Игорь Боровиков - Час волка на берегу Лаврентий Палыча
Меня по жизни столько баб окружало, а её мужиков, с которыми оба мы могли бы связать судьбу. И всегда что-то не сросталось, мешало, так, что наша встреча с каждым днем становилась все неизбежней. Между прочим, когда она вошла, я её сразу узнал. Тебя, – говорю, – Надя зовут? Она, удивленно:Откуда знаешь? А я ей: Вычислил.
А ехали мы втроем на сабвее поездом D, потому как с семи утра на
Брайтоне нахуячились Popov vodka с хинкали и хашем, и Артур совершенно правильно за руль сесть отказался. Таким образом, выезжаем на метромост, а Старикашка ухватил впервые попавшего в
Нью-Йорк Артура за воротник и верещит, мол въезжаем на Манхеттенский мост, рядом Бруклинский, построенный в таком-то году по проекту того-то, длина такая-то, ширина такая-то. Я его перебиваю, и говорю, что под Бруклинским мостом – Ист Ривер, а Хадсон ривер, или по нашему Гудзон, с той стороны Манхеттена. У Маяковского же безработные видимо с крыльями за спиной с этого моста в Гудзон сигали, что в десяти милях отсюда. Я даже не успел эту мысль докончить, как весь вагон закричал: "Оу, ноу, ноу, шит, шит!", и мы увидели, что одна из двух башен близнецов горит. Мы трое так и замерли, варежки разинув, а в это время, как в кино… Как раз, когда мы были на середине моста… самолет делает такой вираж вокруг второй башни и исчезает в ней. А оттуда клубы огня и дыма. Тут поезд снова ныряет в черноту…
В общем, доехали мы до Гранд стрит, а там поднялись наверх.
Впрочем, не мы одни, все, кто были в сабвее, тоже туда полезли. Я даже не уверен, что поезд дальше пошел. Потом поперли в сторону башен близнецов, но нас тормознули где-то на Бродвее, я уже не могу точно сказать, где. Помню только, что видели оттуда лишь верхушки башен и дым от них исходящий. А потом они исчезли в клубах. Ну да ты лучше меня знаешь, вам же это показывали. Я только вспоминаю, что все бегут, а мы стоим прямо напротив ликер стора. Я туда захожу, а там все нараспашку и ни души. Весьма, кстати, горжусь собой: зашел я за прилавок, взял фляжку водки, которая меньше десяти баксов стоила, а на прилавок десятку положил. И даже сдачи не потребовал, ибо не у кого было.
А потом как-то все смутно. Когда на следующий день смотрел это по телеку, то даже больше было впечатлений. Я лично могу считать себя очевидцем только лишь момента второго удара, ибо это действительно – на всю оставшуюся жизнь. А дальше плохо запомнилось. Гул жутчайший, люди бегут, кричат Май Год. Мы трое настолько от всего охуели, что даже про фляжку водки забыли. Правда, быстро вспомнили и приговорили где-то на углу Бродвея и Канал стрит. Прямо из фуфыря, не таясь.
Копы мимо бегают, глаза – выпучены, а на нас ноль внимания.
Представляешь, оказывается Любаша, жена Гиви обо всем этом еще раньше знала, ибо пса своего прогуливая, видела, как подруга моя флиртует с каким-то англофоном канадцем. У того, говорит, шикарный был такой Лабрадор, но сейчас он больше в нашем парке не гуляет, ибо они все, вроде, во Флориду уехали. И кота Чубайса увезли. А он, когда мне плохо бывало, ложился на грудь и спасал. Я ведь его так и звал: Толян-опохмелян. Что ему, блин, во Флориде-то делать с его длиннущей рыжей шерстью?
Шурик, я ко всему этому оказался совершенно не готов. Она же, ваще, по логике ну просто никак меня бросить не могла. Она же МОЯ!!!
… А бросила. Это, как Суворов пишет, что Гитлер никак не мог на
Сталина напасть. А напал. И я, как Иосиф Виссарионыч, сижу сейчас, да держусь руками за голову, мол, дурдом.
Дурдом, не дурдом, а куда, скажи на милость, мне теперь деваться?
Я же даже в Москву уехать не могу, ибо квартиру свою продал, а прописан у тещи. У какой, на хрен, тещи? Это уже не моя теща! Хотя, исключительно добро ко мне относится бабка. Но я то сам, как теперь туда появлюсь, с какими глазами? Кто я им нынче? Бывший муж. Какого хера буду делать в их квартире? Да и лекарств я потребляю в месяц по стоимости больше, чем будет вся моя пенсия в России. А здесь мне их
– на полную халяву.
Знаешь, что она мне написала? Что ей не столько надоела наша нищета, как мои копания в собственном прошлом. Она, мол, блин, хочет жить настоящим и будущим, а, мол, эти понятия меня, якобы, не интересуют. А ей, оказывается, не интересны мои "ретроскопии".
