Эльза Моранте - La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет
Узеппе думал, конечно, — на двух часах дня, но на самом деле часы остановились в два ночи. Он так и не узнал, что Шимо, простившись с ним вчера, в шалаш больше не возвращался. Он провел ночь в исправительной колонии. Кто-то из его городских знакомых донес на него, и Шимо попался в ловушку. Вчера же его схватили в Риме, и сегодня, в наказание за побег, он наверное, сидел в карцере.
Узеппе понятия не имел, как на самом деле разворачивались события. Он с горечью подумал, что Шимо, напрасно прождав их, отправился к началу первого воскресного сеанса. В эту минуту он уже сидел в кинозале, а в шалаш вернется только ночью. Так что сегодня они его не увидят.
Эта мысль болью отозвалась в сердце Узеппе. Не желая находиться в шалаше в отсутствие хозяина, малыш вышел и сел на землю рядом со входом. Красавица, видя его печаль, уселась рядом и сидела спокойно, не надоедая Узеппе, лишь изредка вскидывая голову, чтобы напугать пролетавшую мимо муху.
После вчерашнего происшествия собака вынуждена была отказаться от ежедневного купания, не желая оставлять Узеппе одного на берегу даже ненадолго. Больше того, она старалась, чтобы малыш держался подальше от берега, как если бы вода действительно представлялась ей в виде волка.
Солнце палило, как в разгар лета, но они сидели в прохладной тени шалаша. Невдалеке росли деревья, и с одного из них донеслось одинокое, неурочно раннее пение самца цикады. Должно быть, певец был еще совсем молодым, начинающим, потому что, несмотря на упорство, ему удавалось издавать лишь очень слабый звук, как будто играли на скрипке, на одной струне. По этому звуку Узеппе понял, что пыталась петь та самая, только-только вылезшая из скорлупы цикада, которую Шимо видел пару дней тому назад.
В теле Узеппе со вчерашнего дня еще оставалась усталость, так что не хотелось ни кататься по траве, ни бегать, ни взбираться на деревья, как раньше. Его охватило какое-то беспокойство, заставлявшее переходить с места на место без определенной цели. Беспокойство это не исчезло даже в лесном шатре. Потолок из веток смутно напомнил ему о вчерашнем сне, который сегодня уже почти исчез из его памяти. Он не помнил ни деталей пейзажа, ни снежной бури, ни головок купающихся, ни озерных отражений. Осталась лишь неясная картина водной глади, легкие переливающиеся цвета да певучий шепот, сопровождающий покачивание вод. Все это вызывало у него желание покоя, сна, но он боялся заснуть, когда вокруг не спали.
Видя, что Узеппе необходимо отвлечься, Красавица решила рассказать ему одну историю. Хлопая ресницами, она сказала с грустью в голосе (такими словами обычно начинаются сказки): «Были у меня однажды щенки…»
Она еще никогда ему о них не рассказывала. «Не знаю, сколько их было, я не умею считать, но в момент кормления не было ни одного свободного соска!!! В общем, их было много, и один красивее другого. Один был черно-белый, один — весь черный с разными ушами — белым и черным, а один — весь черный с белой бородкой… Смотрю я на одного — и он мне кажется самым красивым, смотрю на другого — и этот самый красивый! Лижу я одного из них, а другой просовывает мордочку мне под язык. Каждый был самым красивым, это точно! Их красота была бесконечной, вот в чем дело. Бесконечную красоту нельзя ни с чем сравнить». — «А как их звали?» — «У них не было имен». — «У них не было имен?» — «Да, не было». — «А куда они ушли?» — «Куда? Да я не знаю, что и думать. Однажды они исчезли, я их искала, но не нашла. Обычно они уходят, но потом возвращаются… по крайней мере, у моих подруг было именно так… (Красавица, как и ее подруги, была уверена, что каждый следующий выводок был ничем иным, как возвращением предыдущих щенят). Но мои не вернулись. Я искала их, долго ждала, но они не вернулись».
Узеппе молчал. «Один красивее другого!» — убежденно повторила Красавица. Взгляд ее был мечтательным. Подумав, она сказала: «Это нормально. Также происходит и с другими… ну, с нашими близкими. Возьмем, например, моего Антонио, неаполитанца… Конечно, он всех красивей. Однако достаточно взглянуть на моего Ниннуццо, как понимаешь: красивей его нет никого на свете!!»
В присутствии Узеппе имя брата было произнесено Красавицей впервые. Услышав его, он вздрогнул, но потом слабо улыбнулся. Он слушал внимательно. Рассказ Красавицы, который она пролаяла на своем собачьем языке, убаюкивал Узеппе как мелодичная ария, пропетая сопрано.
«И ты, — продолжила Красавица, глядя на него, — тоже красивее всех на свете. Без всякого сомнения».
