Юкио Мисима - Запретные цвета
Юити еще раз оглянулся вокруг себя. С этим кабинетом он был связан мистической историей. Он пришел в этот дом после того, как впервые познал наслаждение; здесь, в этой комнате, Сюнсукэ впервые процитировал ему отрывок из трактата «Тигокандзё». Сюда же он приходил, подавленный страхом перед жизнью, чтобы посоветоваться с Сюнсукэ по поводу беременности Ясуко. Теперь он снова появился здесь, уже свободный от радостей и мучений прошлого, в ясном расположении духа, безмятежный. Потом он непременно вернет Сюнсукэ 500 000 иен. Он сбросит с себя тяжелое бремя и станет свободным от контроля этого человека. Он покинет этот кабинет и, конечно, больше никогда не вернется сюда.
Сюнсукэ принес бутылку белого виноградного вина и бокалы на серебряном подносе. Присел на кушетку возле окна с подушечками в стиле рюкю и наполнил бокал Юити. Его рука заметно дрожала, расплескивая вино, что невольно напомнило Юити руку Кавады несколько дней назад.
«Этот старик на седьмом небе от счастья, что я неожиданно заявился к нему. Будет совсем некстати, если я сразу всучу ему этот чек», — подумал юноша.
Старый писатель и юноша чокнулись бокалами. До сих пор Сюнсукэ избегал смотреть на Юити, а теперь поднял на него глаза.
— Ну, как у тебя дела? Какова же реальность? По душе ли она тебе? — спросил он.
Юити улыбнулся двусмысленно. Его юношеские губы цинично скривились, этому он уже научился.
Не дожидаясь его ответа, Сюнсукэ продолжил:
— Ну, разное могло быть. Могли происходить вещи, что и не выразить словами; могли быть несчастья, могло быть что-то шокирующее, а могло быть и что-то удивительное. Но в конечном счете грош цена всему этому. Это написано на твоем лице. Ты, вероятно, изменился внутри. Снаружи, однако, с тех пор как я тебя увидел, ты нисколько не изменился. Твоя наружность не подверглась никаким влияниям. Реальность не коснулась твоих щек ни одним резцом. Природа одарила тебя юностью. Этого не может победить никакая реальность.
— Я порвал с Кавадой, — произнес Юити.
— Вот и хорошо. Этот мужчина объелся собственным идеализмом. Он боялся попасть под твое влияние.
— Под мое влияние?
— Именно. На тебя никогда не повлияет реальность, однако ты постоянно оказываешь на нее влияние. Ты превратил реальность этого человека в опасную идею.
Из-за этой проповеди, несмотря на то что имя Кавады было упомянуто нарочно, Юити упустил случай, чтобы заговорить о деньгах.
«С кем разговаривает этот старик? Со мной? — удивлялся Юити. — Если бы я ничего не знал, я бы сломал себе голову, пытаясь понять эту эксцентричную теорию Хиноки. Он, наверное, думает, что мне интересно слушать все эти старческие теории, от которых он так воспламеняется».
Невольно взгляд Юити устремился в темный угол комнаты. Казалось, что старый писатель разговаривал с кем-то другим, стоящим за спиной Юити.
Настало ночное затишье. Не было слышно ничьих голосов, кроме треньканья насекомых. Отчетливо послышалось бульканье белого вина из бутылки, словно тяжело сыпались нефриты. Заблестели грани бокалов.
— Итак, давай выпьем! — произнес Сюнсукэ. — Вот осенний вечер. Ты здесь. Вино налито. Что еще нужно от этого мира? По утрам, слушая звон цикад у потока ручья, Сократ беседовал с юным красавцем Федром. Сократ задавался вопросами и сам же отвечал на них. Он изобрел окольный метод достижения истины посредством философского вопрошания. Однако ты никогда не добьешься ответа от абсолютной красоты природного тела. Вопросы и ответы возможны только между категориями одного порядка. Дух и тело никогда не вступают в диалог. Дух может только вопрошать. Он никогда не получит ответа, кроме эха. Не я выбирал себе эту позицию — вопрошать и ответствовать. Вопрошать это моя судьба… Вот ты, прекрасный по натуре. А вот я, безобразный по духу. Это вечная дилемма. Никакая алгебра не способна произвести взаимную подмену этих категорий. Я не задаюсь целью принизить свой дух. Но, Юити, мой мальчик, любовь — по меньшей мере, моя любовь — не питает таких надежд, как любовь Сократа. Любовь рождается из разочарования. Противоборство духа и природы — это демонстрация духа перед лицом такой непостижимой вещи, как любовь. Тогда чего ради я вопрошаю? Для духа нет другого способа доказательства себя самого, кроме как что-либо вопрошать. Существование духа, который не вопрошает, становится зыбким.
