Филипп Майер - Сын
И ведь я всегда таким был. Внутренняя сущность лишь ждала момента, чтобы вырваться на волю. Для отца в этом нет проблемы, он таков, каков есть. Проблемы у таких, как я, кто надеялся подняться над своими инстинктами. Преодолеть собственную природу.
4 сентября 1917 года
Сегодня утром я понял: она умерла. Мерял шагами комнату и вдруг понял: она умерла. Никогда в жизни я ни в чем не был так уверен.
Отец разыскал меня в кабинете.
— Слушай, прости меня, — начал он. — Больно видеть, как ты мучаешься.
Я не отвечал. С того дня я не сказал ему ни слова.
— У нас есть обязательства, — не отставал он. — Мы не можем вести себя как обычные люди.
Я не обращал внимания. Он бродил по моему кабинету, разглядывал полки с книгами.
— Ладно, дружище. Оставлю тебя в покое.
Он шагнул ко мне, поднял руку похлопать по плечу, но что-то в моем лице…
— Все будет хорошо, — пробормотал он. Постоял так еще с минуту. И зашаркал прочь по коридору.
Честно говоря… мысль о насилии над ним отвратительна. Поскольку в отличие от него я слаб. Он готов был променять жену и сыновей на то, что хотел получить… каждый из нас отправляется в собственное пекло за свои собственные грехи, обречен на персональные мучения. Мой грех — страх и трусость… я мог увезти Марию отсюда… мне это даже не пришло в голову. Скован цепями собственного разума.
Солнце мое закатилось, пути мои смутны и темны. Необходимость продолжать жить повисла тяжким бременем; напоминаю себе, что на краткий миг и мое сердце ожесточилось… и самые дикие нелепые мысли стали реальностью.
Может, придет великий ледник, чтобы размолоть в пыль этот мир. Не оставив следа от нашего существования, даже праха и пепла.
6 сентября 1917 года
Салли все не оставляет попыток. Как будто я смогу забыть все, что она натворила. Ищет моего общества только потому, что мне на нее наплевать. Сегодня спросила, продолжаю ли я искать Марию. А потом: ты будешь меня разыскивать, если я пропаду? Она совершенно сбита с толку. Она не считала Марию полноценным человеком и не понимает, что поступила дурно. Подобное живет с подобным — вот ее принцип.
Мне приятно думать, что когда-нибудь все мы станем лишь частью природных минералов, отпечатками на камнях. Металлические вкрапления крови, черные пятна нашего углерода, отвердевшая плоть. Прах к праху.
7 сентября 1917 года
Этот род должен исчезнуть с лица земли.
Пятьдесят девять
Илай Маккаллоу
В 1521 году дюжина испанских коров поселилась на землях Нового Мира; к 1865-му их стадо насчитывало четыре миллиона голов в одном только Техасе. Одомашниванию они не поддавались: могли запросто поддеть вас на рога, а потом спокойно продолжать щипать травку. Нормальные фермеры с ними предпочитали не связываться, ну примерно как с медведем гризли.
Но все равно они оставались стадными животными. А в большой компании притупляются самые задиристые рога. Можно было всего за год на пустом месте собрать собственное стадо, если не выпускать лассо из рук семь дней в неделю, ловить, клеймить, опять ловить; а потом, если тебя не забодают насмерть и не затопчут, всегда находился сосед, который весь год чесал брюхо да щурился на солнышко, посмеиваясь; ему всего-то и надо было, что пробраться ночью к тебе на пастбище с десятком надежных товарищей и за несколько часов умыкнуть плоды твоей работы за целый год, после чего объявить, что скотина, мол, принадлежит ему.
За стол, кров и малую толику будущих доходов я нанял двух бывших конфедератов, Джона Салливана и Милтона Эмори, в придачу к Тодду Мирику и Эбену Хантеру которые в войну служили в самообороне, патрулировали Округа Маверик и Кинни. Они хорошо знали здешние места и не чурались пота и крови. Артуро Гарсия они тоже знали и ненавидели, но тогда все терпеть не могли мексиканцев, и я на это не обращал внимания.
Перегон скота начинали, задолжав своим работникам на несколько лет вперед и заняв денег у всех друзей и знакомых. Скотину вели неторопливо и бережно, позволяли пастись и пить сколько пожелает, чтоб не потеряла ни унции веса. Носились с коровами, как с драгоценными яйцами. Но любая гроза могла стоить вам половины стада.
Жизнь ковбоя описывают как торжество свободы и западной вольности, но в действительности это невообразимо тоскливая рутина — пять месяцев рабского труда на благо своры тупых животин, — и я бы сроду этим не занялся, если б речь не шла о моей личной собственности. Тот факт, что в стране было достаточно спокойно, чтобы гнать через нее такие ценности, говорит сам за себя; дни Бриджера, Карсона и Смита[146] миновали, землю приручили и освоили.
Мы потеряли двоих тридцатидолларовых работников, их лошади в темноте сорвались с обрыва. Остальных распустили в Канзасе. Они радовались большому городу и шансам найти другую работу; в жизни у них не водилось таких денег. За 1437 голов я выручил чистыми 30 000 долларов да еще две сотни индейских пони в придачу. Лошадей мы погнали обратно в Гисхолм, я задержался в Джорджтауне проведать семью, а Салливан, Мирик, Эмори и Хантер вместе с пони отправились к Нуэсес.
Мадлен по-прежнему жила на ферме с Эвереттом, Финеасом и Питом. Ее мать, все такая же красотка, вышла замуж второй раз, и у них за обедом опять прислуживали негры.
В окна кухни ярко светило солнце. Деньги лежали в банке, а я блаженствовал дома, любуясь красавицей-женой.
В ее рыжей шевелюре блеснул белый волосок. Я нежно поцеловал его.
Она похлопала рукой по макушке:
— Это седина там?
— Это серебро.
Она вздохнула:
— Теперь ты еще меньше будешь по мне скучать.
Я молча поцеловал ее еще раз.
— Ты хоть скучаешь по мне?
— Очень сильно.
— Иногда мне кажется, что ты меня совсем не любишь.
— Глупость какая, — возразил я, хотя понимал, о чем она.
— Тебе нравится, что у тебя есть жена. Но я совсем не уверена, что тебе нравится она сама.
— Я люблю тебя.
— Любишь, разумеется. Но я тебе не нравлюсь. Я часто вспоминаю позапрошлый год, когда мы жили здесь все вместе. Кажется, никогда в жизни я больше не смогу проглотить ни кусочка оленины, но когда я думаю об этом, понимаю, что это было самое счастливое время.
— Мы сидели на мели, — сказал я. — У нас не было будущего.
— Когда-нибудь я умру. Считай, что у меня уже нет будущего.
Я любовался ею в лучах заходящего солнца: локти лежат на выскобленном добела столе, волосы мягкой волной растеклись по плечам, алые губы, высокие скулы, грудь все такая же пышная. Любой мужчина захотел бы ее.
