Яблоневый дворик - Даути Луиза
Обо всем этом я думала, возвращаясь домой на метро. Должна тебе признаться, к тому моменту, когда поезд затормозил на моей станции, я мысленно уже многократно изменила мужу и даже прикидывала, что надену завтра, чтобы подхлестнуть миссисробинсоновские фантазии Джейми. Все это выставляет меня не в лучшем свете, но, боюсь, причины, по которым я не стала звонить Джейми, но держала его карточку у себя на столе, произведут еще худшее впечатление. В числе главных назову обыкновенную трусость. Что, если я неправильно истолковала посланные мне сигналы? Стареющая тетка, клюнувшая на знаки внимания со стороны нетерпеливого юнца… Кроме того, я рисковала статусом приглашенного экзаменатора — не хватало еще дождаться фельетона в бульварной газетке и обвинения в злоупотреблении доверием. Но по-настоящему меня остановила мысль, что именно я должна сделать первый шаг. Это у меня лежала его визитка, а не у него — моя. Я никогда в жизни не делала первый шаг. Это выше моих сил.
На следующий день я снова пришла к студентам. Свой доклад — солидный, но без блеска — представил Джейми. Мускулистый брюнет продолжал есть меня глазами, шушукались подогреваемые его бравадой приятели. Неделя подходила к концу, и я порядочно устала от этих игр. Оставьте меня в покое, мысленно обращалась я к ним, дайте спокойно работать. Даже упорный, подчеркнуто дружеский взгляд Джейми стал меня раздражать. В пятницу за обедом мы с Джорджем и Сандрой прошлись по списку студентов, и выяснилось, что наши мнения совпадают. У нас обозначились два несомненных фаворита: юноша по имени Прадеш и одна из девушек, Эммануэлла. Оба выбрали оригинальную тему, но не стали полагаться на то, что она сама по себе принесет им лишние очки, — ошибка, которую часто допускают магистранты. Их работы отличались глубиной и последовательностью, доклады звучали уверенно и профессионально. На кону стояла завидная вакансия, и Прадеш с Эммануэллой могли в конце года на нее претендовать — при условии, что их не переманят на докторскую программу, что обычно случается с наиболее талантливыми выпускниками. Я задумалась: не из-за этой ли вакансии так взбудоражились молодые люди с первого ряда. Понимая в глубине души, что звезд из них не выйдет, что при всем уме и честолюбии их потолок — должность преподавателя, а то и ассистента в колледже или второсортном университете, они решили пойти ва-банк. Я сильно сомневалась, что такой престижный научно-исследовательский институт, как Бофортовский, заинтересуется Джейми. Вот он и возмечтал меня трахнуть, потому что я, просто в силу своей должности, в каком-то смысле сама его уже оттрахала.
* * *
Когда я писала тебе второе письмо, я еще понятия не имела, что в суде установят связь между тобой и тем утром — тонкую, как паутина. Волокно, которое прядет паук, состоит из белка, точнее говоря, из белкового паучьего шелка. Степень его липкости зависит от количества мельчайших капелек, покрывающих каждую нить. Самое интересное, что капля реагирует на движение прикоснувшегося к ней объекта. Если объект неживой, капля к нему просто прилипает. Но если он пытается оторваться, капля проявляет свойства резины, тянется за ним, можно сказать, его преследует.
Все, что когда-либо случилось в моей жизни, включая самые пустяковые события, в некий момент обрело смысл, сплелось в один тугой клубок и склеило нас, как мух в паутине.
4
В следующий раз, как ты помнишь (или не помнишь), мы занимались любовью в неработающем туалете в одном из коридоров служебных помещений позади столовой для сотрудников Палаты общин. Сначала мы выпили чаю с кексом. Столовая находится на первом этаже, из нее открывается вид на реку, но пахнет там, как в любой столовой, — перепревшими овощами. День клонился к вечеру, снаружи смеркалось, небо было серым, маслянисто поблескивала Темза. В дальнем углу вокруг стола расположилась группа официантов в белых куртках и темно-синих фартуках, присев отдохнуть после напряженного обеденного часа. Мы устроились возле окна, и ты пластиковой вилкой тщательно разделил пополам кусок морковного кекса. Я оставила на тарелке половину своей порции, и ты разделался с ней без лишних слов. Под столом ты нашел своим коленом мои, скромно прижатые друг к другу, и раздвинул их. Для прелюдии неплохо: просто, но эффективно.
