Игорь Шенфельд - Исход
Край
Когда землетрясение уже началось, и по всей стране был поставлен на референдуме вопрос о сохранении СССР, то Аугуст, как и все остальные, побежал к урне и проголосовал за сохранение своей страны. Да, страна обидела его лично, и его народ — тоже, но она же и защищала его, и вообще: это была его страна, и было просто дико ставить на голосование вопрос о том — быть твоей стране или не быть? Но этот дикий вопрос был поставлен, и Аугуст пошел на референдум и проголосовал за сохранение СССР. Вся страна проголосовала за это, но кучка облеченных властью безумцев решила иначе. Возможно, что они и не были безумцами вовсе: возможно, что они были теми самыми послами преисподней, для которых в средние века отливали серебряные пули; теми самыми представителями сатаны, пахнущими серой сквозь аромат французских духов и дорогого коньячного перегара…
Но факт есть факт: эта облеченная властью шайка собралась однажды в глухом белорусском лесу, выпила водки для храбрости, извлекла ножи — каждый свой — и сообща зарезали живое существо, которое многие до сих пор еще называют своей страной и никак не могут смириться с ее гибелью. Содеяв это черное дело, вурдалаки еще раз выпили на помин души Советского Союза, и разбежались: делить обломки. Старший убийца призывал, не стесняясь: «Тащи все, ребята: хватай суверенитета, сколько руки ухватят!». Уговаривать «ребят» было незачем: лапы их умещали, по анекдоту: «ежели на халявку, то до бесконечности». А было на халявку. И пошло-поехало! И все затрещало, и великой страны в одночасье не стало: она развалилась на беспортошные княжества, обреченные на медленные и мучительные умирания, на исчезновение с исторической сцены планеты в желудках крокодилов, давно уже начавших сползаться к больному и беспомощному болоту, порезавшему свои ракеты на металлолом в обмен на братские приветы предвкушающих пир крокодилов.
Советский Союз рухнул, и все одним махом оказались на чужбине. Нет, не так: все стали друг другу чужими. Россия в одночасье стала страной для русских, Казахстан — для казахов, Грузия — для грузин… А немцы? А немцы — ни для кого. То есть декларировалось-то, разумеется, все самое разумное и справедливое, но суровая правда жизни была иной. И настал день, когда в дом Бауэра, и в дом Ивановых за стенкой пришли люди казахской национальности — вчерашние братья — и попросили русских и немцев освободить помещение для казахов. Этих людей, естественно, прогнали и сообщили о них в милицию, но в скором времени похожие на вид люди явились уже вместе с милицией и подтвердили, что пора выметаться. И снова наивные «некоренные граждане» отказались, после чего были применены методы активного убеждения: неизвестные средь бела дня, когда никого не было дома, вырубили сад, причем никто вокруг ничего не видел; затем сгорел ночью сарай, а после на пороге снова возникли интересующиеся домом — теперь уже, правда, покупатели, которые предлагали сто долларов за все вместе, включая мебель. Эти покупатели аргументировали тем, что если придут другие, нехорошие люди, то могут вышвырнуть на улицу просто так, без денег, и тогда и ста долларов не достанется. Федор потерял работу первым, Людмила — вслед за ним: русский язык в казахской школе упразднялся, а преподавать математику на казахском Людмила не умела. После того, как полгода подряд Аугуст не получал пенсии — теперь уже в новой, странной валюте под названием «тэнге» — им в один прекрасный день и сто долларов стали казаться большими деньгами. Кончилось тем, что им выпала невиданная удача: они продали свои две квартиры за пятьсот и мотоцикл за двести долларов, и с тяжелым сердцем отправились в Россию с шестью чемоданами, содержащими, в основном, документы и детские вещи.
Но и в России они никому не были нужны. Судьба, сама сбитая с толку и растерянная от всего происходящего, сделала Бауэром-Ивановым последнюю посильную услугу (такого рода подачи судьбы называют почему-то «иронией»): послала им в железнодорожной кассе билеты до Саратова. Других билетов в комбинации: трое взрослых — двое детей в кассе не оказался. Что ж — туда и поехали, догадавшись, что это он и есть: перст судьбы. Они ехали в никуда, испуганные и несчастные, но Аугуст всех утешал: «Ничего, ничего: это же моя родина, я там все знаю — каждый уголок». Мысленно он обращался к матери: «Видишь, мама, я сдержал свое слово: мы возвращаемся на родину». Он вспомнил и предсказание Ульяны, которая предрекла когда-то, что они обязательно поедут когда-нибудь жить на Волгу. Теперь они ехали туда — правда, без Ули… От этого им всем было горько, бесконечно горько: они оставляли в Казахстане могилы родных людей: крохотные, драгоценные участки земли, хранящие их любовь, их счастливое прошлое. «Мы будем приезжать», — уговаривали они друг друга, — «Мы будем часто приезжать и ухаживать за могилами!». «Теперь нам будет легче, — говорили они друг другу, — в России много земли, Саратов большой город, найдем работу — ведь мы русские! Да и немцев здесь еще помнят и ценят за трудолюбие: все газеты про это пишут! Мы не пропадем, а как раз наоборот: начнем все сначала!». И на душе у каждого становилось чуть легче от надежд на лучшее. За окнами поезда катился мимо 1996 год.
