Эрвин Штритматтер - Избранное
Но разве так уж невероятно, что графиня была цыганской раскраски? Любовь и влечение полов не знают ни пород, ни границ. Почему же мы, говоря о нашей графине, не можем предположить в ней «дитя любви», как считает своим долгом выражаться сочинительница романов госпожа Хедвиг?
Если при появлении графа серебристые лисы прятались по своим боксам, то при появлении графини скрывались норки, должно быть, это были причуды звериного нюха. Во всяком случае, мы по поведению животных могли определить, кто приближается — граф или графиня.
Графиня носила белый рабочий халат, полы которого были усыпаны коричневыми точками — следы ангорских кроликов, которых она, держа на коленях, расчесывала и стригла; каждый день она приказывала приносить ей в гостиную по десять или двенадцать кроликов, потому что была помешана на животных, а ферму и все к ней относящееся выговорила себе как особую привилегию, когда (это она всем с готовностью объясняла) выходила замуж за уже смолоду донельзя изнуренного графа, дабы произвести на свет двух сыновей, один из которых был похож на нашего кучера Титерманна, а другой — на заведующего фермой.
Мы решили, что графиня явилась на ферму, чтобы прекратить «табачные бдения» в домике заведующего, но она подошла к нам и взглянула на меня, а взгляд у нее был весьма вызывающий, так что, если какое-то время она на тебя посмотрит, ты уже чувствуешь себя изнасилованным.
— Подними руку, — приказала она. Графиня всем нам говорила «ты».
— Зачем? — спросил я.
— Ничего с тобой не сделается, — сказала она.
Ну ладно, я поднял руку, ведь в те годы жизнь казалась мне увлекательнейшей авантюрой… И не было большего удовольствия, чем пуститься в эту авантюру.
— Кто хочет сопровождать в Тюрингию транспорт с ангорскими кроликами? — спросила графиня. И, взглянув на меня, сказала: — Я вижу, ты поднял руку.
— Нет, это нечестно, — заявил я, — может, Ларе Финн поднял бы руку, я-то ведь поднял из чистой любезности.
— Нет, — не согласилась графиня, — ты первый поднял руку.
И тут я сообразил, что она хочет от меня избавиться, звание подмастерья я уже заработал и даже две недели замещал заведующего фермой, когда он уезжал покупать нового самца серебристой лисы.
Графиня не могла больше платить мне как ученику — пять марок на карманные расходы, стол и кров, теперь ей пришлось бы прибавить мне жалованье, и, кроме того, однажды я уже подрался с заведующим из-за того, что он назвал Ларса Финна «ленивым тюленем». Зазувский принадлежал к той породе упорных тощих верхнесилезцев, которые в любой, самой сложной ситуации выходят сухими из воды.
Наиболее ценным в моем здешнем положении было то, что я мог пользоваться графской библиотекой. Там обычно не было ни души, и я мог выбирать все, что мне приглянется.
Тогда я как раз путешествовал по мирам Шекспира. Я работал и только диву давался на все эти королевские драмы. Сводчатое помещение людской в левом крыле замка, где раздавалось громкое эхо, когда я вслух сам себе подсказывал отдельные фразы, очень поддерживало меня в учебе, а старый франконский замок с его стенами в метр толщиной помог утвердиться моим представлениям о шекспировских интерьерах.
Но у графини такой читающий батрак вызывал одновременно и любопытство, и раздражение.
Я и по сей день не знаю, повезло ли мне, что я тогда принял под свое начало транспорт с ангорскими кроликами.
Когда я рассматриваю все свои блуждания и остановки на жизненном пути, которые я совершал по наивности или по необходимости, с сегодняшней точки зрения, они яснее высвечивают то, чем я стал, мою нынешнюю жизнь, и потому я не вправе считать их несчастьями.
Но тогда, в разговоре с графиней, я, наоборот, отнекивался сколько мог.
Я должен, сказала графиня, для двух весьма состоятельных дам в Тюрингии устроить кролиководческую ферму.
— Но я вовсе не стремлюсь недели напролет чесать кроликов, я не парикмахер.
— Заткни свою пасть, или то, что у вас называется «рот», — отвечала графиня, — ты должен быть счастлив, что уезжаешь, надеюсь, ты не посрамишь меня.
И она опять посмотрела на меня так вызывающе, что я почувствовал себя немножко изнасилованным, и она почти это подтвердила, сказав:
— Видит бог, я бы тебя оставила, но он очень к тебе ревнует, этот Зазувский, ты же знаешь.
Итак, я уехал.
Была весна, и был май, а кто не жаждет перемен в такое время года, в такой месяц? Не только птицы тянутся из южных стран в свою излюбленную Центральную Европу.
