Игорь Боровиков - Час волка на берегу Лаврентий Палыча
Но это уж когда было! А сейчас я вовсю водку пью, и мне хорошо, я живу. Представляешь, Шурик, все свои шестьдесят лет, я, оказывается и не жил, а все только чего-то ждал, думал, мол, сегодня еще не жизнь, а она завтра настанет, вот тогда и буду жить. Ждал, оказывается, этого дня, вот этого самого момента, ибо всё в жизни только и делал, чтоб он скорей наступил. Вот он и наступил, и ждать больше нечего, остается жить. Мой поезд пришел, впереди вокзальный тупик, а за ним – сам вокзал, на котором меня никто не встречает.
Все, кто искал меня, хотел встретить, остались на промежуточных станциях, мимо которых я пролетел. Это, как у Венечки -
Москва-Петушки. Только у меня маршрут подлиннее: Ленинград-Монреаль, с заездом в самые разные страны и города. А конец у нас с ним один. Предо мной, как и перед ним – не кремль, а пустой, холодный "курский вокзал", на котором и предстоит жить.
Это-то и есть мой подлинный час волка, а не все те часы, что я тебе тут расписывал… Вот за него и махну… Будем!
… В пути по Америке я, как и обещал, все время в собственную электронную почту залезал, но от тебя так ничего и не было. Зато где-то, по-моему, в Альберте, зашел в интернет кафе, набрал свой код и прочел, что еще в мае умер мой друг бразилец Дима Краусп. Умер у себя в квартире после многомесячной, беспробудной пьянки в одиночку, так, что его нашли лишь через полтора месяца после смерти. Очень я боюсь повторить когда-нибудь его судьбу, но, похоже, все именно к этому и идет. Не знаю, какая смерть лучше. Такая вот, одному в собственной берлоге от отравления алкогольным суррогатом, или ярким пламенем на сотом этаже стодесятиэтажного небоскреба на глазах всего мира…
Потом в конце августа, во Флориде позвонил я в Питсбург
Кравцовым, а его дочка Анька сказала, что папа только что умер от рака. Я знал, что он умирает, хотел Артура попросить, чтобы заскочили в Питсбург, да постеснялся, мол, человек отдохнуть приехал, расслабиться, такие бабки выкладывает, а я его своими делами гружу. Да и не по маршруту было, виза-то в Америку у Артура одноразовая. Если бы он свернув на Питсбург, потом снова вернулся в
Канаду, то обратно в Штаты его бы не пустили… Умер Юра дома, в кругу семьи, но умирал долго и мучительно. Вот и думаю, может, там в башнях-то проще было? Раз – вспышка – летишь, и нет тебя…
… Установил я перед собой три фотографии: Новопреставленного раба Божьего Юрия, новопреставленного раба Божьего Дмитрия и усопшего раба Божьего Александра Максимюка. Налил три рюмки, поставил перед каждым фото, а себе граненый стакан. За упокой душ ваших, ребята! Вечная память, и простите вы меня грешного за все грехи вольные и невольные, что я по отношению к вам совершил…
Повезло вам, во время вы ушли, ибо здесь такое начинается, что там у вас в сто раз лучше будет. Ведь Марсово поле уже затрещало.
Вспомнилось мне вечером одиннадцатого сентября в Нью-Йорке предсказание одного человека, Пети, с которым мы с Надькой познакомились в Ленинграде у моего друга Бори Векшина в июне восеьдесят шестого года. Полным эрудитом оказался этот Петя, исключительно интересным, сверх начитанным и все знающим собеседником. Одна неувязка: каждый год из двенадцати месяцев восемь проводил он в психушке. А так всё ничего. Разговорились, и мы с
Надькой принялись жаловаться ему на жизнь, что мол, живем из кампании в кампанию: то брежневские, то андроповские кампании, а сейчас вот антиалкогольная, чтоб ей пусто было. Петя же отвечает:
"Подождите, вы еще об этих временах с тоской вспомните! Знайте, что через пятнадцать лет посреди Марсова поля начнет вылезать на поверхность земная ось, и тогда в мире начнется столько бедствий, войн, терроризма, пожаров, землетрясений, наводнений, что вам и не снилось. Например, нью-йоркские небоскребы рухнут". Я спрашиваю, что, мол, небоскребы все так сразу и рухнут? А тот еще водочки скушал, грибочек обсосал, подумал, да говорит: Не сразу. Сначала самые высокие.
Тут баба моя интересуется, мол, что же это за ось такая? Петя огрурец жует и отвечает: Как вылезет – увидите. Страшная такая, зеленая, вся в тине. Кто узрит – ужаснётся.
Сижу сейчас, думаю, как же этот обитатель больницы на питерской речке Пряжке всё доподлинно угадал! В точности как его юродивые предшественники прошлых русских веков. Действительно, ровно 15 лет минуло, и началось – самые высокие нью-йоркские небоскребы только что рухнули на моих глазах. А, главное, Петя сказал, что ось будет
ЗЕЛЕНАЯ! Как в воду смотрел. Посему уверен – Марсово поле уже всё в трещинах, что-то, блин, будет! Так что, Шурик, если и тебя здесь больше нет, тоже поздравляю! Придет час, и я за тобой… Может поторопить его? Как-то после очередного моего полового зигзага
Виктория говорит: "Лесников, ты меня доведешь. Я тебя отравлю!" А я ей: "Викуля, если можно самому выбрать яд, то, пожалуйста, трави меня алкоголем". Ныне Погосовой до меня дел больше нет, так что траванусь самостоятельно! Вперед на винные склады!
