Зэди Смит - Белые зубы
— Мирная жизнь. Радостная жизнь. Они открывают дверь, и за ней оказывается ванная или гостиная. Нейтральные территории. А не бесконечный лабиринт настоящего и прошлого, того, что говорилось в этих комнатах сто лет назад, доисторическое дерьмо всех и вся. Они не совершают всю жизнь одни и те же ошибки. Не устраивают спектакли в общественном транспорте. Они просто живут, живут настоящей жизнью. И самое страшное, что происходит в их жизнях — это переезд, починка ворота, плата за свет. Им все равно, чем занимаются их дети, если те достаточно здоровы и не делают ничего плохого. И счастливы. Для них каждый день — это просто день, а не вечная борьба между тем, какие они есть и какими должны быть, чем они были и чем будут. Спросите у них сами. И никаких мечетей. Может быть, маленькая церковь. Вряд ли у них есть грехи. Только всепрощение. Никаких чердаков. Никакого дерьма на чердаках. Никаких тайн. Никаких прадедушек. Ставлю двадцать фунтов на то, что Самад единственный в этом автобусе знает размер ноги своего прадедушки. Хотите, скажу, почему они этого не знают? Потому что это не важно. Для них это прошлое. Вот как оно у нормальных семей. Они не жалеют себя круглыми сутками. Они не носятся со своими недостатками, получая удовольствие от собственной ущербности. Они не усложняют себе жизнь. Они просто живут. Счастливые гады. Счастливые скотины.
В результате этой пламенной речи адреналин в крови Айри резко подскочил и пронесся по ее венам к нервным окончаниям ее будущего ребенка. Да, Айри была беременна (восьмая неделя), и она это знала. Но зато она не знала — и понимала, что никогда не узнает (с того самого момента, как призрачная голубая полоска проявилась на тесте на беременность, как лицо Мадонны является итальянской домохозяйке на срезе кабачка) — кто отец ребенка. Никакой тест тут не поможет. Одинаковые черные волосы. Одинаковые сияющие глаза. Одинаковая манера грызть ручку. Один размер обуви. Одинаковая ДНК. Она не знала, какой выбор сделало ее тело, кого посчитало избранным, а кого проклятым. И она не знала, имеет ли вообще значение этот выбор. Потому что где один брат, там и другой. Она никогда не узнает.
Сначала ей стало от этого ужасно грустно. Она пыталась рассмотреть биологический факт с точки зрения чувств, используя свой собственный кривобокий силлогизм: если неизвестно, чей это ребенок, значит этот ребенок — ничей? Ей вспоминались причудливые карты на форзацах научно-фантастических книг Джошуа. И ее ребенок казался ей такой же картой. Хорошо продуманная вещь, не связанная с реальными координатами. Карта воображаемого отцовства. Но потом, когда она наплакалась, тысячу раз все передумала, она решила: ну и пусть. Какая разница? Так и должно было быть. Ну, может, не именно так, но как-то очень похоже. Ведь вокруг сплошные Икбалы и Джонсы. Глупо было рассчитывать на что-то другое.
Она успокоилась, положила руку на грудь, чтобы унять сердцебиение, и глубоко вздохнула, когда автобус выехал на площадь всегда полную голубей. Одному из них она скажет, а другому нет. Сама решит, кому. Сегодня же.
— С тобой все в порядке, крошка? — спросил Арчи после долгой-долгой паузы и положил большую розовую руку ей на колено, усеянное печеночными пятнами, похожими на чайные. — Тяжело тебе.
— Да нет, пап, ничего. Все нормально.
Арчи улыбнулся и убрал с ее лица выбившуюся прядь.
— Пап.
— Что?
— Я хотела сказать про билеты.
— Да?
— Считается, что сейчас многие платят за проезд гораздо меньше, чем должны. За последние годы транспортные фирмы терпят все большие и большие убытки. Видишь, тут написано «Сохраняйте билет для контроля»? Это чтобы они могли проверить. На нем столько всего указано, что обмануть невозможно.