«А мама?» — спросил Узеппе.
«Мама! Разве есть на свете девушка красивее ее! В Риме это всем известно. Ее красота бесконечна. Бесконечна!»
Узеппе засмеялся, довольный. Разумеется он был того же мнения. Потом он тревожно спросил: «А Шимо?»
«Что за вопрос! Каждому понятно, что он — самый красивый!»
«Красивее всех?!»
«Красивее всех!»
«А Давиде?»
«Ну-у, красота Давиде недосягаема. Она абсолютна».
«Бесконечна?»
«Бесконечна».
Узеппе снова радостно засмеялся, так как по вопросу о красоте их взгляды с Красавицей полностью совпадали. Карлики или гиганты, оборванцы или щеголи, старые или молодые — для него все они были равны. Калеки, горбуны, толстяки, уродцы в глазах Узеппе были красивее всех красавцев, если только они были его друзьями и улыбались ему. (Если бы Узеппе пришлось изобретать небо, он создал бы его по образу и подобию комнаты «Гарибальдийской тысячи».)… Однако теперь у него не было друзей, потому что он болел этой гадкой болезнью.
«Пойдем отсюда», — сказал он Красавице.
Послеполуденные улицы были заполнены воскресной толпой гуляющих. На пустыре, за строящимися домами, расположился большой луна-парк. Там были не только карусели, лотки, тиры, автогонки, но даже американские горы и качели, на которых люди летали с умопомрачительной скоростью. Увидев все эти необыкновенные аттракционы, Узеппе, подошедший к луна-парку вместе с Красавицей, рассмеялся от радости. Но он тут же отступил назад, испытывая смешанное чувство восторга и горечи, как перед запретным удовольствием: со времени начала болезни по ночам ему снились страшные сны (он их, правда, потом забывал), в которых он падал в бездну или его кружило по гигантским орбитам в сверкающей пустоте без начала и конца.
Несколько лир, лежащих у него в застегнутом кармане, побуждали его подойти к лоткам, на которых продавались миндальные пирожные, печенье и особенно сахарная вата розового и желтого цвета. Но толпа гуляющих оттеснила его назад. Потом, на улице Мармората, недалеко от Тестаччо, они встретили лоток с мороженым. Узеппе решился, протянул деньги и купил два рожка — один для себя, другой для Красавицы. Ободренный выражением лица лоточника, маленького косоглазого человека с приветливой улыбкой, он спросил, указывая на его ручные часы: «Скажи, сколько времени?» — «Половина шестого», — ответил продавец мороженого.
Возвращаться домой было еще рано. К Узеппе вдруг пришло неодолимое желание пойти к Давиде Сегре. «Вавиде», — произнес он прямо в морду Красавице безапелляционным тоном, в котором сквозили, однако, нотки просьбы. На этот раз Красавица, не возражая, побежала в направлении моста Субличо. Тут в голову Узеппе пришла мысль отнести в подарок другу фьяску вина, купленную специально для него. Он надеялся, что, увидев подарок, Давиде не прогонит его.
Они поспешили обратно, на улицу Бодони, но уже не по улице Мармората, а по внутренним, более мелким улочкам. Из окон домов, из кафе и остерий раздавался звук радио, передававшего результаты футбольных матчей. Но из остерии на углу улицы Мастро Джорджо до них донеслись громкие выкрики: «Война… история» и другие слова, заглушенные звуками радио. Узеппе узнал голос Давиде. Остерия эта была ему знакома, так как раньше он иногда заходил сюда с Аннитой Маррокко, которая покупала тут вино. Взволнованный Узеппе почти вбежал в остерию и, увидев Давиде, громко сказал ему: «Эй!», — как обычно, подняв вверх в знак приветствия сжатую ладонь.
6
В остерии все посетители, местные бедняки, пожилые люди, сгрудились вокруг одного стола. Четверо из них играли в карты, а остальные, числом побольше, сидя за их спинами следили за игрой. Среди них был и Давиде, хотя карты совсем его не интересовали. До недавнего времени он сидел и выпивал в одиночестве за соседним столиком, на котором стояли две пол-литровые бутылки, одна пустая, другая — ополовиненная. Давиде вдруг, без приглашения, повернул свой стул и присоединился к компании. Он велел принести двухлитровую бутыль вина и теперь угощал всех, то и дело, наливая и себе в стакан. Он казался не пьяным, но взвинченным. При виде Узеппе и Красавицы внезапное сияние, по-детски нежное, осветило его лицо. «Узеппе! — воскликнул он, как будто встретил друга. Малыш и собака тут же оказались рядом с ним: — Садись!» — сказал Давиде, пододвигая к себе свободный стул. Однако, как только сияющий и довольный Узеппе уселся рядом, Давиде забыл о нем. Ласковое выражение на его лице сменилось на прежнее — напряженное, страстное.
