Томас Вулф - Домой возврата нет
Таковы были тон и настроение книг Рида, таков был вид неверия, которое их породило. А потому они и не обманули никого, кроме самого автора. Они не обладали даже силой занимательного или убедительного злословия. То были мертворожденные создания. Никто их не читал, никто не заметил.
Как же он объяснил себе свое поражение и неудачу? Самым простым, очевидным и неизбежным образом. Он поступил неосторожно, сказал он Джорджу со слабой горько-иронической улыбкой: разоблачил иных деятелей, всеобщих идолов и любимцев, и, трезво, неотступно доискиваясь правды, поколебал лживые легенды, которые их превозносили. Не удивительно, что наградой ему стали анафема и поношение, ненависть критики и упрямая враждебность публики. Затея была неблагодарная от начала и до конца, так что больше он этим заниматься не будет. Он презрел предрассудки, нетерпимость, тупость и лицемерие этого непостоянного идолопоклоннического мира и в поисках тишины и уединения уехал сюда, в глушь. Понимать надо было так, что писать он больше не будет.
Что ж, в здешней жизни Рида, несомненно, есть свои преимущества. Старый дом, который он купил и перестроил, сделав его уж чересчур образцовым сельским жилищем (даже верстак в кухне поставил, чтобы чинить все необходимое), тем не менее очень хорош. Молодая жена его мила и очаровательна и явно его любит. И сам Рид, если забыть о его литературных притязаниях, отравивших ему жизнь, не так уж плох. Стоит понять и принять объяснение — откуда его иллюзии и его неудача, — и увидишь, что он приятный и добрый малый.
Втроем они засиделись допоздна, но время пролетело незаметно, и все удивились, когда часы пробили два. Они мирно беседовали еще несколько минут, выпили напоследок по рюмочке коньяку и пожелали друг другу спокойной ночи. Джордж поднялся по лестнице и скоро услыхал, что мистер и миссис Рид тоже тихонько прошли наверх, к себе.
Мак-Харг лежал недвижно, точно так, как они его оставили. Он даже пальцем не пошевелил, казалось, он спит крепчайшим, детским безмятежным сном. Джордж укрыл его еще одним одеялом. Потом разделся, погасил свет и забрался в постель.
Он безмерно устал, но так был возбужден странными событиями этого дня, что спать вовсе не хотелось. Он лежал, думал обо всем случившемся и прислушивался к ветру. Ветер налетал на дом, сотрясал стекла и с леденящим душу воплем набрасывался на углы и карнизы. Где-то хлопал, бешено стучал ставень. Порой в короткие минуты затишья издали приглушенно доносился унылый собачий лай. Вот уже часы внизу пробили три.
Немного погодя Джордж наконец уснул. Неистовый ветер все еще с безумным воем бушевал вокруг дома, но Джордж уже ничего не слышал.
37. Наутро
Джордж лежал, блаженно забывшись непробудным сном без сновидений, словно его оглушило здоровенной дубиной. Сколько он так проспал, он не знал, но, когда вдруг проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо, ему показалось — прошло всего минут пять. Он открыл глаза и подскочил. Перед ним стоял Мак-Харг. Он был в нижнем белье и нетерпеливо подпрыгивал на своих журавлиных ногах, точно бегун перед стартом.
— Вставайте, Джордж, вставайте! — пронзительно выкрикивал он. — Да что это вы, черт возьми, весь день собираетесь спать?
Джордж ошалело на него уставился.
— А… а который час? — наконец вымолвил он.
— Девятый! — воскликнул Мак-Харг. — Я уже час как встал. Побрился, принял ванну и теперь… — Он с удовольствием потер костлявые руки и жадно принюхался: благоухало завтраком. — Теперь я готов съесть целого быка! Слышите, как пахнет? — радостно воскликнул он. — Овсяная каша, яичница с грудинкой, запеченные помидоры, тосты с мармеладом и кофе. Ах! — с почтительным восторгом вздохнул он. — Ничего нет лучше английского завтрака. Вставайте, Джордж, вставайте! — вновь настойчиво заторопил он. — Я и так дал вам поспать лишний час, черт возьми, уж очень у вас был измученный вид. А теперь одевайтесь! Завтрак перестоится!
Джордж тяжело вздохнул, устало вытащил ноги из-под одеяла и, пошатываясь, встал. Кажется, больше всего на свете ему хотелось проспать двое суток подряд. Но под неистовым напором этого рыжего беса ему только и оставалось стряхнуть с себя сон и одеться. Медленно, непослушными руками, точно в забытьи, принялся он натягивать свои вещички, а Мак-Харг весь так и кипел, каждую минуту нетерпеливо его подгонял — не весь же день копаться!
