Тоска по окраинам - Сопикова Анастасия Сергеевна
Другие девочки из младшей группы уважительно расспрашивали меня, что да как, воображали, пытались если не влюбить в себя, то хотя бы подружиться, – да, я слыл самым талантливым в своем наборе, никуда не деться. Этой – хоть бы хны. Эту, с потерянными штанами, не интересовало вообще ничего.
Как-то, стоя позади нее на тренинге, в разгар упражнения на легкие – когда нужно набрать воздуха полной грудью, а потом резко упасть на колени, выдохнуть, оставив руки болтаться, – во время очередного подхода я решился:
– М-м-м… белые?
Это я сказал экспромтом, глядя на ее круглую широкую задницу и краешек атласных трусов, торчавших из-под трико, когда она наклонялась. Я сказал тихо, обращаясь к Лумпянскому, клянусь, – но группа как-то разом закончила сопеть – и получилось очень… объемно. Получилось так, что это услышали все. Не поднимая корпуса, Ася повернулась ко мне, скорчив гримасу, и беззвучно послала меня туда, куда посылать, согласно правилам студии, строго-настрого запрещалось.
Мне пришлось найти ее во «ВКонтакте» в тот же вечер и написать извинения; какого же труда стоило оставить при себе ехидный снисходительный тон и изображать подобие раскаяния! Ася же поступает иначе, в переписке у нее другое амплуа: осыпает тебя смайликами, шуточками и нарочно исковерканными словами, потоком нескончаемых «гыгы» и «ну лан», – а потом вдруг, когда ты только-только начнешь привыкать, выдает сложносочиненную тираду без единой ошибки, в конце еще и поучая тебя, подловив на незнании какого-нибудь факта, имени, правила.
Но всё это я понял много позже – а тогда чувствовал себя уверенным, взрослым и даже великодушным наставником. Я послал Асе песню «Klaxons» про эхо из других миров. «Неплохо», – коротко ответила она, добавив два смайлика. Я пролистал ее собственные записи – что ж, могло быть и хуже. Ася не слушала, например, гнусавый рэп, и попсу не любила тоже. В плейлисте у нее светилась тяжелая музыка – но подборка была очень простая, примитивная, по верхам. Говнарский, словом, вкус у моей зазнобы – и был, и есть.
Но тогда она еще зазнобой не была. Всё начиналось мирно.
«Помогите им, – как-то в перерыве сказал Вадик нам с Лумпянским про младшую группу, устало потирая висок. – Слабовато в этот год, слабовато».
Лумпянский помогал по-своему – слоняясь между рядами с гитарой, подскакивая к стайкам девочек и напевая песню про Гагарина, которого он, Лумпянский, любила. Потом он выпрямлялся, заводя гитару за спину, и полушутя-полусерьезно спрашивал: «Ну как?» – имея в виду, конечно, не свое исполнение, а общий боевой дух юных актрис и актрисов.
Я решил начать с Асиной компании: она уже успела подружиться с серьезной Дашей, которая читала в буфете «Огонек», и с губастой гнусавой блондинкой Яниной, которая, напротив, ничего не читала, а только нюхала табак с подлокотников. Шумных компаний Ася поначалу избегала, но шумные компании нашли ее сами: белобрысая маленькая Вичка, похожая на бешеного зайца, – она залетала в зал, оправляя клетчатую рубашку, и бежала к Асе с тонким визгом: «Миро-но-ва-а-а!» Асина фамилия вовсе не Миронова, это было бы, как говорит Вадик, «немножко слишком великолепно», – но такая уж была у них игра: называть друг друга по именам любимых актеров. «Весь покрытый зеленью, абсолютно весь», – шутливо запевал я, проходя мимо Аси, но в ответ получал лишь убийственный взгляд: какой же ты неуч, раз знаешь только эту его роль. А я и действительно тогда знал только ее.
Всю эту заварушку с фамилиями начала их главная подружка – и немудрено, когда саму зовут Катя Колпешкина. «Катос! – восторженно взвизгивала Ася, едва завидев Колпешкину в дверях репетиционного зала. – Катос, Атос и Портос!» Колпешкина театрально скидывала в сторону шляпу, изображала биение ногой-копытом и неслась к Асе на третьей космической (планетарных масштабов задница Катоса позволяла развивать и не такую) скорости. Она обвивала Асю, как лиана, расцеловывая в обе щеки, – и так она поступала со всеми, выкрикивая шутки и прозвища преувеличенно громко, стараясь привлечь как можно больше внимания – прежде всего внимания Вадика, который только морщился. «Я еле терплю ее, от вас стоит ужасный шум… И потом от помады приходиться оттираться», – рисовался я перед Асей. Ну да, врал, и что? На самом деле внимание Катоса было приятно.
