Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья
– Ты мне тоже сразу же понравился, – ласково ответила она.
Не дожидаясь ответа, она поцеловала его еще раз, упиваясь прикосновением его губ к своим губам – извечной прелюдией к более тесной физической близости. Овид, хотя и слыл интеллектуалом, которого интересуют только книги, тем не менее был большим умельцем по части того, как пробудить женские чувства. Он всегда инстинктивно регулировал свои жесты и ласки, высоко ценя не только сам половой акт, но и нежную прелюдию к нему. Ему нравилось медленно обнажать части тела своей партнерши, раздевать ее без спешки, наслаждаться ароматом и шелковистостью кожи. А еще ему нравилось любоваться женским телом, прежде чем им овладеть, и он в свойственной ему изысканной и искусной манере потихонечку подчинял партнершу своей воле.
– Какая ты красивая и грациозная! – прошептал он. – Изящная, с кожей цвета слоновой кости! Мне очень нравятся твои черные волосы: они гладкие и блестящие. Они прекрасны!
Каждая из этих реплик сопровождалась ласковым прикосновением к щеке Эстер, к ее волосам или шее. Эстер, полуприкрыв глаза, поначалу стала всем своим существом внимать тихому и ласковому голосу, восхвалявшему ее прелести. Однако, когда Овид аккуратно поднял подол ее широкой перкалевой юбки и начал гладить бедро, она вдруг вся напряглась.
– Нет, не сейчас, – взмолилась она. – Я хочу, чтобы ты меня целовал. Только лишь целовал.
– Прости меня, я поторопился. Мне показалось, что между нами установилось полное взаимопонимание, хотя мы познакомились совсем недавно.
– Да, между нами установилось полное взаимопонимание, – согласилась Эстер, касаясь пальцами лица Овида. – Овид, я вышла замуж очень молодой, в возрасте двадцати лет, в сорок первом году. Мой муж – его звали Жакоб – умер через год и три месяца в Аушвице. Откровенно говоря, у меня не было физической близости с мужчиной с того самого июля, когда в Париже устроили облаву на евреев и согнали всех тех, кого поймали, на Зимний велодром. Несколько месяцев назад я попыталась сделать это с мужчиной, который мне нравился, но не смогла. С тобой все по-другому: я этого хочу. Однако меня, к сожалению, пугает и даже ужасает одна только мысль о том, что… Ты понимаешь?
– Конечно! Иди ко мне, в мои объятия. Нам ведь очень хорошо обоим сидеть вот так, обнявшись. А своего мужа ты… любила?
– Ну что за вопрос? Конечно же, я его любила. А еще мы были с ним большими друзьями. Он был братом Исаака, выдающегося врача, мужа моей сестры Симоны. Мы вращались в медицинской среде. Жакоб занимался лабораторными исследованиями. Тот год, который мы прожили вместе, был одним из самых счастливых лет моей молодости. Вскоре после нашей свадьбы мне показалось, что я забеременела, но, к счастью, я ошиблась. А иначе мне пришлось бы рожать там, в концентрационном лагере… Я стараюсь об этом даже не думать. Если бы я была беременна, то есть вынашивала бы в своей утробе еще одного представителя еврейской нации, у меня были бы все шансы угодить в газовую камеру в концентрационном лагере. Впрочем, мне иногда кажется, что такой судьбе в лагере, в общем-то, можно было бы и позавидовать. Тем, кто, как и я, провел три года в аду и сумел оттуда выбраться, очень трудно привыкнуть к нормальной жизни, к любви и красоте окружающего мира! Я утратила веру в Бога и людей.
Овид, внимательно выслушав этот рассказ, позволил себе выразить свое мнение.
– Я вообще-то тоже не отношусь к числу верующих, однако Киона серьезно пошатнула мое убеждение в том, что во всем нужно искать логику и под все подводить научные теории. Бога я иногда воспринимаю так, как воспринимал его Вольтер. Этот великий французский мыслитель вполне обоснованно говорил: «Вселенной я смущен, и, видя мощь часов, в них мощь часовщика я прозревать готов». Что касается наших собратьев-людей, то было бы несправедливо стричь всех под одну гребенку. Подумай об участниках движения Сопротивления, о тех, кто отдал свои жизни ради того, чтобы спасти евреев, подумай о других жертвах фашистских режимов. А ведь еще есть дети, которые совсем не виноваты в ошибках, совершенных нами, взрослыми людьми. И есть женщины с очень нежным сердцем!
– Я все это знаю, Овид. Ты прав. Особенно когда ты упоминаешь Киону. Тошан еще во Франции рассказал мне о своей сводной сестре, однако я тогда даже не подозревала о том, что произойдет при нашей первой встрече. Эта странная девушка и в самом деле заставляет кое о чем серьезно задуматься. Она ведь со своими удивительными способностями – реальность. Ее мать – Тала – была, наверное, удивительным человеком.
– Мне посчастливилось быть с ней знакомым. Она была красивой индианкой с гордым лицом и всегда, когда что-то говорила или делала, вела себя очень достойно. Киона унаследовала свои невероятные способности скорее от своего прадедушки, очень мудрого и могущественного шамана. А еще – от одной уроженки Пуату, которую звали Алиетта и которая приходится бабушкой Жослину Шардену.
– Вообще-то странно видеть, что человек в столь юном возрасте способен держать в своей голове столько мыслей – и своих собственных, и мыслей окружающих людей. Ты заметил, как резко может меняться ее выражение лица и ее взгляд? У меня иногда появлялось впечатление, что я имею дело с очень мудрой женщиной, способной подняться над нашей мирской суетой.
Овид выпустил Эстер из своих нежных объятий и, встав, сказал, что нужно наконец приготовить обещанный им чай. Эстер с заговорщическим видом слегка улыбнулась, но тут вдруг ее охватила паника.
– Подожди! – воскликнула она, когда Овид уже направился в свою маленькую кухню. – Не оставляй меня, вернись. Овид, послушай, мне и в самом деле хотелось бы стать твоей прямо сейчас, но… но здесь слишком светло. А мне хотелось бы, чтобы было темно. Очень темно. Я не хочу, чтобы ты видел меня обнаженной.
– Хорошо, для меня нет разницы! – сказал Овид, возвращаясь и останавливаясь в метре от дивана.
Эстер посмотрела на него, чувствуя, что ее сердце начинает лихорадочно биться. Он ей очень нравился – худой, в белой рубашке и черных штанах, с вьющимися светло-каштановыми волосами. У него были специфические черты лица – отнюдь не идеально правильные, но приятные. Самыми красивыми в его внешности ей показались его задорные зеленые глаза, в выражении которых чувствовались ум, доброта и зарождающаяся любовь к ней, Эстер.
– Мы вольны поступать так, как нам с тобой придет в голову, – заявил Овид, улыбаясь. – Я с радостью помну материю твоей юбки, а расстегнутая кофточка соблазняет больше, чем абсолютно ничем не прикрытая грудь. Моя дорогая… Позволь мне называть тебя так. Мне так редко доводилось произносить эти слова раньше! Моя дорогая, не бойся. Если ты закроешь свои красивые черные глаза, станет темно, и я тебе обещаю, что сразу же тоже закрою глаза.