Когда они сошли вниз, хозяева уже сидели за столом. Мак-Харг вскочил в комнату точно резиновый, весело поздоровался с обоими, сел и мигом принялся за еду. Он уплел огромное количество всякой снеди, при этом не умолкал ни на минуту, и от него прямо искры летели. Энергия его поражала. Невозможно, неправдоподобно! Просто не верилось, что этот генератор жизненных сил всего несколько часов назад был беспомощной жалкой развалиной. Шумный, веселый, он так и сыпал занятными историями. Весьма красочно и ярко описал церемонии, которыми сопровождалось присуждение ему почетного звания, и всех, кто при этом присутствовал. Потом рассказал о Берлине и о людях, с которыми встречался в Германии и в Голландии. Рассказал и о знакомстве с мингером Бендиеном и уморительно описал их сумасбродные выходки. Он был полон планов и замыслов. Расспрашивал обо всех своих английских знакомых. Ум его был словно алмаз с тысячами сверкающих граней. Он все улавливал, подмечал, и, чего бы ни коснулся, все, получив от него мощный заряд, начинало искриться силой и живостью. Он был очаровательный собеседник. Да, сейчас Мак-Харг предстал перед Джорджем в самом лучшем своем виде — и такой он был поистине изумителен и великолепен!
После завтрака все пошли пройтись. Утро выдалось на редкость бурное. За ночь температура упала на несколько градусов, и вместо дождя, который то и дело налетал вчера, повалил снег — он кружил, подхваченный воющим ветром, и падал, падал, покрывая землю мягкими пушистыми пеленами. Над головой метались и стонали голые ветви. Вокруг была неправдоподобная бурная красота. Они ходили долго и далеко, взбудораженные непогодой, полные странной, бурной радости и печали, зная, что волшебство это ненадолго.
Наконец возвратились в дом, сидели у камина и разговаривали. Ликование, что владело Мак-Харгом с утра, улеглось, уступило место тихой внутренней работе, какому-то линкольновскому величию покоя и силы, которое Джордж уже заметил в нем накануне. Он достал старые очки в серебряной оправе и надел их, они странно шли к его некрасивому лицу с неправильными чертами, которые полны были, однако, редкостным обаянием. Он достал из кармана несколько нераспечатанных писем, прочел их, потом заговорил с Ридом. Джорджу не важно было, о чем беседуют старые друзья. Важно было другое, и Джордж запомнил это на всю жизнь: каков был при этом Мак-Харг, как он сидел и разговаривал, сцепив и выставив перед собой костлявые пальцы, и во всем его облике ощущалась неосознанная мощь, в речи — достоинство, мудрость, глубина мысли. Было в этом человеке подлинное величие, и сейчас угадывались глубинные источники его скрытой силы. Речь его была проникнута спокойной нежностью к старому другу. В нем чувствовалось неколебимое постоянство, незыблемая верность, которую ничто не изменит, даже если друзья снова расстанутся на двадцать лет.
Они отлично все вместе пообедали. Подано было вино, но Мак-Харг лишь пригубил его. После обеда, к великому облегчению Уэббера, Мак-Харг спокойно сказал ему, что во второй половине дня они вернутся в Лондон. Он ни словом не обмолвился о предполагавшейся поездке по Англии — поездке, которую накануне расписывал такими радужными красками. Быть может, то была просто мимолетная прихоть, а может быть, он отказался от своей затеи, почувствовав, что Джордж от нее совсем не в восторге… бог весть. Мак-Харг о ней больше не упоминал. Просто объявил, что они возвращаются в Лондон, и все тут.
Но сразу же, словно мысль о возвращении в город была выше его сил, с ним произошла новая перемена. (Джорджа всякий раз изумляло, как внезапно он преображался.) Опять им овладело лихорадочное нетерпение. К трем часам, когда они наконец выехали, он уже отчаянно себя взвинтил. Он был зол и еле сдерживался, как бывает, когда не терпится покончить с каким-то неприятным делом.
Они осторожно двинулись по выбеленной нетронутым снегом дороге, по которой сегодня не прошла еще ни одна машина, и славный старый уютный дом под широким карнизом, тепло укутанный снежным одеялом, остался позади; и как всегда, когда приходилось прощаться с людьми, которых — Джордж знал — он больше никогда не увидит, его захлестнула нестерпимая печаль. Прелестная хозяйка дома стояла в дверях и смотрела им вслед, подле нее, глубоко засунув руки в карманы бархатной куртки, стоял Рид. Автомобиль свернул, и Мак-Харг с Джорджем обернулись. Риды им помахали, и они помахали в ответ, и у Джорджа перехватило горло. Но вот те двое скрылись из глаз. Мак-Харг и Джордж снова были одни.
