Дина Рубина - Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)
– Да уж, характерец... А старуха начеку: о том с ним говорить нельзя, об этом – тоже, о третьем – опять ни полслова. Вчера, например, – едва он появился, старуха стала тыкать мне под нос альбом с репродукциями какого-то армянского художника.
– Аветисяна?
– Не помню.
– Это хороший художник.
– Ну, говорю тебе, не помню, отстань. Я и старухе сказала: «Анна Борисовна, дайте мне разок поболтать с Петей о том о сем». Знаешь... она лукаво улыбнулась – мне кажется, старуха ревнует ко мне Петра Авдеевича.
– Так. Сели... – сказал Матвей, хмурясь.
– Матюша, можно я книгу возьму?
– Нет.
– Симпатично, по-моему, будет, с намеком на интеллект модели, а? «Портрет переводчицы с оригиналом». А я между тем поработаю, а, Матюш? Чтобы время даром...
Она взглянула в напряженное лицо мужа, вздохнула и села в отрепетированной позе. Раза два еще, привставая с табурета, он молча и бесцеремонно «подправлял» поворот ее головы черенком кисти. Наконец начал этюд.
– Можешь говорить, – разрешил он минут через двадцать. Лицо его смягчилось, стало покойнее, из чего Нина заключила, что работа «пошла».
У нее уже затекли шея и плечи, болела спина.
– Говори, говори, – повторил он рассеянно. – Мне не мешает.
– Спасибо! – прочувствованно ответила она и замолчала.
Впрочем, Матвею было не до обид. Работа уже взяла его полностью – мощно, ровно, и все его чувства сейчас, все его сорок два года, с несчастьями, любовью, поражениями и удачами, сосредоточились на небольшом квадрате картона, где и различить что-либо пока было трудно.
Деловитая полуулыбка, белесый ежик на голове, массивный нос, напоминающий какой-то инструмент, и жесткое потирание рук – где больная?
Новый участковый. Молодой. Ну, посмотрим... Сюда, пожалуйста... Руки? Вон там. Полотенце на двери.
– Ну, бабуся? Как дела? На что жалуемся?
Легкое притоптывание стетоскопа вдоль круглой сохлой спины, щупание пульса.
– Сколько вам стукнуло, бабуся? Ско-олько? Ну, герой, герой...
Выработал стиль, скотина, – участливо-веселый. Стиль «душевный доктор». Врешь, мерзавец. Ты равнодушен, как твой стетоскоп...
Старуха тяжело дышала, на вдохе прихватывая ртом недостающий кусок воздуха, но смотрела по-прежнему – трезво рассматривая. Третью «бабусю» Петя проглотил с трудом, четвертой подавился.
– Бабуси в очередях за курями стоят, – вежливо заметил он в тон молодому доктору. – Анна Борисовна профессор и заслуженный деятель искусств, может претендовать на имя-отчество...
– Не слушайте его, он сумасшедший, – сказала вдруг старуха прерывисто. – Всю жизнь я здесь хрячу в дворниках.
Доктор вначале смешался от неожиданной перепалки, но быстро сориентировался:
– Весело живете, товарищи.
Товарищи... До сих пор не придумаем достойного обращения к незнакомому человеку.
– Ну что же... Пейте «декамевит», очень хорошие витамины... Питье горячее...
– Горчичники можно? – спросил Петя.
– Можно горчичники, – приветливо позволил доктор.
– А банки?
– Банки? И банки можно... Через день.
Они вышли в коридор. Молодой человек торопился.
– Это воспаление? – негромко спросил Петя.
– Оно самое, – кивнул врач.
– Что ж вы уколы не прописали? – так же тихо и напряженно спросил Петя.
– А что – уколы, что – уколы, дорогой мой? Ну, пропишу. Старушка угасает, смотрите на обстоятельства трезво. Пожила она дай бог нам с вами. Что поделаешь, когда-нибудь биография кончается.
Странно, что он латынью не фигуряет, такие любят ввернуть какую-нибудь «сик транзит глория мунди». Тем более что его этому обучали.
– Пропишите антибиотики, – процедил Петя, изнемогая от желания зажать в пальцах докторский нос и макнуть разочек вниз. – Больного надо лечить!
– Надо, надо, – согласился молодой человек неприязненно. – Когда в этом смысл есть. У вашей старушки к воспалению еще букет сирени – и астма, и сердечная недостаточность... Ну, заколем ее... Она неделю еще протянет. Дайте человеку спокойно умереть. Она вам кто – бабушка?
– Дедушка, – кротко ответил Петя, бледнея. – Выпиши антибиотики.
– А что это вы здесь, собственно, приказы мне отдаете?
Петя взял его за отвороты халата, потянул на себя. Доктор качнулся, но на ногах устоял и не стал хватать Петю за руки, только сказал со спокойным красным лицом:
– Не понял! При чем тут мой халат?
Получалось действительно глупо: они стояли вплотную друг к другу, и Петя, забрав в трясущиеся кулаки отвороты белого халата, тянул его вверх, к докторским ушам. Губы прыгали, и он ничего не мог с собой поделать. Несколько секунд врач смотрел на эти прыгающие белые губы, потом сказал:
– Успокойтесь. Не мните халат. Я выпишу рецепт.
И, выписывая рецепт на штабелями сложенных брикетах скульптурного пластилина, сухо проговорил, не оборачиваясь:
– Имейте в виду: вам необходимо лечиться. У вас полное истощение нервной системы...
Минут десять, томясь в покорной неподвижности, Нина разглядывала в окно растрепанное воронье гнездо на развилке старого клена. Гнездо стало вороньим недавно, этой весною, а в прошлом году его заселяла семейка двух скандальных грачей. Вероятно, гнездо было птичьей гостиницей. Вороны хлопотливо подправили его, подсобирали щепочек, веревочек, всякого полезного сора – растроганная Нина в период строительных работ даже выносила на балкон обрывки газет, лоскутки, проволочки, – все это немедленно расхватывалось воронами. По-видимому, ожидались воронята.
– Странно, – наконец проговорила она, отрывая от окна взгляд. – Нет, я совершенно не понимаю его. То, что он ненавидит старуху, ясно с первого взгляда.
Матвей молчал. Его рука покружила над палитрой, замерла на секунду, наконец кисть клюнула змейку охры, толстый крендель белил и стала смешивать их.
– Всегда завидовал людям, которым понятна чужая жизнь, – наконец сказал он.
– Нет, я нарочно вчера наблюдала! – воскликнула она запальчиво. – Говорю тебе – он без ярости не может слышать ни одного ее слова! Одна только ругань и взаимные оскорбления. А потом старуха задремала, и, знаешь, мы вдруг разговорились. Впервые. Это было очень неожиданно: откуда что взялось – и голос мягкий, и даже лицо как-то разгладилось, эта желчная гримаса на губах куда-то пропала... Он рассказывал о своем городке. Домик описал очень живописно. Как они с матерью кур держали и он, мальчишкой, продавал их на рынке, в белом фартуке. Очень смешно и трогательно рассказывал. Как на квартире у них много лет жил старичок скрипач. Он в их краях отсидел на полную катушку, а когда уже выпустили, побоялся климат менять. Так и жил до самой смерти, а Петю учил на скрипке играть... Насколько я понимаю, в этом городке было немало замечательной интеллигенции из бывших зэков...
