Я назвал его галстуком - Флашар Милена Митико
Но это было не так.
Довольно скоро я забыл, что мы раньше дружили, и когда я забыл, случившееся потеряло для меня всякое значение. Моя забывчивость стерла вкус ее губ с моих. Я лишь смутно помнил момент их соприкосновения. Было ли это вообще поцелуем? Скорее легким касанием, казалось мне. Но даже его я забыл.
67
Стоит сказать, что я быстро натренировался избегать.
Хотя Миядзима были нашими ближайшими соседями, за несколько лет я не встретил никого из них. По слухам, отец был прикован к постели болезнью, а мать работала по ночам. Что бы это ни значило, ее видели крайне редко и вечно спешащей, с растрепанными волосами, с мешками и сумками наперевес. Поговаривали, что она якобы таскает запрещенные товары или даже что она сумасшедшая. Как бы то ни было на самом деле, ее нарекли сумасшедшей. Все сходились во мнении, что безумие написано у нее на лице. Единогласно: «Это видно невооруженным глазом».
Всеобщее одобрение получила лишь новость о том, что Юкико — бедная девочка, как ее продолжали называть, — заняла первое место в математическом конкурсе. Однако кто знает, правда ли это? Кто знает, не выдумана ли эта история? Одно было ясно: лучше не иметь ничего общего с Миядзима. Я тоже так думал, пока судьба — глупое совпадение, как я тогда посчитал, — не свела нас в последний раз.
Мне было шестнадцать. Начало учебного года. На уроке зачитывали имена учеников. Я скучал и вертел в руке пожеванный карандаш. Вокруг еще тридцать таких же умирающих со скуки ребят. Каникулы пролетели незаметно, и было смутное предчувствие, что так будет всегда. Что так же незаметно пролетит и жизнь.
«Фудзивара Ри!» — «Здесь!» — «Хаяси Дайи-ти!» — «Здесь!» — «Кугимото Сакуя!» — «Здесь!» — «Миядзима Юкико!» — «Здесь!»
Карандаш треснул. Я не поднимал взгляд. Она здесь! Здесь! Здесь!
«Ояма Харуки!» — «Здесь!» — «Тагути Хиро!» — «Здесь!»
Красная нить, нить судьбы. На веки вечные.
«Уэда Сакико!» — «Здесь!» — «Ямамото Айко!» — «Здесь!»
Она — спина. Худая спина. Только и всего. Иногда я тоскую по дому. Бабочки, желтые, синие, зеленые. Пыльца на их крыльях. Черное одеяние монаха. Сутра сердца. Монотонное пение. Я ненавижу тебя. Слышишь? Мне все равно. Друзья приходят и уходят. А ты не можешь уйти? Принцесса. Я перед тобой в долгу. Тс-с, тс-с. Безлюдная пустыня. Небо рушится. Я хотел тебе сказать. Между нами все кончено.
Кончик карандашного грифеля впился в ладонь.
Мимолетная боль.
68
В первый же день я решил, что если мне многие годы удавалось избегать людей, живших по соседству, значит, получится и в классе. В конце концов, там достаточно места, чтобы не пересекаться, и, как я уже сказал, я натренировался. Для меня не было ничего проще, чем самыми непростыми путями обходить человека. Вот только я не мог знать, что продемонстрировать свой навык мне придется уже на второй день.
Не знаю, кто был первым камешком, что вызвал лавину. Все началось с чьего-то безобидного: «Она воняет. — Я отчетливо слышал это. — Она воняет».
Еще я слышал громкий смех. Чей-то безмолвный указательный палец, кто-то поморщил нос. Шепот Юкико: «Перестаньте!»
Снова хохот: «Она воняет, как будто у нее рыба под юбкой».
Кто-то схватил ее. Я отчетливо видел это. Она отпрянула.
«Чего уставился?» — бросил мне кто-то в лицо. Я отвел взгляд. Я ничего не видел. И на третий» четвертый, пятый, шестой и все последующие дни я ничего не видел.
«Что за вонь! — рвал глотку кто-то. — Кто воняет, платит пять тысяч иен. Что значит — у тебя нет таких денег? Чтобы завтра принесла. Черт возьми, от тебя воняет как от свиньи. Хрю-хрю. Дохлый хомяк и то приятнее пахнет. Эй, принцесса математики! Как поделить быка на корову?»
Брошенное вскользь безобидное предложение с неимоверной скоростью разрослось в целый текст.
