Эльза Моранте - La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет
«Еще!» — потребовал Узеппе, когда стихотворение закончилось.
Давиде улыбнулся с довольным видом и сказал: «Теперь я прочитаю стихотворение о любви. По-моему, я написал его лет десять тому назад. Оно называется „Весна“:
Ты — как еще не раскрывшаяся примула,
которая расцветает под первым мартовским солнцем.
Раскройся, любимая моя!
Пора! Я — Март!
Я — Апрель! Я — Май!
О луговая раковина, морская примула!
Весна на пороге,
и ты — моя…»
«Еще», — снова потребовал Узеппе.
«Все, — сказал Давиде, засмеявшись, — стихотворение кончилось. Я их написал, может, пятьдесят, может, тысячу, но теперь моя память пуста…» Потом он добавил, нахмурив брови: «Попробую вспомнить еще одно, последнее из сочиненных. Я его даже не записал, я уже давно не записываю стихов. Я сочинил его в уме совсем недавно, и вспомнил о нем несколько дней тому назад, в свой праздничный день. Кажется, это было воскресенье, как сегодня. Я сказал „сочинил“, но это неточное выражение. Мне казалось, оно уже написано где-то особыми цветными знаками, а я лишь читаю его. Я даже не понимаю, о чем оно, скорей — ни о чем. Называется — „Светлые тени“».
Узеппе заерзал в кресле: так ему не терпелось услышать стихотворение; Красавица приподняла ухо. Давиде начал декламировать, бесстрастно и как бы рассеянно, словно строки стиха, то короткие, то длинные, доходили до его памяти с какого-то подвижного экрана, как и в первый раз, когда он их сочинял:
«А как я узнаю его?» — спросил я.
Мне ответили: «Его знак —
Светлая тень».
Еще можно встретить людей, несущих на себе этот знак,
который излучает его тело, но одновременно
и заключает его в себе,
поэтому говорится «светлая», хоть и «тень».
Чтобы понять это, недостаточно обычного чувства.
Как объяснить смысл вещей? Правил не существует.
Это можно сравнить с желанием,
которое вызывает у влюбленных девушка
строптивая, некрасивая, неряшливая, но
окруженная ореолом неясных эротических грез.
Может, это можно сравнить
с благосклонностью племени, которое освящает
своих особенных членов, тех, которых посещают сны.
Но сравнения бесполезны.
Возможно, знак этот можно увидеть,
почувствовать, угадать.
Кто-то ждет его, кто-то предвосхищает, кто-то отвергает,
некоторым кажется, что они видят его в смертный час.
Именно из-за этого знака на реке Иордан
среди беспорядочной безумной толпы
Креститель сказал одному человеку: «Это ты
должен крестить меня, а просишь об обратном!»
Тени, тени, тени светлые
светлые св-ет-лые…
«Еще!» — попросил Узеппе. «Еще, еще!» — передразнил Давиде, чувства которого начали притупляться. Он спросил с некоторым любопытством: «А ты их понимаешь, стихотворения эти?»
«Нет», — откровенно признался Узеппе.
«И тебе все равно нравится слушать?»
«Да!» — простодушно ответил малыш.
Давиде рассмеялся и заявил: «Хорошо, еще одно, последнее, но уже другого автора. Посмотрим… что-нибудь, похожее на твои, со словом „как“. Как… как… как», — произносил он, вспоминая. Голос его казался шутливым, но в нем проступали уже нотки усталости.
«Как… Вот, вспомнил! Стихотворение называется „Комедия“, и в нем говорится о Рае!»
Узеппе приготовился слушать, раскрыв рот. Он не думал, что можно писать стихи на эту тему!
Как под лучом, который явлен зренью
В разрыве туч, порой цветочный луг
Сиял моим глазам, укрытым тенью,
Так толпы светов я увидел вдруг,
Залитые лучами огневыми,
Не видя, чем так озарен их круг.[31]
«Еще!» — осмелился попросить Узеппе.
И свет предстал мне в образе потока,
Струистый блеск, волшебною весной
Вдоль берегов расцвеченный широко.[32]
«Еще!»
Давиде от усталости широко зевнул… «Нет, хватит! — твердо заявил он, потом спросил, повернув голову к Узеппе. — А ты веришь в Рай?»
«В кого?»
«В Рай!»
«Я… не знаю».
«По мне что рай, что ад, — сказал вдруг Давиде. — Я хочу, чтобы Бога не было. Хочу чтобы там ничего не было, иначе мне будет больно. Все вызывает у меня боль, и здесь, и там: я сам и другие… Я хочу, чтобы меня больше не было».
