Захар Прилепин - Обитель
Артём поймал её и, не зная, куда деть, накрутил на руку.
«Никто меня, битого фраера, ударить не смеет, — посмеивался Артём. — Вот, даже простынку отдали…»
Развернув её и чуть перетряхнув, Артём накинул простынь на плечо и пошёл, как в белом, пусть и грязном, плаще.
Красноармейцу было всё равно, да и в монастырском дворе никто внимания не обращал — на Соловках и не так ходят… может, парень всё своё имущество носит на себе.
«…Это у меня носовой платок такой, — дурачился Артём. — Пусть Крапин обзавидуется».
В ИСО шедший первым красноармеец направился не вверх по лестнице, а в другую сторону, по нижнему этажу, и Артём остался его дожидаться: может, служивому надо к товарищу разжиться махорочкой.
Хотя сердцем он всё уже понял.
Понял даже, когда ещё дурачился с простынёй.
— Чего встал? — гаркнул красноармеец, бегом вернулся к Артёму, схватил за шею и толкнул впереди себя и кулаком ещё добавил промеж лопаток.
Они спустились по древним каменным ступеням вниз, в подвальные помещения, красноармеец постучал в железную дверь кулаком, оттуда спросили: «Кто?». «Горяинова привёл», — ответил красноармеец, ни одной буквы в его фамилии не перепутав.
Его заперли тут же, у железных дверей в тёмном, без окон, пропахшем влагой помещении.
Артём стоял при входе, привыкая к темноте и вслушиваясь: нет ли здесь ещё кого-то. Судя по звуку, какой дала захлопнувшаяся за спиной Артёма дверь, помещение было небольшим.
И пустым.
Располагайся — живи.
— Да проснулся он уже, веди, — громко сказали в коридоре.
Дверь снова открыли, и Артёму велели выйти.
— А я только начал обвыкаться, — сказал Артём.
Красноармеец не отвечал, а только подкапливал злобу для следующего удара.
Они пошли обратно тем же путём.
«Сейчас вернут меня в келью и скажут: „Ложись, досыпай, парень, извини, что потревожили! Скоро лодку за тобой пришлём… Прямо в монастырский двор. Тебе моторную или под парусом?…“» — рассказывал себе, как сказку на ночь, Артём.
В кабинете на втором этаже сидел Горшков, выглядевший погано, малоспавший, тугие щёки обвяли, но в приподнятом настроении, даже с лукавинкой в глазах.
«Всё не пыточная», — попытался обрадовать себя Артём.
На стенах в нескольких местах была выщерблена извёстка.
«А это Бурцева кабинет, — легко догадался Артём. — Вот теперь тут кто поселился».
В комнате был плохо прибранный бардак: ящики шкафов явно вынимали, а то и выламывали целиком, потом кое-как загоняли обратно, несколько бумаг, затоптанных, так и лежало на полу, кипа папок была свалена в левом углу за спиной Горшкова.
— Он и с простынкой уже, — сказал Горшков, но словно не Горяинову, а кому-то ещё, незримому. — Зубы в неё будет собирать!
«С Бурцевым он, что ли, разговаривает, мразь полоумная», — подумал Артём.
Новый хозяин кабинета кивнул на табуретку возле стола.
Артём сел, сложив скомканную простыню на коленях.
— Фамилия?
Он назвал себя. Статью. Срок.
— Вершилин Василий Петрович — знаете такого? — спросил Горшков, вздохнув чуть устало, но с тем чувством, когда человеку ставят вторую, а то и третью тарелку супа, которую придётся осилить.
— Василия Петровича? — переспросил Артём. — Как же не знать: мы в одной роте с ним были. И спали рядом.
— Мезерницкого Сергея Юрьевича? — Горшков иногда что-то помечал в своих бумагах.
— Мезерницкого? — нарочно переспрашивал Артём, чтоб подумать, хотя едва ли тут можно было что-то особенное надумать. — Видел.
— До заключения в СЛОН с ним встречались?
— С Мезерницким? Нет, конечно. Только в лагере его видел.
— Сколько раз?
— Пару раз.
— При каких обстоятельствах?
— При каких… Сначала живого, потом мёртвого.
Горшков собрал губы куриной гузкой, не столько раздумывая, сколько отдыхая. До шуток Горяинова ему не было никакого дела.
— Бурцева Мстислава Аркадьевича, — спустя немного времени не без удовольствия произнёс Горшков: было ощущение, что он, называя каждую фамилию, строит из кубиков стенку, — …знал?
Артём откашлялся, хотя кашлять не хотел.
— Бурцев тоже был в нашей роте, — сказал он. — Как Василий Петрович.
— Я спрашиваю: знал его лично? — повторил Горшков, вперив в Артёма свои маленькие глаза.
— Знал лично, — сказал Артём, — но близких отношений не поддерживал.
— Встречался ли ты с Бурцевым в келье Мезерницкого на посиделках, которые вы называли… — Горшков поискал в бумагах на столе, — …Афинскими ночами?
— Вечерами, — поправил Артём.
Горшков смотрел на него маленькими глазками, не моргая.
Артём помолчал и повторил:
— Афинскими вечерами. Встречался однажды.
— Или дважды? — спросил Горшков.
Артём ещё раз откашлялся.
«Интересно, знает ли Галя, где я? Её кабинет как раз над этим. Может быть, закричать нечеловеческим голосом, и она услышит?»
— Вы обсуждали с Бурцевым его службу в Информационно-следственном отделе? — копал своё Горшков.
«Гражданин начальник роет новый заговор, чтоб Ногтев его оценил и назначил своим лучшим товарищем», — безо всякого усилия догадался Артём. Оставалось непонятным только, что делать ему во всей этой истории. Лисы-то голодные, наверно. На кормушках крышки не закрыты. Крапин злой ходит.
«С другой стороны, — стараясь думать медленно, словно бы ступая по болотным кочкам, рассуждал Артём, — я ни в чём не замешан и ни в чём не виновен. Кроме того, что видел Бурцева у Мезерницкого, ничего за мной нет».
Артёму помогало то, что Горшкова он наблюдал тогда на острове Малая Муксольма и знал про мелкую суетливость этого чекиста, помнил, как Эйхманис выбил из-под него табурет. Не боялся Артём Горшкова и был, насколько возможно, спокоен; хотя, может быть, и зря.
— Нет, никогда, — сказал наконец Артём. — У нас были дурные отношения. Однажды он избил меня. Из-за него я лежал в лазарете. Мы вообще с ним не разговаривали.
Горшков пошевелил куцыми бровями и, похоже, не поверил ни одному слову, сказанному Артёмом.
— Откуда ты тогда знал, что Граков является секретным сотрудником Информационно-следственного отдела? — спросил Горшков и, крайне довольный, откинулся на спинку стула.
Глазки его имели выражение умилительное и, да, лукавое.
«Сдал меня Василий Петрович», — сказал себе Артём и даже забыл от тихого, сердечного удивления, что ему надо отвечать.
— Откуда знал про стукача? — вдруг заорал Горшков и резко встал с места.
— Я не знал ничего ни про какого стукача! — громко, словно так было убедительней, ответил Артём.
