Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Зачем вы, Николай, юродствуете? — обижается мама. — К чему эти нелепые комплименты? Поверьте, я спросила без всякой задней мысли. Вы всегда были умным, интеллигентным человеком.
— Был, — соглашается Стоянов. — Да весь вышел.
— Трудно поверить… Я имею в виду Наталью… Помните, мы гуляли в Эрмитаже? Когда это было? Году в тридцать пятом… Или тридцать шестом… Боже, как время летит! На ней еще, я тогда обратила внимание, был желтый плисовый жакет. И представьте, такая дешевка, казалось бы, а смотрелся изумительно. Впрочем, на ней любая вещь сидела прекрасно… Редкостная, исключительная красавица!
— Нинусенька!
— Что ты меня каждую минуту одергиваешь? Как можно это забыть?
— Редкостная… сука! — Стоянов опрокидывает водку себе в рот, но не ставит стакан на стол, а продолжает держать в руке.
— Ты, Коля, закусывай! — советует тетя Катя. — Винегретик вот бери, картошечку. Селедочка-то у нас где? Дай-ка я тебе селедочки положу.
Тети Катин родственник тычет вилкой в маринованные грибы, грибы скользят по дну миски, вывертываются из-под вилки.
— Ути-юти, ути-юти! Ты куда ж, милой, от меня долой? — причитает он. — Подь, поди ж ты сюды, потолкуем о полезности еды…
Папа смеется — громко и раскатисто.
— В комнате, можно сказать, тепло, — объясняет тетя Катя, — а на кухне — одно слово: холодина!
— Это оттого, что дом новый.
— Первый этаж, с земли тянет.
— Картошечку берите, картошечка рассыпчатая, отборная! Николай Петрович с Женей из совхоза доставили, полный подвал навалили, на всю зиму хватит!
— Если не померзнет, конечно, — хихикает Савелий Фролыч.
— Так точно! — соглашается папа.
— Погодите, а Женя где ж? Где дядька Женька? — спохватывается Николай Петрович. — Как же — без дядьки Женьки? Ну-ка, Яшка, черт ты такой! Беги зови быстро! И тетю Люду зови, всех зови! Яшка-то наш, герой — слыхали? Пять двоек в четверти. По физкультуре зато пятерка. Пять двоек, а еще прыгает!
Гости хохочут.
Яшка выпрыгивает из комнаты и возвращается с дядей Женей.
— А Люда где? Людмила Семеновна? — спрашивает Николай Петрович.
— Стесняется, — подмигивает дядя Женя.
— Как это — стесняется? Кого стесняется? Да я сам пойду — приглашу. — Николай Петрович хочет выбраться из-за стола, но дядя Женя хватает его за плечи и усаживает обратно.
— Не надо! Сиди, Николай Петрович, не тревожься. На кой черт она тут сдалась? Да я при ней и выпить-то не решусь — глазищи-то свои колоссальные — проникновенные — раззявит, у меня вся водка в горле комом встанет! — Дядя Женя подмигивает. — Не в ту степь пойдет. Будьте все здоровы!
— Тамарка! — зовет Николай Петрович. — Ты что там, дочка, запряталась? Иди посиди с нами!
— Не могу, папка! — откликается из соседней комнаты Тамара. — Мне уроки делать надо.
— Если уроки, ладно. Уроки, это ты, дочура, молодец, — соглашается Николай Петрович. — Уроки — дело полезное. Вот ведь разница, а? Дочка, Тамарка, день и ночь учится, а сын, Яшка, балбес, за неделю ни разу книжки не откроет! И в кого это он, спрашивается, такой дурак?
Все смеются.
Мне видно через открытую дверь, что Тамара не делает вовсе никакие уроки, а раскладывает на сундуке пасьянс.
— Жизнь, Катя, происходит в основном от нашего к ней влечения, — объясняет серенький дяденька.
— И от этого тоже! — хохочет Николай Петрович и откидывает назад свои крепкие черные кудри. — Выпьем, товарищи!
— Да, но квартиры мы, собственно, еще не видели, — вспоминает мама. — Сколько же тут комнат — три?
— Всего три, а наших две, — отвечает тетя Катя.
— Как? Неужели вы не могли добиться отдельной квартиры? Главный редактор газеты? — не верит мама.
— Не только что мог, а и получил! — сообщает тетя Катя. — А после говорит: Катька, на кой шут нам такие хоромы? И то правда: эти-то комнаты поменьше будут, а та — тридцать пять метров! Сарай! Хоть конюшню устраивай. Так он пошел добился, чтоб на Женю переписали.
— Какого Женю? — не понимает мама.
— Нинусенька! — хмурится папа. — Я же тебя знакомил с Евгением Константиновичем.
— Да? Значит, я забыла.
— А мы еще разок познакомимся, — не обижается дядя Женя. — Ваше здоровье, Нина Владимировна!
— Давайте споем, други! — предлагает Николай Петрович.
— Споем! — соглашается папа.
— Чего, говорит, Катька, мы тут, как свиньи, одни в трех комнатах — когда человеку жить негде?
— Не по-людски выходит, — соглашается Николай Петрович. — Мы в трех комнатах, а они вчетвером на пяти метрах. Дядька Женька со своей Людкой глазастой!
— Да, но вас тоже четверо! — говорит мама.
— Пятеро! — Николай Петрович хлопает по плечу Стоянова.
— Тем более.
— Вы его не слушайте! — смеется тетя Катя. — Это он так — человека вроде пожалел, а сам — лишь бы шофер у него денно и нощно под боком находился!
— Точно! — смеется дядя Женя.
— Катька знает! — соглашается Николай Петрович, запускает пятерню в шевелюру и откидывает назад упрямые пряди.
У папы волосы тоже черные и вьющиеся, но не такие — не такие густые и тяжелые.
— Споем!
— Да, но у вас семья, — не может успокоиться мама. — Дочь-невеста. Нет, вы меня извините, но я этого альтруизма не понимаю. Все хорошо в меру.
— Враги сожгли родную хату, — затягивает Савелий Фролыч. — Сгубили всю мою семью!.. Куда идти теперь солдату?..
— Кому снести печаль свою! — подхватывает папа.
— Никакой семьи! — Стоянов бухает кулаком по столу. Лицо у него квадратное и красное. — Отныне и навсегда — никакой семьи!
Он мне совсем не нравится: лицо не нравится и глаза эти красные, мутные…
— Без пут и без оков… — кивает папа, — ты в этом мире странник…
— Ты сиди, Коля! — волнуется тетя Катя. — Сиди давай и закусывай!
— Брат — предатель! — сообщает Стоянов. — А жена — сука!
— Бабы все суки, — хихикает серый дяденька, — а которые ежели не суки, те сукины дочери!
— Чрезвычайно любезно, я бы сказала, — вздыхает мама. — Удивительно интеллигентный разговор.
— Ты это… Держи язык свой на привязи! — сердится тетя Катя и пихает серого дяденьку локтем.
— А вы мне вот чего скажите, — удивляется дядя Женя, — отчего это вдруг у меня вся кожа на пальцах потрескалась? От бензина, что ли? Или еще от какой напасти?
— Предатель, враг народа! — повторяет Стоянов мрачно. — За что и был всенародно повешен на центральной площади города Ростова!
— Всенародно!.. — восхищается тети Катин родственник.
— Да, я знаю, — говорит мама. — Я читала. Ужасно… Павел, ты бы закусывал.