… А Максимюк-то сегодня ночью во сне ко мне приходил. Приходил, пенял за ложь. Зачем, мол, я тебе столь красиво соврал про наше с ним расставание? Мне и вправду тогда араба было очень жалко, и искренне считал я, что им, засранцам ни за что его избившим, так и надо. Но ему этого не сказал, не решился. Только подумал. А вслух заявил, что, мол, сочувствую, не повезло вам, подлец, мол, этот араб, всю жизнь вам поломал! Вы, мол, сидели, культурно отдыхали, и кто его просил заходить, да про Мухаммеда спрашивать?!
Дали ему срок, и принялся он писать мне длиннущие письма, а я так же длинно отвечал. Да только однажды, как раз в конце пятого курса,
Анатолий Сергеевич мне и говорит: Ты чо это с лагерем переписываешься? Зачем тебе подобные друзья? Знаешь пословицу:
Таких друзей, за хуй, да в музей? Рви немедленно, тебе с ним не по пути. Прямо с сегодняшнего дня – никакой переписки, если хочешь, чтобы после института я тебя в приличное место рекомендовал вроде
Интуриста или загранкомандировки.
Я и прекратил. А он мне еще долго писал, никак не мог понять, почему это я молчу. Я же так и не отвечал, ибо в Интурист хотел, а еще больше в загранкомандировку. И попал… А тебе эвон как всё обставил… Еще великое Максимюку спасибо, что он, из лагеря вернувшись, вовсю начал меня обсерать да говнять. Прям, блин, весь собственный кишечник на меня опростал. Зато тем самым и совесть мою весьма облегчил…
За окном светает. Рассвет серый, тусклый, и дождь накрапывает. Я сижу, рассматриваю бывший семейный альбом… Вот мы вместе, все пятеро. Я с рыжим котом Чубайсом на коленях, рядом Надька с Санькой, а между ними – Фенька ротвеллер. И все смеемся, нам весело, мы вместе, мы счастливы в это остановившееся мгновенье. Вот за него и выпью, за это самое, за остановившееся, за мечту доктора Фауста.
Поехали!…
… А-а! Я, кажется, въехал, отчего столь мучался Доктор Фауст.
Он же просто хотел, чтобы его с Маргаритой сфотографировали. Ан не получалось. Вот и страдал. Меня же сняли, и я больше не страдаю, ибо, вот он – я. Остановившийся навсегда, обнявши в вечности мою
Надежду, дочку Саньку, Чубайса и Феньку…
Я ведь только что сейчас понял, что Господь имел в виду.
Непосредственно перед моим нынешним рождением Он мне сказал, что я проживу благополучную жизнь, но за это заплачу тем, что в конце её останусь голым на голой земле. Я то поначалу решил, что, мол, буду голым не один, а с семьей. Сейчас же все прояснилось. Голым на голой земле можно быть только в одиночку, что я и получил…
Ну, получил, и получил. Вот такое я, бля, говно, как говорил баньщик Колька. Вот и давай за Кольку!…
… Хорошо, зараза, идет! Когда я еще в Перово жил, была у нас компания, и по четвергам собирались мы во Владимирских банях, а
Колька там всех обслуживал. Когда кто-либо из клиентов звал его по имени: "Коля!", то банщик тут же выстреливал в ответ: "Вот такое я, бля, говно!" В переводе на классический русский сие означало:
"Слушаю вас, сударь, чего изволите?" А если на английский, то звучало бы как: At your service, sir! Как-то отмечал я там в бане свой день рождения, и оказалось, что Колька тоже в этот день родился. Правда, несколько позже мне сказали, что он в любое время, когда кто-либо у него в бане день рождения отмечает, подходит со стаканом и говорит, что, мол, у него тоже день рождения. Я спрашиваю у него, как это он умудрился столько раз в году рождаться.
Он же отвечает: Вот такое я, бля, говно!…
… Помилуй мя, Господи, по великой милости твоей, и по множеству щедротъ твоихъ очисти беззаконiе мое…
… Пресвятая Владычица моя, Богородица, святыми Твоими и всесильными мольбами…
… и погаси пламень страстей моихъ, яко нищъ есмь и окаяненъ, и избави мя от многихъ и лютыхъ воспоминаний…
Каких еще на хрен воспоминаний? Нох айн штосс и буду торчать как носорог! Поехали, блин! Полетели! От винта!
Полетел я, Александр Лазаревич, и не мучаюсь, Это когда-то полковник Бондаренко с военной кафедры ЛГУ мучался, а я нет. Тот самый Бондаренко, чьей любимой присказкой была: "У пызду таких военных переводчиков добра на хавно. Так дальше дело не пОйдет!"
