Виктор Пономарев - Записки рецидивиста
— Дим Димыч, у меня ведь зубов-то осталось всего шесть штук на обе челюсти, чем хватать-то? Кроме тюри и ливрухи, и есть ничего не могу, — как-то серьезно сказал Гена.
— Ах да, прости, Гена, я совсем не учел этот немаловажный для успеха фактор. Главное, ты проявил бойцовские качества. А зубы, когда будешь в Одессе, вставишь. Найдешь хромого Абросима с Молдаванки, он тебе живо это дело поправит, вставит не хуже настоящих.
На другой день в нашей камере на одного «воспитанника» особо строгого режима стало меньше, но ненадолго. Гена в монастыре полностью перевоспитался, созрел для нормальной жизни, честного высокопроизводительного труда. Одним строителем светлого будущего в стране стало больше. Нам же предстояло еще долго дозревать.
А по мне, так я бы таких, как Гена, сразу из тюрьмы отправлял в дурдом. Да простит мне Бог, что я так говорю о своем собрате. Да и большинству заключенных особого режима место давно уже в доме умалишенных. Редко у кого остаются после длительного срока нормальная психика и рассудок. Что их всех ждет на свободе, когда кончат свой срок? Примерно одно и то же: бродяжничество, попрошайничество в лучшем случае, в худшем — новые преступления, снова тюрьма. Даже всевидящая бесстрастная статистика, мать всех наук, и та слезно свидетельствует: мало кто из бывших зеков возвращается к нормальной человеческой жизни. Можно случайно раз сесть, два, ну три, наконец. А здесь, что ни «пассажир» — пять, восемь, двенадцать и более «ходок», точнее — судимостей.
И вот, как бы в доказательство моих печальных рассуждений с самим собой, на третий день после освобождения Гены Кузнецова на его место в камере пришел Тофик, по кличке Мирза, вор в законе, мой коллега по Ванинской зоне, где я начинал свои «университеты» в юном возрасте в банде Фунта. Мирза тоже был из его банды. Это была банда, которая держала всю зону. Что это значит? В каждой зоне есть свой официальный начальник, по-нашему «хозяин». И есть неофициальный начальник, пахан, у которого влияния на зеков побольше, чем у «хозяина». Фунт был вор в законе, выдающийся московский вор первой половины двадцатого столетия. Если бы таким людям давали звания, аналогичные ученым, это был бы по меньшей мере член-корреспондент, а может, даже и академик.
Постарел Мирза сильно, был почти весь седой. Это была его шестая «ходка». И хотя не виделись мы с ним без малого лет двадцать, узнали друг друга сразу.
— Ассалам-алейкум, Дим Димыч, сколько лет прошло, — говорил с кавказским акцентом Мирза, — а вот где довелось встретиться. По зонам я слышал о тебе, шел этапом из Львова, там меня «замели», так мне Ерик, вор из Винницы, сказал, что ты здесь, в монастыре.
Нам с Мирзой было о чем поговорить, что вспомнить.
8На другой день, когда мы были на работе, Володя Карась пошел на полигон, где должен был встретиться с шепетовским шофером. Хотя выход из зоны производственных цехов на полигон запрещен, если поймают охранники — пятнадцать суток карцера, но ребята ходят. Дождавшись, когда машина стала под загрузку, а шофер пошел к забору по малой нужде. Карась пролез через дыру в заборе и подошел к шоферу. Тот сунул ему сверток. Перебросившись несколькими словами с шофером, Карась поспешил к забору.
Все это видел зек из шестой камеры, в ней сидела большая банда донецких ребят. И только Володя пролез назад в дыру, его окружили люди Володи Щербака по кличке Колобок. Было их человек десять: Пашка, Витек, Граф, Ломаный и другие.
Пашка схватил Карася за ворот полосатой робы.
— Отдай, что взял у шофера.
— Паша, оставь. Это деньги моей жены, брось эти махновские приемы, — сказал Карась.
— Давай деньги по-хорошему, если жить не надоело, — ответил Пашка.
Карась оглядел всю банду ненавидящим взглядом, достал из-за пазухи сверток и протянул Пашке. Силы были слишком неравны.
Вернулся Карась в цех с серым перекошенным лицом, его трясло.
— Что случилось, Карась? — спросил я.
— Донецкие, банда Колобка, внаглую забрала четыре сотни, что жена передала.
— Как-как? — опешил я.
— А вот так, Дим Димыч, — ответил Карась.
Я пошел в сборочный цех, позвал Слепого, рассказал про Карася. Видел, как сузились его глаза, как заходили желваки на его худом сером лице, как засветился зловещий блеск в стеклянных глазах сумасшедшего.
— Может, позвать Скулу, Хряка, Мирзу, Клыка? — спросил я его.
— Нет, Дим Димыч, пойдем вдвоем, большой базар не нужен; ты что, меня не знаешь? — только и сказал Слепой.
Слепого я знал хорошо. Было время, когда он один держал зону в Дудинке. Иногда я думаю, если бы собрать вместе Чингисхана, Чан Кайши, Полпота, Пиночета, Муссолини, Гитлера и Сталина, то в свирепости и жестокости Слепой не уступил бы им, вместе взятым.
— Эта махнота у меня давно поперек горла стоит. Или мы, или они, Димыч. Другого варианта не дано, — добавил Слепой.
Я вытащил из тайника под станком два самодельных ножа из рессорной стали, узких и длинных. Такими обычно кабанов режут. И мы со Слепым направились в тупик за забором и цехом, где обычно собиралась банда Колобка. Как раз мы попали удачно. Вся банда сидела на бревнах, шабила (курила) анашу и радовалась дешевой удаче.
Я шел первым, остановился напротив Пашки. Слепой занял позицию чуть сзади и левее, с таким расчетом, что мог бы достать ножом любого, кто попытается вырваться через проход к тупику.
— Паша, отдай деньги, которые взял у Карася, — сказал я.
Пашка повернулся и не сказал, а визгливо вскрикнул срывающимся голосом, точно пролаял:
— Я умру только от ножа.
— За этим мы и пришли, — ответил я, вытаскивая из-за пазухи нож.
Паша до этого сидел в другой зоне на усиленном режиме. В зоне получилась резня, ему пропороли живот. Врачи семь дней боролись за его жизнь. Бесполезно. Бросили его на произвол судьбы. Каким-то чудом Пашка выжил, поправился. Его судили, усиленный режим заменили особым. Так он попал в монастырь. Обо всем этом я знал и сказал:
— Паша, если это хрустальная мечта твоего детства — умереть от ножа, то считай, что я добрый волшебник и пришел исполнить эту мечту. Только учти, из-под моего ножа еще никто не уходил живым. Кстати, и мне какая-никакая радость, ты у меня юбилейным, десятым будешь, — сказал я.
Сзади истошно прохрипел Слепой, держа в полусогнутой руке нож острием вверх:
— Кончай его, Димыч! Бросай базланить.
— Счас, Слепой, мы этих сук всех кончим, — ответил я, — ты только не дай прорваться ни одному из тупика.
— Димыч, не боись. Нагоняй на меня, нагоняй, а я кончать их буду.
В стане врагов начались паника и растерянность, несмотря на их значительный перевес в живой силе.
