Айн Рэнд - Источник
— Очень неумно с твоей стороны, Доминик, — сказал он, когда они оказались вдвоём в его кабинете. И голос его звучал отнюдь не плавно.
— Я знаю.
— Не лучше ли передумать и отказаться?
— Я не передумаю, Эллсворт.
Тухи пожал плечами и сел; через минуту он улыбнулся:
— Хорошо, дорогая, поступай как знаешь.
Она вертела карандаш в пальцах и ничего не сказала.
Тухи зажёг сигарету.
— Итак, он нанял Стивена Мэллори, — сказал он.
— Да. Забавное совпадение, так ведь?
— Вовсе не совпадение, дорогая. Подобных совпадений не бывает. За ними скрыта закономерность. Хотя я уверен, что он не в курсе и никто не руководил его выбором.
— Полагаю, ты одобряешь?
— Всей душой. Всё образуется как нельзя лучше. Лучше, чем когда-либо.
— Эллсворт, почему Мэллори пытался убить тебя?
— Не имею ни малейшего представления. Не знаю. Думаю, что мистер Рорк знает. Или должен бы знать. Кстати, чья идея — чтобы ты позировала для статуи? Рорка или Мэллори?
— Это не твоё дело, Эллсворт.
— Понятно. Рорка.
— Кстати, я сказала Рорку, что это ты убедил Хоптона Стоддарда нанять его.
Он задержал сигарету на полдороге, затем продолжил движение и поднёс её ко рту.
— Сказала? Зачем?
— Я видела эскизы храма.
— Так хороши?
— Даже лучше, Эллсворт.
— Что он сказал, когда ты ему рассказала?
— Ничего. Он посмеялся.
— Посмеялся? Как мило. Полагаю, спустя какое-то время будет смеяться не он один.
Всю эту зиму Рорк редко спал более трёх часов в сутки. В его движениях были резкость и размах, его тело заряжало энергией всех вокруг. Энергия излучалась сквозь стены его бюро к трём пунктам в городе: к деловому центру Корда — башне из металла и стекла в центре Манхэттена, к гостинице «Аквитания» в южной части Центрального парка и к храму на скале над Гудзоном, к северу от Риверсайд-драйв.
Когда у них было время увидеться, Остин Хэллер, довольно посмеиваясь, наблюдал за ним.
— Когда будут закончены эти три сооружения, — говорил он, — никому не удастся тебя остановить. Теперь уж никогда. Иной раз я размышляю, как далеко ты пойдёшь. Понимаешь, я всегда питал слабость к астрономии.
Однажды вечером в марте Рорк стоял внутри высокого ограждения, которым по распоряжению Стоддарда окружили строительную площадку храма. Над фундаментом поднимались первые каменные блоки — основания будущих стен. Было поздно, рабочие ушли. Площадка была безлюдна, оторвана от мира, растворена в темноте, но небо светилось, ночь прижималась к земле, сияние на небе длилось дольше обычного часа, возвещая приход весны. Где-то на реке раздался одиночный крик корабельной сирены, звук, казалось, пришёл издалека, с суши, преодолев многие мили ночного молчания. В деревянной времянке, поставленной как мастерская для Мэллори, где ему позировала Доминик, всё ещё горел свет.
Храм должен был быть небольшим зданием из серого известняка. Его линии были горизонтальны — линии земли, не восходящие к небесам. Храм был распростёрт на поверхности, как руки на уровне плеч, ладонями вниз, в жесте великого молчаливого приятия. Он не жался к почве и не оседал под небом. Казалось, он поднимал землю, а несколько вертикальных линий притягивали небо. Его пропорции были соразмерны человеку, не превращая его в карлика, но образуя для него фон, на котором он выступал абсолютным мерилом, единицей совершенства, с которой соотносились все параметры. Войдя в храм, человек ощутит, что пространство вокруг смоделировано для него и по нему, словно для полной гармонии не хватало лишь его появления. Храм был местом тихой светлой радости и ликования. В нём человек чувствовал себя безгрешным и сильным, здесь он обретал мир души, который даруется только во славу.
Внутри не было украшений, интерьер оживляла лишь градация выступающих стен и громадные окна. Потолок не был замкнут арками, здание было распахнуто земному пространству вокруг него: деревьям, реке, солнцу и линиям городского горизонта в отдалении, небоскрёбам — формам человеческих творений на земле. В конце зала, примыкавшего к входу, стояла скульптура — нагое человеческое тело.
Но сейчас перед ним не было ничего в темноте, кроме нескольких первых камней. И всё-таки Рорк думал о завершённом строении, чувствуя его в суставах пальцев, всё ещё помня движения карандаша, который его чертил. Он стоял и думал об этом. Потом пересёк неровную, изрытую поверхность площадки по направлению к мастерской.
— Минуту, — услышал он голос Мэллори, когда постучал.
В мастерской Доминик спустилась с подиума и накинула халат. Мэллори открыл дверь.
— А, это ты, — сказал он. — А мы подумали, сторож. Что ты здесь делаешь так поздно?
— Добрый вечер, мисс Франкон, — сказал Рорк. Она коротко кивнула. — Стив, извини, что прервал.
— Ничего. Дело у нас не очень ладилось. Доминик никак не возьмёт в толк, чего я хочу от неё сегодня. Присаживайся, Говард. Кстати, который час?
— Половина десятого. Если вы остаётесь дольше, то не прислать ли вам поесть?
— Не знаю. Давай закурим.
В мастерской был некрашеный деревянный пол, виднелись стропила под крышей, в углу теплилась чугунная печка. Мэллори ходил по мастерской как полноправный хозяин; лоб у него был перепачкан глиной. Он нервно затягивался сигаретой, расхаживал взад-вперёд.
— Хотите одеться, Доминик? — спросил он. — Вряд ли мы сможем что-нибудь ещё сделать сегодня.
Она не ответила. Она стояла и смотрела на Рорка. Мэллори дошёл до конца помещения, повернул обратно и улыбнулся Рорку:
— Что же ты, Говард, раньше к нам не заглядывал? Конечно, если бы я был по-настоящему занят и дело спорилось, я бы тебя и на порог не пустил. Кстати, что ты тут делаешь так поздно?
— Просто сегодня захотелось взглянуть. Раньше не получалось.
— Стив, это — то, что вам надо? — внезапно спросила Доминик. Она сняла халат и нагая встала на возвышение.
Мэллори перевёл взгляд от неё к Рорку и обратно. И тут ему открылось то, над чем они бились целый день. Он видел перед собой её тело, прямое и напряжённое; голова была откинута назад, руки она держала ладонями наружу. Та же поза была у неё и раньше, но теперь её тело ожило, и ожило настолько, что, казалось, трепетало, неся ему весть, которую он всё время хотел услышать; гордая, благоговейная, восторженная, она внимала явившемуся ей видению и вся отдалась ему в тот высший миг, после которого образ качнётся и распадётся. Сейчас же всё в ней светилось открывшимся ей миром.
Сигарета Мэллори дугой полетела прочь через всё помещение.
— Держать! Держать, Доминик! — закричал он. — Именно так держать!
