Ольга Славникова - 2017
– Вот ни для чего снимали, – смущенно и сердито прокомментировал Фарид. – Оперативной информации ноль. Наверно, для отчета перед заказчиком: мол, работаем, вот они, голубчики…
– Перепишите мне это с собой в телефон, – прошептал Крылов, вперяясь в экран.
– Сделаем, – отозвался Дронов, тихо потирая указательным, словно детскую ладошку, бархатистый сенсор.
Следующий файл: Тамара и Крылов бредут, задирая головы, среди кирпичных, плотными брикетами наставленных пятиэтажек; непропорционально маленькие окна в потемневших рамах кажутся зарешеченными. Татьяна хромает гораздо сильнее, чем казалось Крылову, когда они действительно плутали там в поисках тринадцатого, кажется, номера; со стороны заметно, что она едва шагает, и ей надо остановиться, чтобы посмотреть наверх. Съемка на автобусной остановке, где-то на окраине: вид с шоссе на сырое зеленое поле, похожее на лоскут вельвета с полуоторванным карманом, – там кривая избушка с курчавым огородом. На Тане пиджак Крылова, плечистый, будто кавказская бурка; от Крылова только локоть; Таня что-то говорит ему, подняв лицо, – словно на иностранном языке. Сквозь тишину и свет Крылову слышится Татьянин голос: немного кукольный, немного птичий. Впечатление иностранного языка, должно быть, возникает оттого, что помада всегда размазана, губы нечеткие. Вот и причина нечеткости: поцелуй крест-накрест, красные от холода носы, Танины очки застряли между ними кверху дужкой, все это бессовестно снимается из-за мешающих ветками кустов. Снова открытое кафе, столики, столики, почти повсюду занято, в углу, у перилец, солнечные пятна, будто стая крупных бабочек, и когда они опускаются на Танину бледную кожу, у них розовеют кончики крыльев. Камера все время дергается, ловит лишнее, зеленое, живое; то и дело кто-то проходит между оператором и натурой, темный и загадочный, будто Снежный человек.
– Покажи четырнадцатый файл, – послышался за спиной Крылова суровый голос Фарида.
Кажется, крыльцо гостиницы, кажется, утро. Таня с поднятой рукой шагает с тротуара наперерез легковушкам, пролетающим, как лебеди на водяных широких крыльях, через огромную розовую лужу. Таня отскакивает, светлая мятая юбка в сереньких брызгах. Вот останавливается старая «Волга», покрытая замшевой грязью. Открывается, едва не выпав на асфальт, передняя дверца, Таня, с яркой складкой от подушки на щеке, произносит иностранную фразу, лезет вовнутрь, «Волга» отчаливает и скрывается в потоке мокрого транспорта, уходящего под туманный монорельс, по которому, точно кто-то пальцем проводит по расческе, мелькают поезда.
– Стоп! Ты понял, что она делает? – воскликнул Фарид, хватая Крылова за плечо. – Она говорит водителю адрес!
***– Ты только в обморок не падай, послушай меня, – продолжил он на кухне, потряхивая вялого Крылова, у которого из пальцев, криво свисая пеплом на холодный, зря изрезанный бифштекс, вываливалась сигарета. – Тайны тут нет никакой, всем известно, что ты глуховат. Все замечают, что ты при разговоре смотришь не в глаза, а на рот. То есть читаешь по губам! Ты не осознаешь, потому что привык. А со стороны заметно, что ты наполовину слушаешь, наполовину дочитываешь зрительно. Значит, отсутствие звука для нас не препятствие! Я несколько раз просмотрел – там лицо отчетливо снято, слова буквально вылеплены в воздухе. Давай, сосредоточься!
– Да я как будто слышу голос. Только не человеческий, а какой-то кукольный, – пробормотал Крылов, неподвижно глядя в гипнотическую точку, зависшую в воздухе возле холодильника.
– Вот и отлично! Если надо, мы и увеличим, и помедленнее пустим! – обрадовался Дронов.
