мере три раза на протяжении двадцати минут – то есть каждый раз, когда ему казалось, что веселье начинало затухать. Остальные, судя по всему, тоже находили это весьма забавным. Насколько я мог заметить, на этом этапе Сара веселилась от души и громко смеялась вместе со всеми. Прошел приблизительно час с начала обеда – несколько гостей к тому времени, извинившись, вернулись на работу, – когда в центре внимания оказалась Эмма Кэмерон, весьма эксцентричная девушка, сидевшая неподалеку от Сары. Насколько я мог слышать, она уже давно обсуждала с соседями свои проблемы, но в какой-то момент за столом временно воцарилась тишина, и она внезапно оказалась в фокусе всеобщего внимания. Последовала полусерьезная-полуироническая дискуссия о сложных отношениях мисс Кэмерон с матерью, в которых недавно наступил новый кризис из-за помолвки Эммы с неким французом.
Все наперебой давали Эмме советы. Человек по имени Хегли, например, заявил, что для всех матерей – «и теток, естественно, тоже» – следовало бы построить в зоопарке рядом с серпентарием одно огромное помещение. Другие, основываясь на собственном опыте, давали более полезные рекомендации, и Эмма Кэмерон, наслаждаясь всеобщим вниманием, продолжала развивать тему, театрально расцвечивая анекдотами рассказ о совершенно невозможном характере своей родительницы.
Так продолжалось минут пятнадцать, и тут я увидел, как Сара встала, прошептала что-то на ухо хозяину и вышла из зала. Дамская комната находилась в нижнем вестибюле ресторана, и остальные – те, кто вообще заметил ее уход, – не сомневались, что она отправилась туда. Но, когда она выходила, мне бросилось в глаза нечто необычное в выражении ее лица. Именно поэтому я и последовал за ней через несколько минут.
Я увидел ее у выхода. Она стояла и смотрела в окно на Риджент-стрит. Сара не обращала внимания на меня до тех пор, пока я не подошел, не тронул ее за руку и не спросил:
– Все в порядке?
Она вздрогнула, и я увидел на ее глазах слезы, которые она постаралась скрыть, улыбнувшись:
– Да, все в порядке. Просто мне стало немного душно. Теперь все хорошо. – Она засмеялась и снова стала разглядывать улицу. – Мне очень неловко, должно быть, мой уход показался невежливым. Наверное, следует вернуться.
– Не вижу в этом никакой необходимости, если вам этого не хочется.
Она внимательно посмотрела на меня и спросила:
– Они продолжают обсуждать ту же тему?
– Когда я уходил, продолжали, – ответил я и добавил: – Думаю, мы с вами в дискуссию о неприятностях, которые доставляют матери, не можем внести своей лепты.
Внезапно расхохотавшись, она смахнула слезы, больше не пытаясь скрыть их от меня, и подтвердила:
– Да уж, полагаю, здесь мы некомпетентны. – Потом снова улыбнулась и сказала: – Какая я глупая. В конце концов, они ведь всего лишь веселятся.
– Вы ждете машину? – спросил я, поскольку Сара продолжала внимательно всматриваться в поток автомобилей.
– Что? Нет-нет, просто жду, не появится ли автобус. Видите, вон там, на другой стороне улицы, остановка. Мы с мамой, бывало, много ездили на автобусах. Просто ради удовольствия. Я говорю о том времени, когда была девочкой. Если не удавалось занять передние места вверху, мы выходили и ждали следующего. Иногда мы часами катались по Лондону, глядя по сторонам, разговаривая, показывая друг другу одно, другое, третье… Мне это так нравилось! Кристофер, вы когда-нибудь катались на автобусе? Вы непременно должны это сделать. Оттуда, сверху, можно столько увидеть.
– Должен признаться, я предпочитаю ходить пешком или ездить в такси. Лондонских автобусов я побаиваюсь. Мне кажется, окажись я в одном из них, он завезет меня куда-нибудь, куда мне совсем не нужно, и остаток дня придется искать обратную дорогу.
– Можно я кое-что вам скажу, Кристофер? – Ее голос стал совсем тихим. – Глупо, но я лишь недавно это поняла. Прежде мне это никогда не приходило в голову. Наверняка мама тогда уже испытывала сильные боли. Ей не хватало сил заниматься со мной чем-нибудь другим, поэтому мы так много катались на автобусах. Это было единственное, что мы могли делать вместе.
– Хотите покататься сейчас? – спросил я. Она снова окинула улицу долгим взглядом.
– А вы не слишком заняты?
– Для меня это будет удовольствием. Как уже сказал, один я на автобусе ездить опасаюсь. Но поскольку вы в этом деле в некотором роде эксперт, мне следует воспользоваться шансом.
– Очень хорошо, – просияла она. – Я научу вас кататься на лондонских автобусах.