А кроме того, что мне оставалось? Я вынужден был ухватиться за протянутую мне графиней соломинку. Я не хотел стать безработным.
У меня было множество профессий, и не всем им нашлось бы место в моей автобиографии, так что я иной раз даже завидую прямым путям своих современников и коллег, но этой зависти хватает только на краткие мгновения приступов мещанства. Насколько я знаю, еще никто не делал попыток доискаться, кто́ больше пользы принес человечеству: те, что шли по жизни прямым путем, или те, что извилистым. Ведь что касается нашей жизни, речь всегда идет не меньше чем о человечестве, правда?
Две телеги из графского имения, груженные пятью кроличьими клетками, в каждой из которых сидело по крольчихе, катили в сторону деревни, к железнодорожной станции. Крольчихи были уже беременные, их покрывал лучший производитель фермы.
Я ехал вместе с кроликами в товарном вагоне, при мне был небольшой запас сена, два мешка моркови и бидон, из которого я должен был наливать воду в кроличьи мисочки.
То один, то другой зверек, напуганный непривычными звуками железной дороги, начинал метаться в своем ящике. Я вынимал его, сажал к себе на колени и успокаивал до тех пор, покуда его носик не обретал вновь нормального ритма.
На станциях сцепщики и железнодорожники всех сортов, известные как умелые кролиководы, наносили мне визиты, и я должен был все им объяснять. Вопросы сыпались на меня со всех сторон, и я уже сам себе казался директором кроличьей выставки.
В углу вагона стояла моя дорожная корзина, изрядно тяжелая, ибо главным моим имуществом были книги. Книги, без которых, мне казалось, я не мог бы жить, причем тогда это были совсем другие книги, чем те, без которых я не мог бы прожить сегодня, и если хорошенько подумать, то сейчас, когда я лишь изредка путешествую — а именно так это обстоит сейчас, — от силы десять книг покажутся мне настолько необходимыми, чтобы я выбрал их себе в спутники.
Я отодвинул немного вагонную дверь и выглянул наружу.
В садах вдоль железнодорожного полотна цвела сирень, а когда поезд стоял, слышно было жужжание пчел в каштановых свечках.
Совсем нелегко было молодому парню вроде меня выносить эти теплые вечера и звездные ночи, особенно когда вдали слышался девичий смех и в каждом кустике ворковала весна. Но я не мог уйти, вагон был моей родиной, и стоило мне отвернуться, как я мог лишиться ее. Я часами простаивал на запасных путях и все же не мог никуда отойти, поскольку невозможно было выяснить, когда нас отправят дальше.
Через два дня я прибыл в Тюрингию. От Нижней Баварии до Тюрингии, как известно, рукой подать. Но мое путешествие в товарном вагоне продолжалось сорок восемь часов.
Так обстоит дело со многими человеческими изобретениями. Мы предполагаем с их помощью сэкономить время или силы, но они начинают важничать и задаваться и в результате только отнимают у нас и время и силы. Не все, конечно, но некоторые безусловно; нельзя отрицать, что кое-какие изобретения выскользнули у человека из рук, и это таит в себе опасность, большую опасность.
Итак, я прибыл в Тюрингию. Город, вблизи которого находилась деревушка, назывался Гроттенштадт, а деревушка называлась Блёвитц, а имение, в которое я прибыл, называлось «Буковый двор».
«Буковый двор» с его большим парком и огородом был всего лишь частью некогда огромного поместья.
Буки перед воротами светились красноватой майской листвой, каменная ограда парка была увита хмелем, плющом и множеством других вьющихся растений, а за оградой простирались поля, некогда тоже принадлежавшие к этому имению. Один из прежних владельцев продал поля местным крестьянам.
Почва была глинистая, и все растения хорошо тянулись вверх, кусты и деревья буйно разрослись.
Обе мои работодательницы купили «Буковый двор» год назад. Они называли меня своим заведующим фермой, но ферму, которой мне предстояло заведовать, следовало еще построить, и эта обязанность была возложена на меня, а в помощь мне приданы столяр по имени Вунибальд Крюмер (он был старше меня) и старик-пенсионер Мюкельдай.
Я был парень дикий и полный энергии и потому не интересовался, какой смысл имеет моя деятельность. Мне нравилось строить ферму, строить в соответствии со своими представлениями, поскольку дамы, о которых сейчас пойдет речь, понятия ни о чем не имели, кроме того, что они хотят иметь и эксплуатировать кролиководческую ферму. Звали их Элинор и Герма, обе они были не замужем, но обеих полагалось называть фрау Элинор и фрау Герма. Почему, интересно?
