Алексей Колышевский - Патриот. Жестокий роман о национальной идее
— Да будет вам, Зиновий Иннокентьевич. У меня просто очередной скачок в гиперпространстве произошел, и все тут. Большие деньги дают быстрое движение по любой траектории. Моя вот меня привела в Кремль. Пора и для страны что-то сделать, не век же из нее себе в карман качать.
— Да-да, все так, Петенька, конечно. А вот… — профессор замялся, — нам бы тут в академии гранты нужно обеспечить для талантливых студентов и вообще проблем накопилось, так что звоню всем своим соколам и прошу пожертвовать, кто сколько сможет. Вот решил с тебя начать, ведь ты у нас выше всех залетел.
Они еще немного поговорили, обсудили сумму поддержки со стороны государства, и Рогачев пообещал «дать зеленый свет» в течение двух-трех дней. Затем беседа как-то не пошла, и Рогачев, которому неловко было прощаться первому, скорее ради приличия, задал профессору вопрос о том, «как там у вас дома».
— А дома у нас теперь все совсем хорошо, — неожиданно ответил тот, — от супруги моей вам привет, да и от Настеньки тоже возьму на себя смелость передать. Просто ее сейчас нет рядом, они все втроем гулять ушли.
Петр вдруг вспомнил о существовании Насти, о том, что прежде она была Гериной женой, и спросил:
— А кто «они»-то?
— А как же: и Герман, и внучек наш. Все вместе пошли в лес гулять, втроем. Мы ведь теперь за городом живем, на даче. На лечение Геры много денег ушло, вот и решили все на дачу переехать, в Переделкино, а квартиру в Москве сдаем. К тому же и внук у меня теперь, Алешка, так все с ним по очереди и нянчимся и…
Но Рогачев оборвал его на полуслове, пересилив себя и сохранив спокойный тон, показывая тем самым, что судьба Геры после ранения для него не новость:
— Да, кстати! Ведь я все собирался позвонить, поздравить, да вот руки не дошли пока. Так Гера поправился?
— Ну, почти, — уклончиво ответил профессор, — здесь у нас и воздух и сосны, так что все ему на пользу.
— А чем он теперь занимается?
— А ничем он не занимается, — горестно ответил Герин тесть, — целыми днями у компьютера торчит. «Я, — говорит, — отсюда вижу, как управлять миром». Ну, мы уж не суемся, все-таки такое пережить довелось и ему, и нам всем…
— Так. Пусть он мне позвонит, как вернется, — отрезал Рогачев.
— Господи, Петр Сергеевич, благодетель вы наш, — профессор и не скрывал своей радости, — уж помогите ему, найдите для зятя моего хоть какое-то местечко, а то ведь гложет парня безделье это. Нет, вы вдумайтесь только! «Миром», говорит, видит, как управлять! Это ведь форменное помешательство!
— Вы так думаете? — усмехнулся Рогачев.
— А вы разве…
— Не важно… Я жду его звонка. — Рогачев закончил разговор и отключил телефон, из испорченного динамика которого все еще звучали слова благодарности.
Ветеран запаса
Гера ехал в Кремль на такси. Водить машину он не мог: по его собственному выражению, его «накрывало». Темнело в глазах, начинали трястись руки, зашкаливало давление, и тогда он с трудом парковался на обочине, а если «накрывало» в пробке, то просто включал «аварийку», клал под язык таблетку валидола, капал в открытый рот валокордин и ждал, когда испуганно колотящееся сердце наконец успокоится. Однажды Гера, встав посередине дороги именно таким образом, загородил выезд кортежу огромных черных внедорожников-«Брабусов». Машины были одинаковыми, люди, сидевшие в них, тоже смотрелись на одно лицо: блестящие лысые шары голов, сидящие на крепких трапециевидных шеях, аккуратные арбузы животов, одинаковые безразмерные костюмы, темные очки. Один из этих амбалов, сидевший за рулем впереди идущей машины, высунулся из окна и проорал:
— Эй ты, козел! Уснул, что ли?!
Гера как раз именно в этот момент буквально держал правую руку на своем левом запястье и чувствовал себя настолько плохо, что даже не мог говорить. Поэтому на это далеко не вежливое обращение он никак не отреагировал и продолжал мысленно заговаривать собственный пульс. «Тише, пожалуйста, тише. Доктор сказал, что это пройдет, что от этого не умирают. Это всего лишь посттравматический шок, у всех случается, кто после ранения и…»
— Ты, бля, оглох, мудила? Опусти стекло, я с тобой разговариваю! — Амбал вылез из машины и теперь стоял, нависая над автомобилем Геры, раздуваясь от ярости, словно голодный бегемот. — А то я тебе щас стекло ебну!
Гера, которого появление амбала как-то отвлекло от общения с собственным пульсом, медленно повернул голову, с трудом нажал на кнопку стеклоподъемника и ответил:
— Что тебе от меня надо?
— Ты, бля, кому «тыкаешь»? Ты видишь, кто перед тобой стоит, бля! Да я тебя…
— Послушай, ты, мне с сердцем плохо. А плохо из-за пули, которую в меня «дух» всадил, когда ты брюхо нагуливал. Я в окопах сечку жрал, когда ты блядей апельсинами угощал. Я за тебя воевал, а ты на меня пасть разеваешь. Да пошел ты на хуй, ясно?
Амбал словно мимо ушей пропустил последнее Герино «пожелание» и с уважением отступил от его машины на два шага. Был он, как и все, кто ехал вместе с ним, обыкновенной «пехотой», и вся эта «брабусная» колонна направлялась забирать из подмосковного пансионата загулявшего своего шефа — хозяина водочного завода. Пехоту набирали, как правило, из просто здоровенных, туповатых качков с парой извилин в голове, но даже этих двух извилин хватало им для того, чтобы с уважением относиться к словам «дух», «окопы» и «воевал». Поэтому амбал участливо спросил:
— Что, совсем плохо?
— Да… — ответил Гера, которому на самом деле стало гораздо лучше. Его начинал веселить этот перформанс, и он решил доиграть свою роль до конца.
— Э, пацаны, — зычно «кинул клич» амбал, — тут человеку хорошему плохо, ехать не может. Давайте поможем!
Из «Брабусов» высыпало шестнадцать здоровых «пехотинцев». Они по периметру обступили Герину машину и, по команде подняв ее, аккуратно отнесли к обочине и поставили на колеса.
— Тебе «Скорую» вызвать, братишка? — с несвойственным ему неуклюжим участием осведомился амбал.
— Не парьтесь, ребята, — по-свойски ответил раздираемый изнутри смехом Гера, — со мной не впервой. Посижу маленько (он специально ввернул это слово «маленько»: слишком просторечное, ненавидимое им слово, но зато родное для амбала), и отпустит. Делов-то.
— Куда ж тебя? — участливо осведомился «бегемот».
— Под правую лопатку, — впервые за всю беседу сказал правду Герман.
— Да, дела… Ну, ты это, не серчай. Мы таких, как ты, уважаем.
Черные, похожие на большие холодильники машины уехали, а Гера от души похохотал над простаками, которых он так ловко надул. Надуть-то надул, но после этого случая поставил машину «на прикол»: сам на ней не ездил и никому не позволял.
