Владимир Орлов - Земля имеет форму чемодана
Что же касается мыслей Куропёлкина после обследования им возвращённого на поверхность Земли его тела, то тут мысли его двоились. Естественно, ничего плохого не было в том, что кости и внутренности его не получили повреждений, живуч негодяй. Но если он попадёт в руки энтузиастов нового направления научной мысли — Геонавтики и практиков их теорий, ему несдобровать. Хорош, решат они, и от нас ему не сбежать. Но для этого его надо отыскать! Вот пусть и ищут!
А он, Куропёлкин, что-нибудь да и придумает…
376
Однако пока Куропёлкин ничего не придумывал. И не ощущал в этом нужды. И ничего не желал предпринимать. А желал пожить себе в удовольствие. В тишине и уединении. Без всяких на то оснований он посчитал себя неуязвимым и недоступным для ретиво-государственных искателей пропавшей экспедиции. Беспечными стрекозами отлетели от него тревоги и ожидания неприятностей и бессмысленных для него теперь дел. Ни единого человека вблизи себя видеть он не хотел. Зато какая радость было общение — и с каждой мелочью таёжной, и с великанами здешними, и с солнечными лучами, путешествующими сквозь лапищи еловые и вздрагивающие листья берёз и осин, безгласно вступать в разговоры со зверьем, проживающим где-то рядом, с птицами небесными, с уже знакомыми ему юркими и простодушными бурундуками, с кустами кисловатой белой смородины…
Но возникало одно недоумение…
Ещё совсем недавно Куропёлкин постановил, что он станет не только отшельником, но и аскетом. А иначе зачем бежать от людей?
И уверил себя в том, что проберётся в истинно дремучую чащобу мрачно-ледяной тайги на границе с тундрой и там, вблизи непременного ручья, устроит скит. Сначала, может быть, даже выроет землянку, накроет её еловыми ветвями и протянет в ней зиму. А потом, разведав, что люди сюда не заходят, поставит способный не радражать чей-либо взгляд сруб. И будет скит. Найдётся и чем поддерживать организм. Были бы там акриды, оказались бы деликатесами и акриды. Но откуда там акриды? Однако и на наших Северах Куропёлкин рассчитывал отыскать свои акриды.
Но вот незадача. Куропёлкина вынесло на поверхность и опустило парашютом в Южной Сибири, да ещё в комбинезоне Вассермана, выбрасывать который было бы неразумно. Просто смешно было бы! И место поселения было решительно указано ему загадочным, но много о чём ведающим Башмаком.
Так зачем ему сруб? И зачем ему скит? Палатка и будет ему и срубом, и скитом. Сейчас же Куропёлкин засомневался. Что ему зашел в голову скит? Да, он собирался удалиться от людей, стать отшельником и аскетом. Это в случае, если Земля не примет его, не оставит в своих измерениях, не приютит в углу одного из своих чемоданов. Хоть бы и в компании с застрявшими в памяти уродцами. Но случай, неожидаемый Куропёлкиным и неприятный ему, произошёл. И теперь выяснилось, что Куропёлкин к варианту с отшельничеством и аскетизмом подготовился плохо. Представления об отшельниках и скитах были у него, оказалось, смутные, вычитанные некогда в книгах, ныне полузабытых. И выходило, что планы его запасного варианта были вытканы фантазиями, сходными с романтическими фантазиями опечаленного мальчика — вы, злые люди, меня обидели, я ухожу от вас, и вы меня не найдёте… То есть решение, для Куропёлкина — драматическое (а может, и трагедийное), приобретало для него же смеховую окраску. Но какие такие злые люди обидели Куропёлкина (или вынудили к чему-то, угнетающему его)? Да и обидели ли? И не имелось ли здесь в виду не какое-то множество людей (тем более — всё человечество), а имелось в виду одно, совершенно определённое лицо…
377
Так вот, отшельники и аскеты. Кто они?
Прежде всего, считал Куропёлкин, — подвижники, способные совершить труднейшие, порой мучительные деяния ради служения высокому целесообразию. При непременном отказе от житейских благ и привычек. Оценивая себя, свои физические свойства, умение терпеть в частности, Куропёлкин был убеждён, что, коли бы возникла необходимость, он смог бы выдержать тяготы жизни аскета с голодом, морозами, веригами и прочим. Да и руки его, и смекалка его были бы при этом уместны.
Но…
На память ему пришли почти забытые сведения. В скиту (а фактически — в избе, или вроде как на хуторе) обитали по несколько насельников, а с ходом времени скиты, особенно северные, превращались в монастыри, без общего хозяйства выжить в них было нельзя. Одинокие отшельники случались (выдерживали) здесь редко.
Ко всему прочему нынче грохотал, выжигал поля с пшеницей, гнал воду из ледников, стрелял, взрывался, калечил природу и людей техническими усовершенствованиями быта и кормовыми чудесами двадцать первый век, а не какой-то там четырнадцатый, и в его дни производить себя в отшельники вышло бы, мягко сказать, делом несерьёзным — чудачеством или лицемерно-дешёвой игрой. Тем не менее Куропёлкин обязал себя сбежать от людей, от навязываемого ему Пробивания ради чужой корысти, от… ну, это — особое, это не будем держать в голове…
Какая уж тут землянка, покрытая еловыми лапами, какой уж тут скит, если его опустило в тайгу в комбинезоне Вассермана! То есть ощутить себя аскетом и продолжать пребывать в состоянии аскета Куропёлкин мог только принудительно-искусственным способом. Ну и какой из этого толк? Кого это взолновало бы? Или хотя бы задело? Никого. И сам он ничего бы не добился, ничего ни в себе, ни в мире не изменил бы. С таким же успехом мог бы залезть на телеграфный столб, сидеть на нём сорок лет, питаться воздухом, мошками и комарами, болтать ногами и квакать. Может, несколько пешеходов и задрали бы головы, повертели бы пальцами у висков и поспешили бы дальше…
Итак, по поводу аскезы в Куропёлкине установилась ясность.
Как, впрочем, и по поводу отшельничества.
Желание удалиться от людей в нём обострилось, и отменять его Куропёлкин не собирался. Ну, не аскет, ну, нет нужды изнурять организм вонючими веригами с гвоздями-телодралами, ну, придётся жить в обнимку с тюбиками и в комфорте изобилия карманных отсеков комбинезона и штанов Вассермана, но он останется один! Один! А когда иссякнут подачки устроителей экспедиции, он найдёт способы существования и в самых погибельных условиях таёжных дебрей.
Тогда и возникло у Куропёлкина жёсткое и неотменяемое намерение освободиться от опеки Башмака (или того, кто Башмаком управляет). Никакая опёка, пусть даже лиц, доброжелательных к нему и его судьбе, была сейчас для Куропёлкина и его свобод неприемлема.
Надо было исследовать здешние места и найти укрытия, в какие приход Башмака был бы невозможен.
Но это не сейчас, не сразу, а после того, как он, Куропёлкин, привыкнет к жизни в палатке.
