Норман Мейлер - Нагие и мёртвые
Они выпивают, тост следует за тостом.
— Хочу вам кое-что сказать, друзья, — говорит Браун. — Многие думают, что у нас, торговцев, легкая работа, но если честно, то труднее работы не найти. Правильно?
— Не найти.
— Точно. Я учился в университете и ушел оттуда, ушел потому, что надо быть дураком, чтобы из-за ложной гордости выдавать себя за того, кем ты на самом деле не являешься. Я самый рядовой человек и не боюсь сказать об этом кому угодно.
— Хороший ты парень, Браун!
— Я рад слышать это от тебя, Дженнингс, поскольку уверен, что ты говоришь искренне, а это значит очень много. Человек трудится в поте лица, хочет иметь друзей, людей, которым он верит и которые любят его. Если нет, то какой же смысл работать?
— Точно.
— Я счастлив и прямо скажу об этом любому. Конечно, и у меня были и есть неприятности, как и у других, но мы здесь не для того, чтобы плакаться, правильно? Хочу еще сказать вам, друзья, у меня жена — красавица. Это чистейшая правда.
Кто-то из компании презрительно хихикнул.
— У меня жена тоже была красавица, но, клянусь, после двух лет замужней жизни женщина выглядит как ободранная кошка, хотя тебе и хорошо с ней.
— Я не могу полностью согласиться с тобой, Фриман. — Он чувствует, что слова будто вываливаются у него изо рта, теряются в звоне бокалов и общем говоре.
— Ладно, пошли к Элойс.
И неизбежное возвращение все к той же теме.
— Фриман, твои слова взволновали меня, но я хочу сказать тебе, что у меня жена — красавица и лучше ее нет. Я считаю, что нам должно быть стыдно таскаться по неизвестно каким бабам, а потом возвращаться домой, к своим женам. Это мудрый вывод, скажу тебе. Когда я думаю о ней и о своих поступках, мне становится стыдно за себя.
— Да, мудрый вывод.
— Точно. Можно подумать, что нас влечет какой-то здравый смысл, но ведь на самом деле мы просто шляемся по бабам и пьянствуем…
— И весело проводим время.
— И весело проводим время, — повторяет Браун. «Именно так ты и скажешь, милая, — бормочет он себе под нос, — но у меня есть свои неприятности, и ты помолчи».
Мудрый вывод.
Он просыпается в своей постели, Биверли раздевает его.
— Я знаю, что ты скажешь, милая, — бормочет он, — но у меня есть свои неприятности… Человек к чему-то стремится, старается свести концы с концами, делать дело, которое принесет прибыль. А это требует времени… а жизнь трудна, как говорит пастор…
6
Той же самой ночью по другую сторону горной цепи Каммингс объезжал свои позиции. Наступление успешно развивалось в течение полутора суток, и роты первого эшелона дивизии продвинулись от четверти до полумили. Дивизия вновь наступала, причем более успешно, чем он ожидал, и этот так долго тянувшийся дождливый месяц, отмеченный отсутствием активности и застоем, казалось, окончился. Шестая рота подошла к оборонительному рубежу генерала Тойяку, и в соответствии с последним донесением, полученным Каммингсом после полудня, усиленный взвод пятой роты захватил японский бивак на фланге шестой роты. В течение нескольких последующих дней темпы наступления могли снизиться из-за контратак противника, но, если их удастся отразить, а он был склонен думать, что так оно и будет, линию Тойяку наверняка можно будет прорвать в ходе последующих двух недель.
В душе Каммингс был несколько удивлен этим продвижением. Он готовил наступление свыше месяца, накапливал припасы, уточнял боевые планы на протяжении всех этих лишенных событий недель, которые последовали за неудачной атакой японцев через реку. Он сделал все, что мог сделать командир, однако был мрачен. Бивачное расположение подразделений в прифронтовой полосе, крытые окопы и дощатый настил в труднопроходимых местах подавляли его более, чем обычно; они неумолимо говорили о том, что люди не склонны к активным действиям.
Теперь он знал, что был не прав. Опыт, извлекаемый из каждой кампании, был противоречив, но Каммингс понял одну истину. Если люди бездействуют слишком долго, они начинают нервничать и под влиянием унылого однообразия проходящих дней чувствуют себя подавленно. Ошибочно заменять роту, которая не продвигается вперед, говорил он себе. Нужно просто позволить людям посидеть в грязи достаточно долго, и они будут наступать по собственной воле. И случилось именно так, что он отдал приказ о наступлении в то время, когда люди готовы были вновь двигаться вперед, однако в глубине души он понимал, что ему просто повезло. Он явно недооценил боевой дух людей.