До конца второго тысячелетия от рождества Христова оставалось всего четыре года. Но России было не до тысячелетий. Под автоматные очереди и разрывы гранат здесь бушевал очередной передел собственности. Восторженный дух Владимира Ильича метался над страной с призывом: «Убивать! Убивать больше! Не цегемониться!». Экспроприаторы экспроприировали экспроприаторов — битами, ОМОНами, автоматными очередями, снайперскими пулями: всеми способами земли и ада. А заводы между тем останавливались, поля зарастали бурьяном, и за бизнесменами гонялись бандиты, постепенно сливаясь с ними в единое целое. Возникло новое профсоюзное образование с аббревиатурой ОПГ: «Организованная преступная группа». Мало кто понимал — кто это такие: бандиты, фальшивомонетчики, милиция, правительство страны или все названные выше одним разом. Люди, чтобы не путаться, называли их всех на красивый итальянский манер — «мафией». До них же, нормальных людей, никому не было дела больше. По телевизору показывали время от времени торжественные похороны, где в палисандровых гробах везли на кладбище разбойников, павших на полях сражений за чужое имущество. Голодные, сердобольные старушки взирали с разбитых тротуаров на это многомиллионное в долларовом исчислении великолепие и вздыхали: «Живут же люди!». И тащились в свои конурки, чтобы варить макароны и смотреть очередную серию очень увлекательного американского телевизионного фильма про падение астероида и вымирание динозавров…
Суровая правда жизни внесла свои коррективы и поставила крест на надеждах Бауэров-Ивановых, связанных с Россией. Жилья не было, работы не было, просвета не было. Сельскохозяйственный опыт Аугуста никого не интересовал: землю расхватали и продолжали делить, но никто не собирался ее обрабатывать, возделывать. На запись в паспорте Аугуста — «немец» везде (это в Саратове-то!) реагировали с раздражением: «И чего вы сюда сползаетесь отовсюду? Сказано же вам: не будет вам тут никакой республики!».
— При чем тут республика? — горевал Аугуст, — мы переселенцы из Казахстана, мы просим российского гражданства. Дайте хоть какую-нибудь работу моему зятю, пожалуйста. Механиком, водителем, слесарем, сторожем — кем угодно. У меня дочь — учитель русского языка, зять на советском флоте служил. Я в Казахстане пенсию получал, мне семьдесят девять лет… у меня орден за целину… Пожалуйста…».
Все напрасно. Федору удалось пристроиться, наконец, в какую-то охрану, на эти небольшие деньги снимали угол и кое-как кормились. Пенсию Аугусту не платили, потому что не было гражданства, а гражданства не давали, потому что у него не было денег на взятку. А денег на взятку не было потому что не было работы. Круг замыкался. Аню и Костика в школу приняли, правда, как ни странно, но успевали они плохо. И не только потому, что не хватало денег на учебники, на постоянные классные поборы и на школьные принадлежности, одежду и обувь, но и вследствие их отверженности: они и тут были чужими, пришлыми, азиатскими нахлебниками, последним сортом. Они — оба — в школу ходить не хотели, школу ненавидели и просились назад, в Казахстан, хотя и сами уже понимали, что назад ходу нет, что они не просто так уехали оттуда, из Казахстана, что их оттуда изгнали; они ведь были уже большие, они ведь все уже понимали правильно…
Кое-как перекантовались до Нового года, который встретили без елки и без подарков. А потом Федор потерял работу, но все они были рады без памяти, что Федор потерял всего лишь работу, а не жизнь: на кооператив, который он охранял, было совершено вооруженное нападение, один охранник погиб, другого, который оказал сопротивление, отстреливался от бандитов и убил одного из нападавших, судили за превышение пределов необходимой обороны и посадили, а Федор как раз сменился вечером, за час до нападения, и во всю эту разборку не вляпался, слава Богу. Но фирма, где он работал, закрылась. И больше работы не было.
