Эрик Сигал - Однокурсники
И он отнюдь не уверен, что это у него получится.
За первую неделю своего пребывания в Нью-Йорке Джейсону пришлось не менее двенадцати раз выступить перед совершенно разными аудиториями. Число его слушателей варьировалось от нескольких политиков до примерно тысячи членов общественной организации «Друзья Израиля», собравшихся на официальный завтрак в отеле «Билтмор».
Однако сюда пришли не только «друзья». Когда Джейсон отвечал на вопросы из зала, несколько сторонников «новых левых» обрушились на него с ярой критикой, обвиняя в том, что он является представителем «империалистической страны». Он спокойно ответил им, что Израиль и не помышляет об империи, он всего лишь хочет быть демократическим, как и остальные страны. И по его личному мнению, Израиль обязан будет уступить занятые территории — в обмен на признание арабами его права на существование.
Еще долго после его выступления люди не расходились, обступив трибуну со всех сторон. Они беседовали с ним. Пожимали ему руку. Желали всего самого хорошего. Наконец остались только двое — это была супружеская пара.
Он оказался лицом к лицу перед своими отцом и матерью.
Никто из них не решался заговорить первым. Но взгляды, какими они смотрели друг на друга, были красноречивей слов. В родительских глазах можно было прочесть любовь и восхищение. Его глаза светились нежностью и радостью. И всех объединяло страстное желание помириться.
— Привет, мам, пап. Я так… рад вас видеть.
— Ты чудесно выглядишь, Джейсон, — мягко произнесла мать.
— Да, наверное, опасности мне на пользу, — ответил он. — А вы, ребята, и сами неплохо выглядите. Как Джули?
— Хорошо, — сказал отец. — Она в Калифорнии. Замужем за одним адвокатом из Санта- Барбары.
— Счастлива?
— Вообще-то они с Самантой собираются переезжать этим летом. После бракоразводного процесса.
— Опять?
Отец кивнул.
— Джулия не изменилась. — И добавил осипшим голосом: — Мы… очень скучали по тебе, сынок.
Джейсон спрыгнул со сцены и обнял родителей. Долго они стояли так, прижавшись друг к другу.
— У тебя найдется время приехать к нам? — спросила его мать.
— Конечно, с огромной радостью.
На следующий день за ужином он показывал родителям фотографии Евы и двоих мальчиков. Они очень растрогались, увидев внуков, и порадовались счастливому браку своего сына.
— Можно, мы возьмем себе несколько фотографий? — спросила мать.
— Оставь себе все, — предложил Джейсон.
А потом признался:
— Вообще-то я привез их специально для вас.
Сразу же после одиннадцати мать, сославшись на усталость, отправилась спать, а Джейсон с отцом остались наедине — в первый раз за десять лет.
Джейсон собрался с духом и заговорил:
— Папа, я знаю, какую боль я причинил тебе и маме…
— Нет, — перебил его отец. — Если кто-то и должен просить прощения, то позволь мне сделать это первым. Я был не прав, что не прислушивался к тебе, не уважал твоих взглядов.
— Прошу тебя, пап…
— Нет, дай мне закончить. Ты преподал мне хороший урок насчет нашего духовного наследия. И я понял: можно быть стопроцентным американцем и в то же время оставаться евреем. Шестидневная война стала катализатором для многих людей вроде меня. Это был такой прилив гордости…
Он замолчал.
Джейсон не знал, что сказать. Отец продолжил говорить, но гораздо более тихим голосом:
— Я уже тогда знал, конечно, что ты участвуешь в боевых действиях, и безумно за тебя боялся. — Он поднял голову. — Господи, сынок, я так рад, что все обошлось и мы можем вот так с тобой поговорить.
Они обнялись.
Ева с мальчиками ждали, когда самолет совершит посадку в аэропорту Тель-Авива. Когда все обнимались и целовались, маленький Бен спросил:
— Папочка, а ты привез нам какой-нибудь подарок?
— Еще бы, Бенджи, конечно привез. Но самый лучший подарок вы увидите в октябре.
— А какой?
— Своих бабушку с дедушкой.
*****
— Идите поплавайте, — обратился Ричард Никсон к Джорджу Келлеру. — Разомнитесь немного.
Дело было жарким августовским днем 1973 года в западной резиденции президента США в Сан-Клементе, штат Калифорния. Президент обсуждал что-то с Киссинджером, сидя в мелкой части бассейна по пояс в воде. Джордж Келлер, расположившись поблизости, записывал все, что диктовал ему Киссинджер. («Проследи, чтобы я не забыл позвонить Помпиду в семь утра по Гринвичу».)
Никсон снова повторил свое приглашение Джорджу.
— Боюсь, я не смогу, господин президент, благодарю вас, — ответил Джордж довольно неуклюже. — Правду говоря, у меня с собой нет плавок.
Никсон повернулся к Киссинджеру и пошутил:
— Генри, только не говори мне, будто этот твой парень не умеет плавать.
— О, он очень даже умеет, господин президент. Ему бы не дали диплом об окончании университета, если бы он не сдал зачет по плаванию — пятьдесят ярдов.
Доктор К. всегда старательно избегал произносить слово «Гарвард» без особой на то необходимости. Никсон испытывал некоторую фобию к этому заведению с тех самых времен, когда он входил в комиссию по расследованиям, которую возглавлял Джо Маккарти (а по сути, ректор университета Дерек Бок и сейчас входит в «список недругов» Белого дома).
— Ладно, — сказал президент. — Но, Джордж, обещайте мне, что обязательно проплывете несколько кругов перед ужином. Хочу, чтобы мои люди были в хорошей форме.
— Да, сэр, господин президент, — ответил он. — А теперь, прошу прощения, если позволите, я пойду к себе в комнату и отпечатаю некоторые из этих писем.
Джордж аккуратно собрал все бумаги, сложил их в свой портфель-«дипломат» и зашагал в сторону гостевого коттеджа, где находились помещения, предназначенные для некоторых помощников, работающих в резиденции президента.
Он просидел за своим письменным столом не больше пяти минут, как к нему без стука вошел Киссинджер в махровом купальном халате.
— Джордж, — сказал он взволнованно, — ты не поверишь, что сделал сейчас президент.
— Хорошее или плохое?
— Ну, это зависит от того, с какой точки зрения смотреть, мой мальчик, — произнес он, и лицо его расплылось в улыбке. — Он только что попросил меня стать госсекретарем.
— Господи, Генри, поздравляю.
— Слушай, можно, я воспользуюсь твоим телефоном? Мне бы хотелось позвонить родителям и сообщить им.
22 сентября, в 11.06, в Восточном зале Белого дома доктор Генри А. Киссинджер принял должностную присягу и стал исполнять обязанности государственного секретаря Америки, пятьдесят шестого по счету.