«Если бы я имел несколько командиров рот, обладающих необходимой дальновидностью, это значительно упростило бы дело и результаты были бы лучше, однако излишне требовать от командиров какого-то особого чутья, помимо качеств, безусловно обязательных. Нет, это моя вина, я должен был предвидеть это независимо от них».
Возможно, по этим соображениям первоначальный успех наступления не давал ему особого удовлетворения. Конечно, он остался доволен, потому что самое тяжкое для него бремя было снято; давление со стороны командования корпуса ослабло, страх, что его снимут с должности в середине кампании (этот страх какое-то время очень мешал ему), отступил и исчез бы совсем, если бы кампания продолжала развиваться успешно. Однако на смену одному сомнению приходило другое. Каммингса беспокоило подозрение, очень слабое, еще не до конца оформившееся, что он имеет такое же отношение к успеху, как человек, нажавший кнопку и ожидающий лифта.
Это оставляло неприятный осадок, смутно раздражало. Все говорило о том, что наступление рано или поздно захлебнется, а когда он отправится завтра в штаб армии, то достигнутый успех может даже подорвать его шансы на получение поддержки флота при проведении операции в заливе Ботой. Ему придется занять твердую позицию, утверждая, что кампания может быть выиграна только путем высадки десанта в тылу японцев. Возникнет щекотливая необходимость преуменьшить значение уже достигнутых успехов.
И все же кое-что изменилось. Рейнолдс прислал ему конфиденциальную памятную записку, что штаб армии в настоящих условиях уже не относится так отрицательно к операции в заливе Ботой и что при посещении штаба он может этим воспользоваться.
А пока он понимал, что обманывает себя, радуясь успеху. Весь день он сидел в палатке оперативного отделения и с беспокойством читал поступавшие донесения. Он чувствовал себя политическим деятелем в ночь накануне выборов, который наблюдает победу кандидата своей партии и чувствует огорчение, так как он поддерживал другую кандидатуру. Предпринятое наступление не требовало особой выдумки, и любой командир мог бы решить такую задачу с успехом. Будет довольно тяжело признаться в штабе армии, что они были правы.
Но конечно же, они не были правы. Впереди наверняка возникнут неприятности, а там, в штабе армии, отказываются понять это.
На мгновение Каммингс подумал о разведывательном взводе, который направлен за горную цепь; он пожал плечами при мысли о нем. Если бы все закончилось успешно и они вернулись с ценным донесением, если бы ему действительно удалось послать по их маршруту роту и развить операцию по овладению побережьем залива Ботой с этого направления, это было бы прекрасно и произвело бы впечатление. Однако на успех тут особенно надеяться нельзя. Наилучшее решение — исключить пока выполняемое Хирном задание из всех расчетов, по крайней мере до его возвращения.
При всех сомнениях он пребывал в состоянии необыкновенной активности, внимательно изучал поступавшие донесения о продвижении частей. Это была изматывающая, требующая напряжения работа, и к наступлению ночи он устал и нуждался в разрядке. Почти всегда, когда дивизия участвовала в боях, он любил объезжать линию фронта, но сейчас, ночью, осмотр позиций пехоты исключался. Вместо этого он решил посетить артиллерийские позиции.
Каммингс вызвал свой джип и около восьми часов вечера выехал.
Было почти полнолуние. Генерал устроился поудобнее на переднем сиденье и наблюдал за игрой света фар на тропической листве. Линия фронта была достаточно далеко, и это позволяло ехать с незатемненными фарами. Генерал спокойно курил, радуясь ласкающему прикосновению ветра к лицу. Он чувствовал, что очень устал, состояние напряжения еще не прошло, но приятное ощущение движения, шум мотора, покачивание на сиденье, запах сигареты — все это убаюкивало его, успокаивало нервы, подобно теплой ванне. Вскоре он почувствовал себя бодрым и приятно опустошенным.
После пятнадцатиминутной поездки они достигли батареи 105-миллиметровых гаубиц, расположенной в стороне от дороги. Каммингс импульсивно приказал водителю свернуть. Проезжая по наспех сделанной из пустых бензиновых бочек и едва прикрытой землей дренажной трубе в кювете, джип сильно подпрыгнул. Буксуя, машина с трудом прошла по жидкой грязи, покрывавшей площадку для стоянки машин, и остановилась на пятачке относительно сухой земли. Часовой у въезда успел доложить о прибытии генерала по телефону, и командир батареи спешил к джипу для встречи Каммингса.