Сюнсукэ прервал свою речь. Он отвернулся и открыл окно; посмотрел в сад сквозь натянутую москитную сетку. Ветер шелестел листвой.
— Кажется, ветер поднялся. Осень уже. Жарко? Если жарко, то оставлю окно открытым.
Юити покачал головой. Сюнсукэ закрыл окно, затем взглянул в лицо юноши и продолжил:
— Вот поэтому дух постоянно должен формулировать вопросы, он должен их накапливать. Творческая сила духа коренится в его способности задаваться вопросами. Таким образом, наивысшая задача духа заключается в создании вопроса как такового, то есть в сотворении природы. Однако это невозможно. Тем не менее движение к невозможному есть путь духа, это его метод. Дух, так сказать, это движение через бесконечную череду нулей к воплощению в единице. Например, я спрашиваю: «Почему ты такой красивый?» Ты можешь ответить? Дух изначально не предполагает ответа.
Его взгляд застыл в одной точке. Юити хотел было оглянуться. Однако сила Юити, сила человека, который наделен прозрением, была утрачена, будто на него наложили заклятие.
На прекрасного юношу был брошен нечаянный взгляд. Какая неистовость была в этом взгляде! Он готов был превратить противника в камень, вырвать у него волю, низвергнуть его в прежнюю природу.
«Конечно, не на меня был направлен его взгляд, — с оторопью подумал Юити. — На меня, несомненно, господин Хиноки смотрел, но видел-то он вовсе не меня. В комнате был какой-то другой Юити, кем я не был».
Это была сама природа. Юити, не уступавший классическому изваянию в своем совершенстве, этот Юити, не обладающий силой прозрения, отчетливо увидел скульптуру красивого юноши. В этом кабинете доподлинно присутствовал незримо еще один красивый эфеб.
Звук наливаемого в бокал вина заставил очнуться Юити. Он замечтался с открытым взором.
— Пей, — сказал Сюнсукэ, поднеся бокал к его губам, и вновь продолжил свои размышления: Далее… Красота… как бы это сказать… Красота — это то, что недостижимо, на другом берегу. Разве не так? Любая религия всегда опирается на расстояние по отношению к потустороннему миру, к будущему, которое где-то там, вдалеке… Однако расстояние — это общая человеческая концепция. И в конце концов, расстояние — это то, что преодолимо. Наука и религия расходятся только в отношении к дистанции. Однажды может быть достигнута и большая туманность на расстоянии шестисот восьмидесяти тысяч световых лет. Религия — это фантом достижения, наука — средство достижения. Красота же всегда по эту сторону. В этом мире. В настоящем. К ней можно прикоснуться рукой. То, что наше сексуальное желание может испробовать, есть предтеча красоты. Стало быть, сексуальная чувственность — важное качество. Она подтверждает красоту. Красота все-таки недостижима. Ибо этому достижению препятствует наше чувство восприятия, которое опирается на сексуальность. Древние греки выбрали самый мудрый способ воплощения красоты — через скульптуру. Я писатель, сочинитель романов. Самое плохое во всем этом вздоре, изобретенном нашим веком, это моя профессия, которую я выбрал себе. Не думаешь ли ты, что для выражения красоты это самая дрянная, неумелая, плебейская профессия? Вот здесь, вот сейчас невозможно достижение красоты. Тебе должно быть понятно то, о чем я говорю. Красота — это природа под человеческой оболочкой, природа, которая обусловлена человеческим фактором. Она наиболее сильно подчиняет себе людей, загоняет их в рамки. Красота враждебна человечеству. Благодаря красоте дух не имеет ни минуты покоя…