Юкико нужен был друг.
Тот, кто постоит за нее.
А что я?
У меня был зашит рот. Я не принимал участия в травле, но и не препятствовал ей. Было важно держаться на плаву во внешнем мире, тогда как внутри все рушилось. Каждое утро, приходя в класс, Юкико заставала свой стол перевернутым. На доске карикатура: хрюкающая свинья с поднятой ногой. Под ней ее имя. Она тщательно стирала каждую линию. «Юкико» стало «Юки». От «Юки» не осталось и следа. С мокрой губкой в руке она наконец обернулась, ищущий взгляд, он нашел меня в стороне. В ее взгляде прелесть, былое сияние: «Клянусь, я рассеюсь звездной пылью». Именно так она смотрела на меня. Словно говорила: «Я рассеиваюсь».
69
Если бы. Я бы. Нет ничего прискорбнее сослагательного наклонения. Возможности, которые оно обрисовывает, никогда не воплотятся, и — несмотря на это или как раз поэтому — они определяют настоящее время. Если бы я тогда вмешался, если бы я смог тогда, я бы сейчас здесь не сидел.
Я бросил Юкико одну на поле боя. Но вместо того чтобы защищаться, она стояла как вкопанная. Магический меловой круг все сужался. Она была как загнанный зверь, притворившийся мертвым. На какое-то время все стихло. Но вскоре нападающие снова взяли верх и не ослабляли хватку, пока не вынюхали самые слабые места. Одно неосторожное движение — и они уже знали, куда целиться. Игра перестала быть игрой, стоял вопрос жизни и смерти. По дороге домой я не видел, как ее прижимают к стене, в темном переходе я не видел, как ей угрожают кулаками, на пустой парковке я не видел, как ей задирают юбку. Я проходил мимо, немой свидетель, вот чему я научился. Если бы вмешался, появилось бы еще одно сослагательное наклонение: я непременно оказался бы следующим загнанным зверем. Лучше не привлекать к себе внимание. Лучше свернуть за угол, пока меня никто не увидел.
70
— Теперь вы знаете.
— Да.
— Значит, вы понимаете, почему я…
— Ты достаточно рассказал.
— Нет, недостаточно. Было еще продолжение.
Тлеющий кончик сигареты.
— Сегодня у вас будут сверхурочные.
Он открыл глаза и, казалось, стал искать точку, на которой можно остановить взгляд. Моргая, он посмотрел сначала на меня, затем на бар, снова на меня, затем на пол. Скрипучий паркет, пьяный заплутал по дороге в туалет. Он беспомощно стоял посреди столиков, его бы взять под руку и отвести. Но он так и продолжал стоять, точно бессмысленный мемориал.
— Жаль, что… — невнятно пробормотал он, звук трубы перебил его.
— Нет, недостаточно, — повторил я. Но мой голос прозвучал грубо.
«Быть может, — подумал я, — лучше избавить нас обоих от концовки». За соседним столиком говорили о рыбах и о том, спят ли они когда-нибудь. «Быть может, — продолжал я размышлять, — оставить все как есть». На ум пришла старая поговорка: «Нельзя разбудить того, кто не спит». Пьяный все еще стоял посреди кафе. Официант обходил его стороной, как предмет интерьера. Тот и в самом деле стоял неподвижно, можно было подумать, что он заснул стоя. Только когда кто-то задел его, он пошатнулся, чтобы тут же снова застыть. Прошло несколько минут, прежде чем он наконец двинулся с места. Однако вместо того, чтобы пойти в туалет, он вернулся за свой столик и заказал еще шнапса.
Я решил, что должен рассказать концовку. Это меньшее, что я могу сделать.
— Было еще продолжение, — сказал я.
71
Ее исковерканное тело нашли на школьном дворе. Она спрыгнула с пятого этажа. На место ее падения приносили цветы. Увядающие розы, гвоздики, хризантемы. На одной из приложенных записок я прочитал: «Мы скорбим, нам стыдно, дорогая Юкико». Я не написал ни строчки. Я думал, она вот-вот должна появиться из кустов, с раскачивающимся хвостом пойти спиной назад. Ко мне. И дальше. Гулять среди могил. Белый лист бумаги в руках. Я пустился бежать. В висках пульсировало. Может быть, может быть, она будет там, у храма, ждать меня. И мы сядем в тени кривой сосны и не допустим, чтобы между нами дул ветер.