Именно так и написала. Хватит, – пишет, – в жопе ковыряться, я, – грит, – устала. Разбирайся, мол, со своими бабами, Погосовой, да итальянкой, любил ты их, блин, или не любил, меня это не колышет, я, мол, хочу жить сегодняшним днем. А еще пишет, что все люди делятся на тех, кто ссал в парадниках и на тех, кто не ссал, Я, мол, отношусь к первой категории, а она ей больше не интересна. Потому как, по её словам, я, ваще, из мира парадников, а её нынешний избранник – из того самого "приличного общества", куда меня и "на пушечный выстрел не подпустят". И еще пишет мне: Ты, мол, одновременно и молишься и материшься. Это, грит, как качели, у меня, мол, голова уже закружилась и я слезть хочу в нормальную жизнь. Надо же, блин, где только понабралась такого?
Главное, же, Шурик, даже не в этом, а в том, что она, оказывается уже от этого канадца подзалетела и хочет еще ребенка, мальчика. Я, мол, уже не способен, а у нее восемь недель беременности. Так что никакого заднего хода в принципе быть не может.
Вот такое письмо я вчера прочитал вместе с Артуром. Он меня успокаивал, обещал такую девочку найти, что я только рад буду, что, мол, все так сложилось. Какие девочки в мои-то годы!? Вот то, что он вчера купил мне три литра Абсолюта, да жратвой из русского магазина холодильник забил, то это – да, за сие глубочайше признателен, ибо у самого просто на угол выйти сил уже нет. Сегодня Артурчик улетел, и вряд ли в ближайшее время вообще вспомнит обо мне. Похоже, весьма крепко устал он от меня за эти месяцы, особенно за последние две недели, которые мы беспробудно пили в Платсбурге, ожидая открытия канадской границы. Это было что-то ужасное. Там, дома по ту сторону меня бросают, а я даже не могу туда вернутся, чтобы хоть как-то повлиять на ситуацию. А у Артура – другое. Его партнеры ждут. Он ведь большие бабки теряет, застряв в какой-то непредвиденной мышеловке.
Я же, об артуровских делах совсем не заботясь, лил ему слезы в жилетку, настолько, что он улетел сегодня почти с выражением счастья на лице. Он улетел, а я остался, Шурик, совершенно один в пустом и уже не нужном мне доме. Что делать одному с тремя комнатами, куда девать всю эту старую мебель, с которой так сжился за восемь лет?
Куда девать эти углы из-за которых уже никогда не вылезет, потягиваясь, толстенный рыжий кот, не выскочит с радостным визгом ротвеллер Фенька? Как выйти в этот коридор, где уже никогда не обозначатся столь любящие меня Надя и Санька? Все они исчезли, испарились, так что получается, что я теперь только для себя. А как говорит Тора, если я только для себя, что я?
Вообще-то, Надька красиво ушла. Взяла лишь свои и Санькины личные шмотки, да детские фотографии. Остальное же: книги, фильмы, фотоальбомы нашей совместной жизни, мол, всё тебе оставляю. Я, – грит, – теперь буду читать и смотреть только англо-французское, а русское мне больше не интересно, я, блин, – канадка. Выбор сделала.
А может она бросила меня потому что я шесть баб трахнул за эти месяцы? В Лос Анжелесе мексиканку, в Неваде – китаянку, в Хьюстоне – англоамериканку, в Нью Орлеане – негритянку, а во Флориде кубинку и нашу русскую 18 летнюю девку из Минска. Хотя, Минск – тоже заграница. Но, во-первых, она мне это официально разрешила, а во вторых – все они были профессиональные проститутки, оплаченные
Артуром. И, кстати, я мог, если бы захотел, гораздо больше их трахнуть. Артур-то в каждом городе бабенку себе выписывал. Что хочешь, горячая кавказская кровь, да и младше он меня ровно на десять лет, ему, ведь, всего полтинник. Так он каждый раз и мне подругу предлагал. Я же чаще отказывался, чем соглашался. Во-первых, неловко было в лишний расход его вводить, а потом думал все же про
Надьку-то, понимал, что ей обидно будет. Знать бы заранее, что так сложится, блин…
Монреаль, 25 сентября 2001 5 часов утра
Шурик, письмо мое, отправленное тебе вчера по электронной почте, вернулось с припиской по-английски, что такого адреса не существует.
Это что, выходит, ты помер? Старик, не вовремя это все, не валяй дурака! Как это ни с того, ни с сего взял, да помер? Такого не бывает. Наверное, ты в больнице, а сын твой просто решил сэкономить и отключил тебя от интернета. Заодно, вместе с телефоном, ибо, когда твой номер набираю, мне отвечают, что такого нет. Жаль, ты мне не дал телефон Лазаря, а я сам в жизни его не найду, поскольку даже фамилию не знаю. Ты мне, помнится, упоминал, что он материнскую взял, а какая она была у твоей Валентины Васильевны -Иванова,
Петрова, Сидорова – не сообщил.
Смотрю – пять утра. Пол часа назад на меня рушились сразу все нью-йоркские небоскребы, и я проснулся. Проснулся никакой, вернее, очень плохой. Меня колябило, колбасило, тащило, плющило, крючило, дрючило…