Через полчаса мы встали и направились в глубину зала мимо отгороженного сектора для членов парламента и вышли в дверь, на которой висела позолоченная табличка «Нет выхода». За ней оказался роскошно отделанный коридор. Увидев, что одна из выходящих в него дверей приоткрыта, ты заглянул внутрь. Комната, в прошлом, возможно, служившая кабинетом, использовалась в качестве временного склада. Целую стену занимали полки, на которых громоздились картонные коробки. На столе выстроились настольные лампы, штук двадцать — латунные, с плафонами зеленого стекла. Ты шагнул обратно в коридор. По какой-то причине комната тебе не понравилась. За углом, в глухом конце коридора, обнаружился неработающий туалет — вполне приличного вида, с деревянными панелями и ковром. Несколько разной высоты перил оказались, как я вскоре выяснила, очень кстати как точки опоры. В самый разгар, посреди безмолвного взаимопоглощения, ты взял в ладонь мой подбородок и нежно повернул мое лицо к огромному зеркалу. «Посмотри», — сказал ты. Я попыталась отвернуться, но ты не пустил и повторил: «Посмотри». Я посмотрела. Двое полураздетых, растрепанных и возбужденных людей. Твое твердое мускулистое бедро, моя поднятая белая нога. Широко раскрытые ошеломленные глаза. Ты прижался ко мне щекой, все еще держа меня за подбородок, и прошептал мне в ухо: «Разве это не прекрасно? Ты прекрасна…»
* * *
Назавтра я поехала в Харроу-он-де-Хилл встретиться с Сюзанной за обедом, но забыла дома телефон. Когда вернулась, обнаружила шесть пропущенных звонков и четыре текстовых сообщения одного и того же содержания. Они начинались со слов «Доброе утро», а заканчивались вопросом «За что мне бойкот? Что я такого сделал? Сжалься!» Обрадованная, я позвонила тебе, чтобы объяснить, в чем дело, и ты захотел узнать, кто такая Сюзанна (моя самая близкая подруга), где мы обедали (в новом малазийском ресторане), симпатичная она или нет (категорически — да) и как она относится к сексу втроем, (как ни странно, я ни разу не догадалась ее об этом спросить). Весь остаток дня мы продолжали обмениваться сообщениями. У меня когда-нибудь был секс втроем? (Нет, не было.) Но если будет, кого я хотела бы третьим — мужчину или женщину? (Понятия не имею.) В каком самом необычном месте я когда-нибудь занималась сексом? (Какой, оказывается, скучной и правильной была моя жизнь!)
* * *
На следующий день, стоя на платформе в ожидании поезда, я послала тебе эсэмэску. Я ехала в Фонд по борьбе с раком, на лекцию об изменениях финансового законодательства. После нашей вчерашней переписки мной владела эйфория. Мой текст был коротким и бодрым: «Привет! Я сегодня в городе. Чаринг-Кросс. Обед?» Сразу ты не ответил, а вскоре мой поезд нырнул в тоннель. У меня было время, чтобы пешком дойти до штаб-квартиры Фонда на Стрэнде, поэтому я не стала делать пересадку на Северную линию и вышла на Лестер-сквер, не сомневаясь, что вот-вот получу от тебя ответ. Но телефон молчал. Я то и дело его проверяла. Ничего. Шагая по улице, я внушала себе, что меня это не задевает. Ты занятой человек. Прекрасно. Я тоже. Правда, я до сих пор в точности не знаю, чем ты так сильно занят, но что с того? Ты тоже ничего не знаешь о том, что я делаю. Тем не менее эти мысли не давали мне покоя. Почему ты так уклончив во всем, что касается твоей работы? Госслужащий? Ты не похож ни на одного госслужащего, каких я встречала, а повидала я их немало.
Когда началось заседание, я положила телефон на стол перед собой, переведя его в режим вибрации, и время от времени бросала взгляд на экран. Ничего. Докладчица, молодая женщина из Министерства здравоохранения, стоя наблюдала, как мы заходим в зал и рассаживаемся. Решив, что пора, она кашлянула, посмотрела на нас, постучала ручкой о стакан с водой и радостно объявила: «Очень хорошо, начинаем».
