Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт
Король сам вылез из-за стола, ничего, не шатается, только лыбится от внутреннего удовольствия, за ним — и Димка, оба здороваются.
— Пора, — говорит Роман и намеревается взять в углу хорошо набитый рюкзак. Я, конечно, молодецки перехватываю лямки и волоку наружу, в одной руке — свой, во второй, могучей — его, тяжеленный. А Дмитрий добавляет ещё один, плотный и подмоченный, не иначе, как с рыбой. Знатно отоварился шеф, не зря съездил в поле. Лёгкой серной, нет — лёгким серном вскакиваю в кузов, принимаю рюки и устраиваюсь на боковой решётчатой скамейке ГАЗ-63 у кабины. Кузов заставлен ящиками с керном и пробами, пришлось ноги взгромоздить на них так, что коленки оказались на уровне ушей. Ничего, плохо ехать — лучше, чем хорошо идти. Из десятиместной палатки бегут двое, согласные со мной. Король с Дмитрием ещё о чём-то переговорили — времени им на рабочий разговор не хватило за бутылкой! Главный, но короткий как не главный, залез в кабину, остающийся поднял руку облегчённо, мотор взревел, и мы покатили по новой дороге, которую вскоре — я не то, что верю, я просто знаю — продолжат до Уголка и заасфальтируют.
Довезли меня до самой конторы. Вытряхиваю на землю обстуканные на плохой дороге кости, и Король вылазит из кабины.
— Василий, — говорит, — ты вот что: готовь материалы по участку к передаче нам.
Я и без напоминания сделал бы, а сейчас для понта бормочу:
— Да я как… Коган должен…
Роман усмехается:
— Не знаешь, что ли? Когана нет.
— Куда он девался? — удивляюсь, оглоушенный невообразимой новостью. — А как же месторождение на Детальном?
Король не усмехается, а ржёт:
— Уволился и уехал, когда узнал, что первая скважина пустая, — и ко мне по делу: — Ждать, когда вы разберётесь с техруками, некогда. Материалы — твои, никто их лучше не знает — тебе и передавать.
Опять я мнусь, слегка пришибленный, никак не могу опомниться, что все мы в партии осиротели без единственного мыслителя.
— Мне, — объясняю, — ещё надо ВЭЗы кончать, чтобы проследить известняки.
— Не тяни, — приказывает как своему подчинённому, — когда управишься?
— Через два дня, — беру на себя, как обычно, предельные сроки.
— Хорошо, — соглашается. — Как кончишь, оформляй — и прямо ко мне. Не забудь про ореолы и обязательно приложи подробную объяснительную записку. Договорились? — Куда деваться — конечно, договорились.
Рабочий день давно кончился, окна в конторе темны и пусты, двери на запоре, Банзая давно уволили по сокращению административных штатов. Пошёл я восвояси. И дома никого. Открыл дверь, зажёг свет, пахнуло застоявшимся нежилым духом. На столе малюсенькая писулька: «Спасибо за приют. М.» Спасибо за спасибо, ну и слава богу, что нет. Не осталось у меня никаких сил ни на невесту, ни на Лунную. Разогрел кашу с тушёнкой из последней оставшейся банки, навернул, запил пустым кипятком и на боковую. Долго не мог заснуть, привыкая к мягкой постели и непроизвольно выискивая удобное положение для костей. Ясно, что Марье, т. е., Маше неудобно стало мозолить глаза злоязычному бабью, вот и ушла. Завтра схожу в больничку, выяснимся, дело поправимое, но вот зачем меня Король выдернул с участка? Не мог разве на буровой сказать о передаче материалов, там бы и о сроках договорились, и не надо было бы ехать сюда и терять драгоценное время. Не жалеют начальнички ни сил, ни времени подчинённых. Ему что — наклюкался, рыбы набрал и домой, а мне, бедолаге, — мотайся туда-сюда по его капризу. И когда эта маята, наконец, кончится, когда я, наконец, замру Розенбаумом за камеральным столом над моделями? Всё, и начальником отряда, мальчиком на побегушках, не хочу быть. Хватит, откажусь — только оператором.
Если все летние дни были хотя бы в полоску, зеброй, то этот — сплошь чёрным, сажистым. Густо темнеть начало с лаборатории, в которую я помчался первым делом. Начальник лаборатории на моё запыханное требование немедленно выдать анализы наиважнецких проб строго и равнодушно посмотрел поверх очков, сползших на кончик носа, не отвечая, полистал какой-то журнал и сообщил пренеприятнейшее известие о том, что таких проб на сжигание вообще не поступало. При-е-ха-ли! Как так, завожусь, их должен был сам Рябовский сдать. Начлаб ещё раз спокойно посмотрел на меня, но уже через очки и пошёл наружу, а я, не отставая, за ним, и там, под навесом, мы и обнаружили несчастные пробы, отобранные моими трудовыми мозолистыми руками и вынесенные горбатой пролетарской спиной. Их, объясняет, надо оформить как полагается, и недельки через две-три получите результаты, если начальник партии наложит резолюцию о срочном исполнении заказа. Ушёл он в лабораторию, а я поник в полнейшей прострации, и только одна мысль метрономом лупит по мозгам: передачи материалов не будет, не будет и моего месторождения. Выходит очкарик, подаёт бланк, но, видя мою беспомощность, заполняет сам торчащим за ухом чернильным карандашом, проверяя номера проб, написанных Сашкой на мешках. Идите, советует, к Шпацерману.
