Виктор Петров - Рекламный ролик
— Глаза зачем повязали?
— Так ведь дура! Разве оказанное доверие оценит? Брыкаться милашечка не станет, а в лесу ей деться некуда. Впереди нас попрет, сивка! Еще и рюкзак твой ей перегрузим…
— Но, но, мучить-то животное, — сказал Костя излишне строгим голосом, удивившись про себя чуткости Гарькавого.
Отменную тайгу посулил Гарькавый, но малинники в рост человека сразу за мачтами ЛЭП Костя никак не ожидал. Согбенный под поклажей Гарькавый яростно прет напролом через чащобные кусты, и переспелые ягоды осыпаются за ним, словно капли после дождя. Погрести бы их сладеньких горсть за горстью, но Костя лишь украдкой щиплет ягоды и сразу ускоряет шаг.
Снующие над медоносным раем шмели подсказывают оператору кадр: исполинский — в экран — шмель с рифлено-слюдянистыми крыльями протыкает хоботком туго налитую соком, ограненную пупырышками, как рубин, малиннику. Костя огорченно вздохнул: тыщу раз снята-переснята картинка! Впрочем, если косолапого увековечить в малиннике, сгодится и банальная картинка. Сработает на контрасте: два мохнатых сладкоежки — смотрится!
Он не решился скомандовать спутникам привал — эвон разогнались! — только пометил будущий кадр в блокнот.
«Начнете топать, Костюха, ленись первым делом, себя береги в первый день… Организьм слухай!» — поучал вчера Константина хлебосольный путеец. Ночью жена путейца, будить не смея молочно посапывающую надежду документального кино, обшила поролоном лямки его рюкзака.
Яркая киносудьба гостя разбередила захиревшую в чугунном быте душу путейца. До первых петухов тянул он помидорный рассол, озадаченно крякал, почесывал безволосую, в лепешку сплюснутую непрерывным трудовым стажем грудь.
Литые, резиновые пудовые сапоги гостя оскорбили путейца своей непригодностью к долгой ходьбе по лесу. «Дарьмовый ревматизьм!» Путеец поднял на ноги пол-Слюдянки, родню то есть, — миром добыли Косте легкие, в самую мягость разношенные хромовые сапожки. Невозможно, чтобы государственное дело по такому пустяку, как обувка, сгибло!
«Забавный работяга, за ночлег не взял… А ведь нужно было что-то от меня. Нужно было… Ночевать затащил, сапоги…» — озадаченно мыслил Костя, не подозревая даже, что оскорбил святая святых — щедрость коренного сибиряка.
Услыхав мощный, шаг к шагу нарастающий гул, Костик, как колобок обкатил Гарькавого (тот удивленно присвистнул ему вслед), скатился на галечную отмель через прибрежные сырые лопухи и прошуршал до самой воды.
Ошеломила Ивина не столь сама река, хлещущая вдоль елового коридора тугими, чистыми струями, сколь галька. Нестерпимо яркая, сухая, одинаково крупная, словно расфасованные куриные яйца. Ледяные брызги оставляли на солнечной стороне отмели влажные мазки.
«Вот она, Сибирь-матушка! Подрастет сын Лешка, вместо югов — сюда!» — с восторгом подумал Костя.
— Му-жи-ки! — завопил он, презрев солидность. — Му-жи-ки!
— Ну… мужики… Чаво горлопанишь! Сам мерин разве? — нелюбезно охладил его Гриня.
— Река! Красотища! — уже тише, но по-прежнему с восторгом восклицал Костя.
— Ну… Вода… Жрать хочешь?
На недоуменного Ивина Гриня смотрит исподлобья, с непонятной лютостью и, будто бурлак с веревкой через плечо, пытается вытянуть козу из прибрежных кустов смородины.
Оптимист Костик…
— Личный состав экспедиции, слушай мой приказ. Обедаем здесь! На берегу пустынных волн!
Но дружки почему-то не спешат распаковывать рюкзаки. Гарькавый с достоинством буддийского монаха на лице перебирает лепестки ромашки.
— Нет. Снова нет. Еще раз нет. Милый мой человечек, есть иль оно вообще — счастье в жизни?
От риторического вопроса Константину не по себе. Переспросил на всякий случай с юморком:
— Огромное, с арбуз?
— Я, милый человек, с тобой не шуткую! — демонстративно обиделся Гарькавый.
— Если по-школьному, как помню, судьба человека в собственных руках, — осторожничает Ивин.
— А для меня, человечек мой сладенький, веришь-нет, поболтаться возле настоящего кинооператора и есть первое мне на зубок счастье… Не жа-а-а-аловала нас судьбишка с Гринюшкой, — вконец печально протянул Гарькавый.
Костя заерзал на топляке.
— Спасибо, Олег!
