Ольга Славникова - 2017
– Вот она, та самая речка, называется Пельма, – четвертушкой карандаша, заточенной до волоса остро, так, что грифель почти не оставлял следов на бумаге, Фарид указал на петлистую голубую жилку. – Месторождение либо здесь, либо здесь, – карандаш воздушно тронул два почти симметричных изгиба, между которыми было, вероятно, около ста километров.
Крылов смотрел как завороженный. Речка Пельма, движениями маленького русла напоминавшая ящерку, почему-то казалась совершенным образом счастья. Берега ее совпадали, как совпадают края разорванной банкноты, служившей кому-то паролем, и вот – избегнув множества опасностей, свой встречает своего. Вдруг Крылову остро захотелось туда. Он словно увидел непонятно как открывшимся зрением рыжую осеннюю воду, обволакивающую камни на перекатах, кутающую их, как младенцев, в тугое одеяло; увидел мелкие желтые брызги березовых листьев на фоне еловой темноты; увидел лобастый валун на длинной галечной отмели, будто вмерзший в собственную тень. Он словно поднимался вверх по реке на каких-то воздушных ходулях. Открывались заветренные скалы – обнажения мощной, сжатой каким-то страшным сдвигом каменной кладки, рыхлые карстовые дыры, обложенные битой плиткой высокие террасы, лишайник, зеленый и медный, косые плиты с темнотой под ними, уходящие в волну. Тени под скалами были глубокими и живыми; светлыми пятнами отражались в бегущей речке каменные массы. Местами ширины ее хватало, чтобы отразить и небо, и река прилипала к небу снизу, будто тело к синей ситцевой рубахе. Наверху же небесная синева была почти нестерпима; безо всякой опоры висели в ней вершины гор со складками снега, похожими на птичьи перья. Безумная красота пронизывала все – и туда, куда не достигал холодный, с напылением металла, солнечный луч, устремлялся по воде резной, завернутый корабликом березовый листок.
– Ну что, понравилось? – спросил Фарид, возвращая Крылова к действительности. – Выйти сможем не раньше чем дня через четыре. У меня на службе есть еще дела. И надо подобрать удобную обувь, докупить веревок, чаю, крупы. Но мы с тобой вообще нормально укомплектованы. Вот оцени, что Павел для нас смастерил!
С этими словами Фарид протянул Крылову телефон соглядатая, снова вернувшийся в чехол, но снабженный теперь какими-то новыми разъемами – тонкими воронками, в которых словно вращалась жидкая ртуть, – и стандартной экранной заставкой, изображавшей чемпионку мира Ларису Зайцеву, выжимающую согнутую, будто коромысло, рекордную штангу.
– Здесь батарея на триста часов работы, – скромно сияя, прокомментировал Дронов. – И с собой у вас будет пять запасных. Никаким «Билайнам» платить не надо, аппарат сам хватает любую сеточку, заблокировать его извне невозможно. Ловит в подвале, в пещере. На всякий случай к нему имеется внешняя антенна. Сам себя запитывает, если где-нибудь поблизости есть беспроводное электричество. Телеканалы принимает все, дешифрует все, голографическое расширение экрана до пятнадцати инчей. Будете по вечерам кино смотреть!
– А что самое для нас полезное – спутниковая навигация! – с гордостью добавил Фарид. – GPS-модуль с тридцатью каналами! Над нашей Пельмой ловится, правда, только четыре спутника. Но Павел подключился к американской мастер-станции в Ираке, так что будем знать свое положение на местности с точностью до метра!
– Потрясающе. – Крылов застывшим взглядом смотрел на маленькое, вздутое, похожее на лягушку лицо чемпионки, что снова и снова вздымала над собой снаряд весом с колесную пару товарного вагона. – А что, старую информацию снять не удалось? – спросил он как бы между прочим, неожиданно тонким голосом, выдававшим обиду, которую хотелось во что бы то ни стало скрыть.
Друзья переглянулись. Сердце у Крылова скакнуло, и снова дернулся застрявший в нем болезненный крючок.
– Не совсем все так, – проговорил расстроенный Дронов, взглядом умоляя Фарида о поддержке. – Долго я ее караулил, ночью вчера попробовал поймать. Хитрая она оказалась. Сама по себе много чему научилась. Только семнадцать файлов не успели умереть. Самые большие, потому что видео. Остальные просто посыпались, как бисер с нитки…
– Но там есть для тебя кое-что интересное, – веско вмешался Фарид. – По-моему, тебе повезло. Павел перегнал твое кино на свой компьютер, так что посмотришь. Только поешь сначала, а то остывает у тебя.
В горле у Крылова, хотя он ничего еще не ел, словно застрял тугим узлом непрожеванный кусок. Он бросил вилку и нож, разбрызгивая пюре на чистую скатерть, и молча встал.
В комнате Крылов увидел, что электронное устройство, еще сегодня утром занимавшее вытертый малиновый ковер, свернуто и уложено в картонные коробки. На посеревшем ковре остались угловатые отпечатки, бархатные, словно змеиные следы проводов. Там, где стоял над полом невидимый информационный кокон, теперь шевелилась пуховая пыль. Дронов, словно заботливый врач, поместил замирающего Крылова в старое, похожее на огородное пугало компьютерное кресло. Присев на корточки, оставаясь на половину головы выше пациента, он неудобно зашлепал по клавиатурке, топыря большие мягкие мизинцы.
– Камера в аппарате отличная и звуковая карта самая лучшая, – приговаривал Дронов, запуская шебуршащую нитками символов самодельную программу. – Только микрофон-то был направленный, а пользователь оказался малограмотный. Надо было стрелкой директорию держать, а он просто двигал рукой. Поэтому звукоряда нету совсем, каша одна. Ну вот, теперь смотрите, – и он указательным стукнул на Enter.
Беззвучное, сонное смешение солнца и листьев, налитых светом, напитанных медом. Вот оно смазалось, скользнуло в сторону, точно стертое тряпкой. Таня сидит на скамейке, в деревенской развесистой юбке, с парой скачущих воробьев у пыльных сандалий, похожих на заводные игрушки. Улыбается и хмурится в раскрытую пудреницу, словно сама себя, отраженную в зеркале, держит, как ребенка, на коленях. Вот она же за столиком, под фирменным полосатым тентом немецкого пива. Чьи-то руки ставят перед ней стеклянную вазочку с мороженым, уже поплывшим, точно солнце лизнуло лакомство горячим языком; человек садится и оказывается Крыловым. Очень мало на себя похож. У Тани свет в волосах, размазанная помада с полосой на щеке, словно от раздавленного комара. Разговаривают, смеются. Такие молодые. Будто не месяцы прошли, а годы. Камера следит за Таниными бледными, словно заиндевелыми руками, что-то достающими из сумки (опять все та же пудреница, перетянутая для целости аптечной резинкой), потом спускается под стол, где руиной стоит обветшалый крыловский портфель и две пары коленей стукаются, трутся, будто мужчина и женщина сидят на веслах.