«А раньше, — думал Арчи, — что, меньше людей обманывало?» Люди были честнее, не запирали двери, оставляли детей с соседями, ходили в гости, брали в долг мясо у мясника? Поэтому-то и плохо всю жизнь жить в одной стране — все хотят от тебя услышать именно это. Что раньше эта страна была зеленой и счастливой. Им это необходимо. И Арчи думал: неужели это так нужно и его дочери. Она как-то странно на него смотрит. Рот полуоткрыт, взгляд умоляющий. Но что он может ей сказать? Новый год приходит и уходит, а плохие люди всегда были, есть и будут. Их всегда много.
— Когда я была маленькой, — тихо сказала Айри, нажимая на кнопку звонка, чтобы водитель остановился, — я считала эти билетики маленькими алиби. Сам подумай: на них есть время. Дата. Место. И если я попаду в суд, и мне придется доказывать, что я невиновна, что я действительно была там-то во столько-то, а вовсе не там, где они говорят, я достану такой билетик.
Арчи ничего не ответил, и Айри уже решила, что разговор окончен. Но несколько минут спустя, когда они проталкивались сквозь новогоднюю толпу туристов на площади и шли к Институту Перре, ее отец сказал:
— Надо же, никогда об этом не думал. Но я запомню. Ведь трудно сказать, как повернется жизнь. Правда? Это отличная мысль. Пожалуй, надо подбирать билеты на улице и складывать в банку. Вот и будет алиби на все случаи жизни.
* * *Все эти люди направляются к одной точке. К последнему месту действия. Огромному залу, одному из многих залов Института Перре; залу, в котором никогда не бывает выставок, но при этом он называется выставочным. К месту собраний, чистому месту. Белизна / хром / чистота / простота (так он был описан в дизайнерском проекте). Сюда идут те, кто хочет собраться на нейтральной территории в конце двадцатого века. Реальное место, где они могут представить свое дело (будь то хоть реклама, хоть нижнее белье, хоть реклама нижнего белья) в пустоте, в стерильном вакууме. Естественная необходимость после тысячи лет давки и крови. Это место для всех одинаковое, чистое благодаря ежедневным усилиям уборщицы-негритянки со сверхсовременным пылесосом в руках. Это место охраняется по ночам поляком мистером Де Винтером — сторожем, как он себя называет, хотя официально он зовется секьюрити. Ночью можно увидеть, как он стережет это место, бродя по нему с плеером и слушая польскую народную музыку. Любой прохожий может увидеть его сквозь огромное стекло, за которым акры охраняемой пустоты и объявление с ценой за квадратный фут квадратных футов этой прямоугольной пустоты длинной длины, широкой ширины и достаточной высоты для того, чтобы поместились три Арчи, если поставить их друг на друга, и еще влезла бы половинка Алсаны. И сегодня (а никакого завтра не будет) на стенах вместо обоев два огромных плаката с надписями НАУЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ, выполненными самыми разными шрифтами: от нарочито древнего до современного — призванными создать ощущение тысячелетней истории (как гласил дизайнерский проект). Надписи серые, светло-синие и темно-зеленые, потому что именно эти цвета, как показали исследования, ассоциируются с «наукой и новыми технологиями» (фиолетовый и красный означают искусство, ярко-синий — «качество и/или надежность»). После стольких лет общей синестезии (соль+голубой уксус, сыр+зеленый лук) люди наконец могут правильно ответить на вопросы относительно дизайна комнаты или обновления комнаты/мебели/Британии (так было в дизайнерском проекте: новый Британский зал, место для Британии и английскости, место Британии, Британское промышленное и культурное место…). Теперь люди знают, что они должны чувствовать при взгляде на матовый хром. Они знают, что такое национальная идентичность. Что такое эмблемы. Рисунки. Карты. Музыка. Кондиционеры. Улыбающиеся негритянские дети или улыбающиеся китайские дети или (заполните сами). Мировая музыка. Орел или решка. Кафельная плитка или паркет. Растения. Водопровод.