— Спасибочки, мне спасибочки? Гринюшка, слышал, клянись тогда, Константин, — ни одним упреком не омрачишь нашу светлую дружбу! — с жертвенным пафосом воскликнул Гарькавый, ткнул оператору под нос для поцелуя окатыш вместо креста.
— Что за глупость с клятвой, разве я дал повод усомниться в себе?
— Проверим! — Гарькавый отчаянно махнул рукой Прохорову. — Гринюшка, развязывай рюкзак!
Константин закусил от обиды губы, из глаз вот-вот хлынут слезы. Словно боеголовки недружественной державы, на него нацелились десятки разнокалиберных бутылок.
— А про-о-о-одукты?
— Прихватили шамовки, не боись! — задорно хлопнул его Гарькавый по пухленькому плечу.
Не в силах подыгрывать дружку в столь жестоком комедианстве, Гриня склонился над козой, вроде как выбирая из шерсти головки репья, сам же следит за Костей: раскис операторишка до телячьей беспомощности…
Ивин забыл о правилах приличия — судорожно перерыл содержимое рюкзака Гарькавого. Сухие супы, кальсоны, сухари, немного совсем, чай и огромная вязанка чеснока.
— Соли даже не прихватили?
— Ну сказанул, брат, тяжесть лишнюю переть? Итак супы пересолены!
Костя обессиленно опустился на траву.
— Под-ле-цы!
— Но-но, не обобщай! — взвился, как ужаленный, Гарькавый. — Думаешь, полезно желудки-то колбасами мордовать? Ты лес вокруг оцени! — снова с пафосом напирает он на увядшего Костика. — Нашенский лес-то! Советский! Нешто не прокормит!?
Вдоль тропы и в самом деле тянулись шеренги разноцветных с заматеревшей плотью грибов.
Во избежание соблазнов Гриня перевязал козе морду веревкой, сам по извечной крестьянской бережливости широко расставляет ноги, стараясь не топтать зазря гигантские грибные шляпки, которые наверняка никому не пригодятся в этом седом косматом бору.
— А волнушек, как девчушек… — игриво подпнул Гарькавый к ногам Кости розовую шляпку. Но тот гордо перешагнул и презрительно промолчал на неуклюжие заигрывания.
Обида обидою, однако Костя надеется, что уж вечером-то рабочие, пристыженные его холодностью, начнут, сломя голову, устраивать ночлег.
Увы! Гарькавый оставил на расстеленной палатке ошметок грязи и сел: ноги знакомым калачиком, руки на коленях, явно готовясь к какому-то священнодействию.
Костя забыл про роль обиженного — с изумлением наблюдает придворный церемониал.
Гриня потрошит в фуражку табак из папирос и скручивает для Гарькавого огромную, похожую на торпеду цигарку. Сам закуривает папиросу из оставшихся в пачке.
Гарькавый сделал несколько глубокомысленных, прямо-таки философских затяжек и снизошел до слуги — позволил Грине затянуться из своих рук. Этикет Гриня, конечно, соблюдает: затяжку делает всего лишь одну и с усердным восхищением причмокивает губами — нектар, а не табак!
Костик заливисто, озорно расхохотался. Еще бы не вкуснотища: табачок из рук самого господина. Славная хохмочка!
Развеселая эта минутка оказалась первой и последней радостью для Константина. Напились рабочие… В дым надрызгались после суточного воздержания…
Гриня хватанул дипломника за штанину, подтащил к костру — не мельтеши перед глазами — грейся, кутенок… Ночная сырость пробирала до костей, Ивин смачно хлюпанул носом, затих, обласканный жаром костра, уставился на Гарькавого.
Гарькавый, черт сумасшедший, иначе и не назовешь, высыпал в консервную банку пачку чая — залил банку водой (если заваривать чай в своей посудинке отдельно от жены и тещи, такой пачки Косте хватает ровно на восемнадцать дней). Выкатил прутком углей из костра, поставил на них банку и хищно-внимательно следит, чтобы зелье не выметнулось пеной наружу.
Сердце Константина ухнуло в пустоту: готовое зелье Гарькавый слил в его кружку, обильно побулькал в нее из какой-то бутылки и — о, ужас! — зловеще усмехаясь, подал.
— Ну-кось, кагорчику, киношник, — не побрезгуй!
От царского подарка Костя отшатнулся так пугано, что окончательно померк, скатился до ничтожной козявки в злых, тоскливых глазах спутников.
Инстинкт мгновенно подсказал Косте спасительный стиль поведения. Нужно вызвать к себе жалость, а еще лучше оказаться смешным в их глазах, дать им возможность погоготать над его униженностью. Подобреют!
Завтра никаких компромиссов! Завтра он применит к ним тест американских космонавтов на совместимость, подберет к каждому ключик, верней — отмычку поувесистей. «Но на сегодня, Костик, будь умницей, прогнись в спинке, выпяти попку, деточка», — говаривала маман Константину перед уколом…