– Так, работаем. Перекур окончен, – распорядился Фарид, поднимая Крылова под локоть с упавшего табурета.
Временами Крылову казалось, будто он спит и видит бред. «Тихо!» – командовал Фарид всякий раз перед тем, как Дронов, сопя на корточках, опять и опять запускал на экране кусочек беззвучного мокрого утра. Крупнее. Медленнее. Танино лицо вспухает и словно шипит и шепчет, как мыльная пена; поеживается, искристо постреливает пузырьками, отчего у Крылова болят отвердевшие глаза. Тишина, как вата, забивает мозг. Опять сначала: липкая от света розовая лужа, багажник «Волги», похожий на помятую лопату. Изображение опять растет, толчками занимая экранное пространство; Таня на мониторе все ближе, все подробнее, все недоступнее; кажется, будто Крылову подбирают все более сильные очки. Сквозь резкую оптическую муть, сквозь черную, уже ночную тишину не слышно ровно ничего. Компьютерное кресло скрипит и кренится набок, сидеть на нем все равно что ехать на верблюде. «Покажите в нормальном размере», – почти без голоса просит Крылов, и снова Таня, озябшая в реденьком ситце, прыгает на проезжую часть, рвет на себя кривую автомобильную дверь.
Все в настоящем времени, как это бывает от большой усталости среди глубокой ночи. На кухне съедены уже и остатки бифштекса, и подкисшие сырники, и позавчерашние сухие пироги. Пепельницу дважды вытряхивали в прожженный, полный запудренных очистков мусорный мешок. Форточка открыта в холодную листопадную тьму, где, будто в пещере, носятся летающие перепончатые существа. Остатки черного кофе в чашках холодные, почти ледяные.
– Наверное, хватит на сегодня. Надо дать отдохнуть человеку, – предложил смущенный Дронов, сам едва удерживая зевок, раздирающий, будто Самсон, львиные челюсти программиста.
– Я лучше всего в мастерской по губам читаю. В камнерезке все время шумно, – пробормотал Крылов, подперев двумя руками голову, от которой между пальцами словно шел, вместе с волосами, напряженный гул. – Там такой получается фокус… Надо, чтобы уши немного заложило…
– В камнерезке, говоришь? – очнулся Фарид. – Значит, нам надо, чтобы стучало, визжало и ширкало. Спать потом будем, – с этими словами он распахнул обеими руками дверцы хлипкого кухонного шкафа, и на него повалились, сцепившись в маленький хаос, чернозубые терки, какие-то ситечки с заплывшими сетками, мятые кастрюльные крышки.
Скоро вся эта железная мешанина оказалась в комнате. Дополнительно Фарид и Дронов притащили громыхающий ящик со слесарными инструментами, откуда торчали хрупкие кольца какой-то изоржавленной проволоки, плюс здоровенный старый таз, побитый, как доспех. Не поленились включить стиральную машину, некогда сделанную по конверсии на одном из военных заводов: эта металлоемкая вещь, с колотящейся центрифугой внутри, скакала по крошечной ванной, угрожая сокрушить аляповатую ветхую плитку. Фарид, сдувая волосы со лба, дырявил дрелью таз; добропорядочный Дронов, удивляясь сам себе, водил напильником по скрежещущей терке и одновременно пинал жестянку, набитую гвоздями. Разбуженные соседи, сверху и снизу, колотили по батареям, наполняя трубы беспорядочным набатом. Получалось похоже. Крылову даже привиделся на секунду веселый Леонидыч, держащий перед лупой, будто красавицу перед зеркалом, ослепительную каменную искру. Все-таки в шуме не хватало какой-то пневматики, давления воздуха. Внезапно снаружи, где-то за хрущевками и парком, хлопнули взрывы: тряхнуло посуду, сама собой раскрылась, впуская замершую темноту, оконная створа. И в ту же секунду Татьяна своим нормальным голосом произнесла:
