Вячеслав Недошивин - Прогулки по Серебряному веку. Санкт-Петербург
Так вот, думаю, именно это уловил нюхом, звериным чутьем в итальянце Хлебников. Ведь для него любовь была трепетом священным, богослужением. Он на изображение боярыни глядел часами, а на живую, милую ему женщину «молчал» уже сутками, неделями. Сидел «птицей с опущенными крыльями, в старом сюртуке, – как подглядит однажды Виктор Шкловский, – и смотрел»…
И, думаю, не было в те дни любви верней!
48. ЧАСЫ ДУШИ… (Адрес второй: Васильевский остров, 11-я линия, 48, кв. 18)
Для нас разговорный язык – инструмент. Для Хлебникова – Вселенная. Не меньше. Поэт Городецкий, задыхаясь, перечислял: Хлебников «создал теорию значения звуков, теорию повышения и понижения гласных в корнях, теорию изменения смысла корней». Смешно читать это ныне. Городецкий не назвал и десятой части сотворенного Велимиром[189]. Тот не просто опрокинул – разворошил литературу – он мир переименовал. А для забавы сочинял аналоги иностранным словам: литература – письмеса, актер – игрец, поэт – небогрез. А слову «автор», хирургически вылущив смысл его, дал даже два названия: «словач» и «делач».
Так вот, когда в сентябре 1909 года наш «небогрез» поселился в доме №48 по 11-й линии Васильевского острова, его окружали уже только «авторы»: поэты, писатели, художники. Он уже принят в Академию стиха, где преподают Вячеслав Иванов, Брюсов, Кузмин; стихотворения его вот-вот появятся в изысканном «Аполлоне»; ему говорят, что он похож на молодого Тургенева; с ним дружат Гумилев, Маковский, Гюнтер, Алексей Толстой. Но среди уже этого круга можно было вычислить тех, кто станет «словачом», мастером слова, и тех, кто найдет в слове выгоду, расчетливых и деловитых, кого и не назовешь иначе, как именно «делач». Гениально придумано! Автор, а звучит как «делец». Увы, чем дальше, тем больше рядом с Хлебниковым будет именно «делачей» – имитаторов души и таланта.
«Я перешел на филологический, – пишет Хлебников отцу из этого дома. – Моя комната светла. Чай получаю в игрушечном самоваре». Пишет, что ему «прочат большой успех. Но я сильно устал и постарел». В другом письме просит из дома подушку, теплое одеяло, башлык (если есть) и шапку. Конечно, шапку, хотя ползимы проходил в смешном котелке, беспокоясь, что в нем принимают его за человека, который живет под чужим именем.
Через полгода, поселившись у Волкова кладбища, в доме какого-то купца за бесплатные уроки двум его дочкам (Волковский пр., 54), напишет Каменскому, что вообще-то они с ним не люди – «новый род люд-лучей».
«Мы – ребята добродушные, вероисповеданья для нас не больше, чем воротнички (отложные, прямые, остро загнутые, косые)… Сословия мы признаем только два – сословие “мы” и наши проклятые враги, чтоб им пусто было, чтобы на том свете черт лил им в горло горячий свинец! Мы знаем только одну столицу – Россию и две только провинции – Петербург и Москву. Мы – новый род люд-лучей. Пришли озарить вселенную. Мы непобедимы. Как волну, нас не уловить никаким неводом постановлений. Там, где мы, там всегда вокруг нас лучисто распространяется столица…»
Из лап купца и его дочек, из прикладбищенского дома, где в окна глядели только могильные кресты, «люд-луча» Хлебникова буквально вырвет Давид Бурлюк – заедет за ним и увезет к себе. «Быстро собрали “вещи”, – вспоминал Бурлюк. – Был чемоданчик и мешок, который Витя вытащил из-под кровати; наволочка, набитая скомканными бумажками, обрывками тетрадей, листками бумаги или просто углами листов… “Рукописи”, – пробормотал Витя». А дальше случилось нечто, за что русская поэзия обязана Бурлюку по гроб жизни. Уже перешагивая порог дома, таща за руку Хлебникова, он вдруг увидел у двери валявшуюся на полу бумажку. Эта бумажка оказалась автографом стихотворения «Заклятие смехом». «О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи!..» Бурлюк по чистой случайности подберет с пола именно то стихотворение, которое станет не только самым знаменитым произведением Хлебникова, но, как справедливо пишет биограф поэта С.Старкина, «всего русского футуризма». Стихотворение это, кстати, Бурлюк мгновенно оценит и сразу опубликует в сборнике «Студия импрессионистов». Это произойдет в марте 1910 года. С него и начнется всемирная слава поэта Хлебникова. И с этого момента, переезда Хлебникова к Бурлюкам – начнется его «будетлянство» – связь с будущим.
Уже летом братья Бурлюки увезут поэта на Украину, в Таврическую губернию, в село Чернянка, где отец их служил управляющим в имении графа Мордвинова. Чернянка и станет одной из штаб-квартир русского футуризма. А древнее название этой местности, которое упоминалось еще Геродотом, – Гилея, станет еще одним именем для группы поэтических бунтарей. Кажется, там, в Чернянке, Хлебников придумает название сборнику футуристов «Садок судей», уже без буквы «ять» и, нарочно, без твердого знака в конце слов[190]. «Садок судей», напечатают на оборотной стороне обоев – в знак протеста против роскошных изданий символистов. Триста экземпляров всего. В «Садке» Хлебников опубликует и свой «Зверинец», и первую часть драмы «Маркиза Дэзес», и начало поэмы «Журавль». Журавль в поэме, кстати, не птица – страшный город, пожирающий людей.
Вообще друзья считали, что этим сборником они закладывают «основание новой литературной эпохи». Сборник должен стать «бомбой» на «мирной, дряхлой улице литературы». Критики, писатели, буржуи, обыватели – всякое «старичье» – все встретят его «лаем, свистом, ругательствами, кваканьем, шипением, насмешками, злобой, ненавистью». Брюсов пригвоздит в очередном обзоре литературы: «Садок судей» стоит «почти за пределами литературы». А Василий Каменский, «простой и рыжий, как кирпич», и через годы будет откровенно ликовать: «Это был незабываемый праздник мастеров – энтузиастов-будетлян… Хлебников в это время жил у меня, и я не видел его более веселого, скачущего, кипящего, чем в эти горячие дни». Где жил в то время Каменский, установить не удалось. Позже будет жить в том самом знаменитом доме Адамини, о котором уже много рассказывалось в этой книге (Марсово поле, 7). И там, в доме на Марсовом поле, у Каменского действительно поселится Хлебников, но это будет в 1915 году. Сейчас важно другое: с выходом сборника «Садок судей» Хлебников станет, по словам С.Старкиной, «главным действующим лицом литературных скандалов, которые устраивают его новые друзья».
«Люд-лучи», будущие футуристы, – ватага, про которую кто-то скажет, что «судьба сплела из этих имен один веник», станут собираться сначала у художника Матюшина и его жены поэтессы Елены Гуро на Лицейской улице (ул. Рентгена, 4), а потом – в одной странной мансарде на Петроградской стороне, где все было устроено на парижский манер (Большой пр., 56). Там, под крышей многоэтажного дома, жили художники – Иван Пуни и его жена Ксана Богуславская – «святое семейство», как звали их за любовь и согласие. В этой мансарде, привезя из Парижа «жизнерадостный и вольный дух Монмартра», они устроят настоящий салон футуристов. Здесь «поэты-будетляне» – Маяковский, Бурлюк, Лившиц, Матюшин, даже Игорь Северянин – будут дневать и ночевать.