У Шпаца — Зальцманович. Здороваюсь, буркая.
— Поздравь, — говорит начальник, показывая глазами на Сарнячку. — Сарра Соломоновна приказом по экспедиции назначена исполняющим обязанности техрука партии.
Вот и ещё одна тёмная полоска приложилась к лабораторной.
— Сочувствую, — не уточняю кому и кладу на стол заявку.
— Ненормальный! — вскипает новая мыслительница и выскакивает за дверь. Я никак не реагирую, у нас с ней давно установились прочные отношения, которые никакими должностями не изменишь. Трудно ей, дуре, будет со мной, умным, нельзя, чтобы подчинённый был умнее начальника.
— Да… — тянет Шпац, провожая глазами неуравновешенного технического помощника. — Шмыганули жиды — слышал? — остался старый еврей, — он хмыкнул, не разжимая рта.
— А кто ещё, кроме Когана? — интересуюсь, жалея, что Сарнячка не шмыганула.
— Трапер с Рябовским, вся техническая троица. Чёрт с ними, — отметает дезертиров мощной рукой. — Что за пробы? — берёт заявку в руки. Объясняю суть дела, сообщаю требование Короля о срочной — в пять дней — передаче материалов по участку Угловому.
— Иначе, — пугаю, — не избежать неприятностей от экспедиции, а может быть и от Управления.
— А-а, — опять мотает рукой, — неприятности обязательно будут, если не кончим участки. Как там у тебя, надолго застряли?
Обещаю — опять обещаю! проклятая доля начальника участка! — завершить работы за неделю — дней за десять, если не помешает снег.
— Вот, — подтверждает он, — если… Так что, давай-ка возвращайся на участки, а передачей материалов займётся Зальцманович, ей по должности полагается.
Я молча соглашаюсь, а он, наверное, не знает, что плохо иметь умного подчинённого.
— Вы, — прошу смиренно, — скажите ей сами, пока я здесь. И Королю сообщите на всякий случай по телефону.
— Ладно, — соглашается, — позови Сарру, — ставит резолюцию на заявке и отдаёт мне, а я опрометью бросаюсь выполнять важное распоряжение. Да и подумать надо, как быть в новой матовой ситуации. Только в дверь…
— Подожди, — останавливает начальник и молчит, бесцельно перекладывая бумаги на столе. Собрался с духом и мажет новую чёрную полосу на моём дне: — Не будет тебе квартиры как обещал, — и глаза прячет. — Профком, партком и комсомол отказали, а я не сумел отстоять. Однокомнатную отдали Зальцманович, остальные — семейным. — Поднял глаза: — Говорил я тебе — женись! Тем более что и невеста есть. Чего тянул? — нападает, защищаясь. — Твёрдо обещаю, — продолжает, но зуб ногтем не дерёт, так я ему и поверил во второй раз, — в следующем доме обязательно будет, своей властью дам, — мог бы и сейчас, думаю, да не захотел с новым техруком ссориться, — только женись. — Стою, слушаю с опустошёнными мозгами и скрючившейся душой и ничего не хочу: ни месторождения, ни квартиры, ни невесты, ничего… оставьте, наконец, меня в покое, а то чокнусь. Вышел молча от щедрого начальника, не умеющего держать слово или не считающего обязанным держать его для подчинённого, и побрёл, оплёванный, старческой шаркающей походкой в камералку. Поздоровался чуть слышно. Без Коганши и Траперши стало пусто и очень тихо — никакого жужжания. Гляжу, Розенбаум со своими двумя техниками уже, счастливец, дремлет. Дверь в техруцкую келью приоткрыта. Заглядываю:
— Вас вызывает начальник. — Больше мне здесь делать нечего. Выхожу в коридор, а навстречу — старая любовь: Алевтина. Увидел её, и как молнией по башке.
— Алевтина Викторовна! — ору, забыв про все предательства. — У вас есть анализы по пробам, что вы отбирали на Угловом по детализационным маршрутам?
— Что так срочно? — улыбается дружески — ну, женщина! — Даже не поздоровались.
— Здрасьте, — отвечаю послушно, — так есть?
— Не знаю, — морщится, — пойдёмте, узнаем в лаборатории. — Да, — сообщает в нетерпении, — я теперь старший геолог.