«Ты что, болен?» — встревоженно спросил Узеппе. Действительно, бледность Давиде приобрела землистый оттенок, взгляд помутнел, как если бы у него начинался приступ какой-то болезни или, наоборот, он выходил из такого приступа.
«Нет, мне просто хочется спать… это нормально». Узеппе слез со стула и участливо смотрел на Давиде своими голубыми глазами, окаймленными с обеих сторон беспорядочными вихрами, такими черными, что они казались влажными.
«Хочешь, мы останемся у тебя?»
«Нет, нет, мне надо побыть одному. Мы еще увидимся… в другой раз», — нетерпеливо сказал Давиде. Красавица, как и Узеппе, встала и была уже готова следовать за ним, вернее, вести его за собой. Давиде услышал скрип щеколды, которую пытался открыть Узеппе, а потом слабый стук закрываемой двери (малыш старался не шуметь), едва слышный шепот и легкий шум удаляющихся шагов. Давиде тут же уснул.
Этажом выше включили радио, ему отозвались эхом другие радиоприемники в других местах. Слышались выкрикиваемые кем-то имена, лай собак, приглушенный шум дальнего трамвая… Сон Давиде был скорее не сон, а некое изнеможение, полубодрствование. Ему снилось, что он лежит на кровати в своей комнате (так оно и было на самом деле), но в то же время находится на улице. Улица в этом полусне казалась ему широкой, незнакомой. Ее освещало ослепительное полуденное солнце, такое беспощадное, что день казался печальней ночи. Возможно, дело было на вокзале: слышался шум прибывающих и отходящих поездов, но людей вокруг не было. Кажется, Давиде пришел сюда, чтобы проводить или встретить друга. Но он уже знал, что это были пустые мечты… Вдруг Давиде кажется, что из вагонного окна кто-то машет ему платком… Этого достаточно, чтобы вызвать у него сильное волнение. Он пытается ответить на приветствие, но замечает, что это вовсе не платок, а страшная окровавленная тряпка, и понимает, что за ней скрывается мерзкая улыбка, обвиняющая и ироническая. «Это сон», — вспоминает он с облегчением, но не торопится проснуться, так как знает, что пробуждение будет всего лишь бесконечным продолжением этого сна.
На следующий день в тот же час, после обеда, известная нам нетерпеливая парочка Узеппе — Красавица снова прибежали к комнате Давиде, как если бы само собой разумелось, что встречи с ним должны были быть ежедневными. Но Давиде не было дома. Поскольку на царапанье Красавицы и стук в дверь Узеппе не получил ответа, он, боясь, что Давиде заболел, взобрался по выступам стены к низкому окну, защищенному решеткой, и позвал: «Вавиде! Вавиде!» Никто не ответил. Окно было открыто, Узеппе отодвинул занавеску и заглянул в комнату. Там ничего не изменилось со вчерашнего дня: голый матрац, скомканная простынь, окурки на полу… Но хозяина не было. В этот момент из двери, выходящей во двор, появилась хромая хозяйка комнаты, которая вначале приняла Узеппе за вора, но увидев, что он совсем ребенок, спросила:
«Что ты тут делаешь, мальчик?»
«Ва… Давиде», — ответил Узеппе, сильно покраснев, и спустился на землю.
«Давиде? Он ушел часа два тому назад. Наверное, еще не вернулся».
«А когда он вернется?»
«А я откуда знаю? Он приходит, уходит, мне ведь не сообщает, когда вернется».
Красавица и Узеппе побродили вокруг дома в надежде, что Давиде вот-вот придет. С разных сторон подбежали вчерашние собаки, желающие поздороваться с Красавицей, но Волка, к счастью, среди них не было. В конце концов малыш и собака вернулись домой. На следующий день в тот же час Красавица, предчувствуя что-то, повернула было в направлении Вьяле Остиенсе, но Узеппе потянул ее в противоположную сторону, напомнив: «Вавиде!», и собака послушно побежала с ним к дому Давиде. На этот раз он был у себя, но не один: через дверь слышались звуки разговора. Узеппе, однако, осмелился и постучал.
«Кто там?» — испуганно спросил из-за двери голос Давиде после небольшой паузы.
«Это я… Узеппе».
Снова молчание.
«Это мы… Узеппе и Красавица!»
«Привет, — произнес тогда голос Давиде. — Сегодня я не могу вам открыть, я занят. Приходите в другой раз».
«Когда? Завтра?»
«Нет, не завтра… В другой раз».
«А когда?»
«Я тебе сообщу, когда… Я сам за тобой приду… Приду к тебе домой. Понял? Не приходите больше сюда, пока я сам за вами не зайду».
«Ты придешь за нами?»
«Да — да!»