Маленькая, бойкая, с крашенной в каштановый цвет модной челкой, в вечной шляпе, ковбойских сапогах и жилетке, надетой на белую рубашку, Катос стремилась выделиться чем угодно: фенечками, каллиграфическим почерком, мамой-художницей, громким высоким голосом. Больше всего – громким голосом. Актрисой она была на троечку, считала, что похожа на Миллу Йовович, и всё время пыталась повторить ее гримасы: широко растопыривала глаза и напускала в них слёз, приоткрывала рот в изумлении, удивленно поднимала правую бровь (становясь почему-то похожей на чучело грызуна).
Ася Катоса обожала. Она рассказывала, как ездила к той в гости – Катя жила в частном доме где-то на окраине города, – как они варили пельмени с черным перцем, смотрели «Алису в стране чудес» и вызывали духов с помощью тарелки и самодельной доски с буквами.
К чему это я? Ах, ну да, нужно было помочь этим шумным, глуповатым и самовлюбленным девчонкам. Катос и так прибегала ко мне постоянно: просила взять в этюды или пересказать, что думает о ней Вадик и мастодонты старшей группы (были у нас и такие, категория двадцать плюс; те, кто уже никогда не попадут в рай театрального, но и не хотят спускаться в обывательский ад). Ася была более гордой: себе в пару она взяла Янину, вместе они готовили этюд с украшением елки.
Близился контрольный урок, Ася нервничала и всё время наступала прямо на воображаемое дерево. Мишура у нее никак не хотела ложиться по кругу, коробка с игрушками ездила, а обходя елку с гирляндой, они с Яниной всё время натыкались друг на друга, матерились и начинали заново.
Ее трогательная сосредоточенность умиляла – вдобавок я заметил, что бесконечные шуточки и нападки все-таки вызвали какой-никакой интерес к моей персоне. Когда я был на занятии, Ася чуть чаще запиналась, чуть больше посматривала в зал, чуть сильнее выгибала шейку и красиво приподнималась на цыпочки, подчеркивая длину своих плотных ног. «Откуда же ты знаешь, – ехидно переспрашивает воображаемая Ася, – как я вела себя, когда ты не был на занятии? Как сравнил?»
В вечер перед контрольным уроком – уже шел октябрь – она написала у себя на страничке что-то вроде «ааа! пфд». Это была аббревиатура для своих: «память физических действий». На страничке сгрудились подружки со своими стенаниями: «и не говори!», «страшно», «не переживай, всё образуется». Какой-то паренек интересовался: «а что за зверь такой, пфд?» Это неожиданно разозлило.
Я написал ей, без банальностей вроде «привета», свои соображения: нечего переживать, страшно – только в первый раз. Она спросила, что показывал я, и пришлось – не без гордости – пересказать свой прошлогодний многослойный этюд. Но она только протянула всегдашнее сетевое «ааа» и выключилась из беседы.
Пытаясь расшевелить ее, я отправил еще несколько песен, тщательно выбирая их – зашифровывая посыл ничего не бояться.
На контрольный урок пришел Асин папа и с первого ряда щелкал на маленькую серебристую мыльницу всё, что показывали младшекурсники. Высокий худощавый Андрей ставил палатку, Кирилл рисовал пейзаж (и получил «единицу»), серьезная Даша пришивала воротничок к форменному платью (и получила, конечно же, «пять»). Ася все-таки наткнулась на елку – и заслужила свое «хорошо».
Все вместе, старшие с младшими, мы потом пили чай в общем кабинетике вроде коллективной гримерки, слушали новые байки от Вадика, сплетничали с уютной старушкой Зинаидой, которая преподавала сценическую речь по средам.
Из Дворца переместились в кафе, где Ася, ни на кого не обращая внимания, заказала огромный фруктовый салат с горой взбитых сливок. Погода стояла хорошая, Лумпянский не выпускал гитару из рук – и мы с Чигиревым подпевали ему: «Жизнь била, била, да… Жизнь кры-ы-ы-ла… Спа-ли-ла!». Петь внутри кафе было невозможно, мы уселись под каштан на веранде.
