Нора Фрейсс - Марион. Мне всегда 13
Когда он увидел мой номер, он снял трубку. «Нужно отвечать на звонки, когда твои родители тебе звонят – они же беспокоятся», – промурлыкала я. Он ответил, что спал. «Роман, ты догадывался о том, что произошло?» Он заплакал: «Ну почему она ничего не сказала своим». «Что значит «своим»?» «Вам, мне, всей вашей семье… всем тем, кто ее любил».
Бедный Роман. Затем он сказал мне: «Все завидовали ей! Марион была такой красивой, такой веселой, такой умной! У нее было все – это невыносимо для некоторых». Вот то, что он понял в этой истории. Надо сказать, он недалеко ушел от моего анализа.
У него не получалось начать встречаться с кем-то еще. У него появилась новая подружка, но это продлилось не более двух дней. В один из дней он признался: «Я не могу ей лгать. У меня в голове только Марион». Конечно, это пройдет. Он рано или поздно влюбится снова. Он должен, ты понимаешь?
Глава 7
Класс «4 С»
«Ты серьезно или как?»
Про твой первый учебный день можно было бы снять комедию. Ты помнишь? Я была с тобой. В июле 2012-го ты упала с велосипеда и сломала ногу. В сентябре ты еще ходила с гипсом, на костылях. Я не была единственной мамой – в первый учебный день многие родители сопровождают своих детей.
Списки учеников, распределенных по классам, были вывешены во дворе. Я услышала, как ты воскликнула: «О нет! Только не с ними!» Ты ушла в класс для получения расписания и прочих ритуалов первого школьного дня. Через пару часов я тебя забрала. Ты ворчала: «Это не класс, а самый настоящий базар». Можно было бы подумать, что причина такого поведения в эйфории от возвращения в школу, но это не прекратилось. Никто не слушался. Каждый вечер ты рассказывала мне что-нибудь вроде: «Представляешь, такой-то вертелся!» Или: «Такая-то оскорбила учителя!»
Каждый день, вернувшись домой из школы, ты звонила мне, чтобы предупредить, что ты хорошо добралась. И продолжалось: «Сегодня одна девочка громко слушала музыку на уроке… одни ребята вставали прямо во время урока… такой-то бросил дневником в преподавателя, обозвав его идиотом…». Короче, у вас там вечно что-то происходило, не считая непрекращающейся болтовни.
Ты говорила мне: «На самом деле у нас нет нормальных уроков. Двадцать минут учитель старается добиться тишины, затем – немножко урока, а потом, за 15 минут до конца, весь класс уже на ногах, шумит». Я не знаю, было ли так абсолютно на всех уроках, но так было каждый день. Каждый день тебе было о чем мне рассказать. Я заметила, что самый беспредел творился на математике, испанском и иногда на обучении гражданским обязанностям. Я советовала тебе не обращать на все это внимания, но постоянно держаться в стороне от группы – это сложно.
Я доверяла тебе, хоть и немного беспокоилась, ты знаешь. 12 октября в колледже проходило общешкольное собрание. Не было даже речи о том, чтобы его пропустить. На таких собраниях присутствовали все классы, директор, заместитель директора, главные преподаватели. Каждый из руководителей выступал с речью перед родителями. Давались ответы на какие-то общие вопросы. Через час родители следовали за классным руководителем своего ребенка, и дальше собрание проходило уже с конкретными преподавателями.
Когда я приехала, было около 17 часов. Я сразу услышала, как родители, стоящие у столовой, переговариваются между собой: «О, ты видела, что случилось в этом “4 С”?»
Я послала тебе смс: «Я слышала, как одна из мам говорит о “4 С”. Неудивительно». Мадам Люччини, заведующая учебной частью, придерживалась того же мнения. После общего собрания твой классный руководитель – преподаватель физкультуры – обрисовал нам апокалиптическую картину класса. Одним словом, черт знает что. Постоянный гомон. Он сказал, что надеется на хороших учеников, которые могли бы призывать всех к порядку и сплотить группы. Он акцентировал внимание на том факте, что в классе нет какого-то единого духа. Для преподавателей спортивных дисциплин это всегда важно, но в вашем классе совсем не было чувства команды. Такой-то против такого-то, одна группа против другой, хорошие против плохих, добрые против злых… Класс не являлся единым коллективом.
Было 12 октября. Преподаватель математики утверждал, что по итогам 5 учебных недель вы отстаете от школьной программы, потому что никто не работает, на уроках царит болтовня. Собрание длилось 3 часа. Мы уже больше не могли. Одни говорили за другими. Как обычно, больше всех выступали родители ответственных и послушных учеников. Родители наиболее недисциплинированных вели себя незаметно.
После собрания я осталась, чтобы поговорить с классным руководителем. Я помню, как настаивала: «Предупредите меня, если что-нибудь случится». Мы проговорили четверть часа, и я ушла. Дома мы с тобой долго болтали. До этого я послала тебе несколько сообщений о том, что было на собрании.
Я посоветовала тебе прислушаться к рекомендациям классного руководителя: «Послушай, сделай, как он сказал. Оставайся в стороне от всего этого, призывай к порядку!» Очень послушно, в твоей манере, ты сказала: «Хорошо, я сделаю так». Ты поговорила с подругами. Но несколько дней спустя ты вернулась расстроенная: «Мама, меня освистали». Я попыталась поддержать тебя: «Это задача твоего преподавателя – поддерживать порядок в классе».
Когда ты поднялась на первые позиции, другие ученики начали к тебе плохо относиться. Ты отлично говорила на испанском, и преподаватель часто тебя спрашивала. Она снимала на пленку кусочки диалогов, которые вы разыгрывали между собой на уроках, поэтому тебя много показывали на экране. На то были причины – ты получала 20 из 20 в классе с углубленным изучением испанского, я уже говорила об этом. Я никогда этому не удивлялась.
Тебя снимали больше, чем других – вот и повод для упреков и насмешек над тобой. То, что в наших глазах имело значение, в этом классе обесценивалось и переворачивалось с ног на голову. Если ты работал хорошо, тебя называли кретином и идиотом.
По средам я была дома. Второй раз за месяц я видела, как ты возвращаешься из школы в слезах. По вечерам ты тоже иногда бывала слишком раздраженной. Каждый раз, когда ты просила класс вести себя потише, тебя освистывали. Над тобой смеялись. Ты сказала мне, что больше не будешь в этом участвовать.
Я продолжала звонить в колледж с просьбой принять меры. Как обычно, мне говорили, что директора и его заместителя нет на месте, что они перезвонят мне позже, но они ни разу этого не сделали.
Тем не менее однажды мне удалось поговорить напрямую с директором. Он сказал, что мне не стоит беспокоиться, что все утрясется. Я снова просила перевести тебя в другой класс: «Но Марион страдает!» Он возразил, что перевод невозможен. Я умоляла его: «Ну приложите усилия! Она не может работать, она возвращается в слезах, ей плохо!» Но он повторял: «Утрясется!»
