Гарольд Роббинс - Торговцы грезами
Взяв с дивана шляпу, я молча посмотрел на него. Он смотрел на меня с сочувствием.
— Я знаю, что ты испытываешь, Джонни, — тихо сказал он. — Он был настоящим человеком.
— Это был величайший человек, которого мы совсем не знали, — сказал я. — По крайней мере он никогда никому не хотел причинить зла.
Боб кивнул. Внезапно я ощутил тишину. Казалось, что студию накрыли звуконепроницаемым колпаком.
— Чертовски тихо, — заметил я.
— Ребята на съемочной площадке тоже обо всем узнали. Никто не хочет сейчас работать.
Я кивнул. Так оно и должно было быть. Я прошел мимо него в коридор. Люди, стоявшие маленькими группками, смотрели на меня, когда я проходил мимо них, в их взглядах было сочувствие. Один или два даже подошли ко мне и молча пожали руку.
Я вышел на улицу. Здесь было то же самое. Везде стояли люди и тихо переговаривались. Их сочувствие волнами передавалось мне. Я пошел мимо студии звукозаписи, здесь тоже было тихо. То же самое было и на второй, и на четвертой съемочных площадках. У входа в каждое здание стояли люди, печально глядя мне вслед. Резкая музыка донеслась до моих ушей. Вздрогнув, я поднял взгляд — я уже привык к тишине. На съемочной площадке номер один играла музыка. В душе у меня закипело возмущение. Какое они имели право заниматься делами, как будто ничего не произошло! Хватило же другим такта! Я медленно подошел к площадке и вошел в помещение. Теперь музыка гремела вокруг. Я прошел вперед и услышал, как началась песня. В центре площадки стояла молодая девушка и пела в микрофон, ее прекрасный голос звучал подобно золотой флейте. Повернувшись, я пошел обратно к двери.
Кто-то схватил меня за рукав. Я повернулся. Это был Дэйв. Его глаза сияли.
— Ты только послушай, как поет эта канареечка, Джонни, — сказал он. — Только послушай!
Я посмотрел на сцену. Да, девчонка пела, конечно, хорошо, но сейчас мне было не до песен. Я видел, что к нам идут Ларри и Стенли Фарбер. Интересно, сообщил им уже Ларри печальную новость? Хотя мне было все равно. Единственное, что я хотел, — это уйти отсюда.
Дэйв держал меня за руку, пока они не подошли, и опять принялся что-то восторженно кричать мне на ухо.
— Я тебе говорю, что на этой девчонке мы заработаем будь здоров! Каждая нота в ее голосе напоминает мне звон монет.
Дэйв повернулся к подошедшим.
— Правильно я говорю?
Они кивнули, согласно улыбаясь.
— Вы слышали, что Питер Кесслер умер? — спросил я у них.
Ларри кивнул.
— Да, — ответил он. — Я слышал. Плохо, конечно, но этого следовало ожидать, ведь он был уже старым.
Я молча смотрел на них. Ларри был прав, это было плохо. Единственное, чего он не знал, насколько это было плохо. Я сбросил руку Дэйва с рукава и пошел прочь.
За спиной послышался голос Дэйва.
— Эй! Что с этим парнем? — спрашивал он своих друзей.
Я не слышал, что ему ответили, так как уже закрыл за собой дверь.
В моем кабинете никого не было, когда я, сев за стол, положил перед собой листок бумаги. Нажимая на перо, которое заскрипело, я вывел: «Совету директоров компании „Магнум Пикчерс“».
Подняв глаза, я посмотрел через открытую дверь в коридор и снова перевел глаза на лежащий передо мной лист. Теперь все встало на свои места. Я вспомнил, что сказал мне Эл после того, как признался, что является владельцем «Великой бостонской корпорации».
— Питер сказал, что когда-нибудь ты обратишься ко мне, — сказал он со своей спокойной улыбкой.
Я удивился.
— Неужели? — спросил я. — Откуда он знал? Мы ведь только вчера договорились с ним обо всем.
Эл покачал головой.
— Ты не прав, Джонни, — продолжал он все так же спокойно, — это случилось еще два года назад, когда он продал свой контрольный пакет акций.
Я еще больше удивился и посмотрел на Дорис, потом снова на Эла.
— Как он мог это предвидеть тогда? — недоверчиво спросил я.
Эл взглянул на Вика, тот секунду помедлил и, резко повернувшись, вышел из комнаты. Сантос уселся напротив меня.
— Помнишь тот день, когда вы с ним поссорились и он выгнал тебя из своего дома?
Я кивнул. Краешком глаза я видел, что Дорис наблюдает за мной.
Эл взял новую сигару.
— Как только ты ушел, он позвонил мне. — Он посмотрел на Дорис. — Не так ли? — спросил он.
Она широко открыла глаза.
— Я помню это, — ответила она, — но я тогда уже вышла из комнаты и не слышала, о чем он разговаривал с вами.
Эл снова повернулся ко мне.
— Вот что он тогда мне сказал: «Джонни продал меня». И затем попросил денег, чтобы выкупить контрольный пакет акций. Я как раз узнал, что сделал Вик, и ужасно рассердился на него, но сделать уже ничего было нельзя. Я сказал Питеру, что с удовольствием одолжу ему деньги, но хочет ли он этого на самом деле? «О чем ты?» — спросил он. — «Они предлагают тебе четыре с половиной миллиона за твои акции, что ты дергаешься? Не лучше ли, имея такие деньги, уйти на покой и жить без всяких забот, чем самому платить их?» Он замолчал, и я знал, о чем он думает. Тогда я рассказал, как Витторио поступил с тобой. Он снова задумался и спросил слабым голосом:
«Значит, я был не прав насчет Джонни?»
«Ты был не прав».
«В таком случае, я хочу, чтобы ты одолжил мне деньги».
«Зачем?»
«Затем, что Джонни потеряет все. Надо помочь ему. Без компании он потеряет работу».
«Джонни не потеряет эту работу, — сказал я ему, — он им нужен. Он — единственный, кто может руководить компанией».
Питер все еще сомневался, и я посоветовал ему не беспокоиться.
«Но все равно когда-нибудь Джонни попадет в беду, — сказал Питер. — Они сделают с ним то же, что и со мной. Что ему тогда делать? К кому ему тогда обратиться? Только ко мне или к тебе».
«Если он попадет в беду, — сказал я, — я помогу ему. Но пока не волнуйся. Ты отдал все силы кинематографу, пора и на покой. Тебе надо подумать о себе, о жене, о своей семье. Имея четыре с половиной миллиона долларов, тебе не о чем будет беспокоиться».
Тогда он взял с меня обещание, что, если ты когда-нибудь попадешь в беду, я помогу тебе. Я пообещал ему, потому что в любом случае помог бы тебе. И он сказал, что тогда продаст свой пакет акций.
Воцарилась тишина, и Эл зажег сигару. Я посмотрел на него, но от избытка чувств, охвативших меня, не мог говорить. Питер и Эл всегда были моими ангелами-хранителями, я многим был обязан им, а я-то думал, что умнее всех.
В кинематографе мы занимаемся тем, что упаковываем мечты в блестящий целлулоид, и не знаем, что мы единственные, кто верит этим мечтам. Мы — пленники этого мира снов, который создали сами, и как только сталкиваемся с реальностью, нас охватывает паника, и мы стараемся защитить себя от этого реального мира своей целлулоидной броней.
