Ира Брилёва - Приключения Шоубиза
Олег мотал головой из стороны в сторону, словно отвергая и опровергая весь музыкальный опыт мира.
— Нет, бывают, конечно, исключения, — неожиданно возразил он сам себе. — У нас таланты пока еще не перевелись. Но это же такая редкость! Такая исключительная редкость! А какой она еще может быть, если талант — это и есть редкость. Как бриллианты. И это правильно! Талант — это всегда редкий зверь. Слушайте, дайте еще выпить, — это был просто крик его пропитанной музыкой души! Махнув очередные полстакана коньяку, Олег немного угомонился и смог вернуться в свое первоначальное философское состояние.
— Да, таланту весьма мало, — констатировал он очевидный факт. — А в основном — кастрированные тексты и дебильные мелодии. На трех нотках. — Олег вдруг вскинул вверх палец, привлекая наше внимание к очень важной мысли. — Никто не обращает на это внимания, но, понимаете, тут есть еще один фокус. И этот фокус заключается в разности наших языков. Для западного формата нужны короткие слова, их в английском — завались! И поэтому получается здорово, короткие слоги работают на эту музыку. Все классно! А у нас язык распевный, тягучий, и в нем этих коротеньких словечек — кот наплакал. А не ложится длинное распевное слово в короткий хлесткий ритм, хоть плачь. Тут столько таланта надо, чтобы эти две вещи в одну соединить! А таланту-то — о-о-о! — и Олег, высунув язык, и ударив ребром ладони по другой руке, показал нам, сколько именно содержится таланту в современной эстраде. Мы не возражали. — Вот и пыжится народец наш музыкальный, что-то там ковыряет. И все ведь в композиторы поперлись, всем охота «бабла» срубить. И любое радио тебе за цветные «бабульки» любую хрень раскрутит! Вот и вся наша музыка.
Олег, как и Гоша, после своей пламенной речи вдруг стремительно иссяк и сдулся. Видимо, его речь, тоже выстраданная и искренняя, совсем иссушила его душу и обессилила тело. Он как-то сразу весь скукожился и словно уменьшился в росте и объеме. Глаза его стали грустными. Видимо, его физическое и астральное тела снова требовали энергетической подпитки. Так и оказалось. Олег взял со стола и покрутил в руках пустую рюмку, разглядывая ее так, словно видел впервые, затем поставил рюмку обратно на стол и взял широкий, на длинной ножке, бокал для шампанского, осмотрел его и снова забраковал. Гоша проворно вскочил из-за стола, порылся в шкафу и, достав оттуда огромный пузатый бокал для вина, протянул его рокеру. Тот повертел его в руках, удовлетворенно крякнул и плеснул себе добрый глоток коньяку в пузатый бокал. Потом снова помахал им в воздухе, сказал привычное: «Будем!» и хлопнул благородную жидкость с неизменным удовольствием и безо всякой закуси. Его можно было понять. Переживает человек за нашу эстраду! После этого он окончательно успокоился и сел.
Донна все это время молчаливо наблюдала за ним. Его речь явно пришлась ей по душе. Я видел, что ей интересно. Мне и самому было интересно. Куда все эти размышления могут завести человека — одному богу известно! Но рациональное зерно в словах нетрезвого рокера присутствовало.
Донна неожиданно повернулась ко мне и спросила:
— Раз уж у нас здесь такой «Декамерон» намечается, то и ты изволь сказать, что об этом думаешь?
Это была крутая подстава. Но я и не такое видал. Я озадаченно посмотрел на Донну и неожиданно тоже налил себе коньяку — за компанию. И для храбрости. Выпив, я заел его лимоном, встал, набрал в легкие побольше воздуха и произнес целую речь. Вот как она выглядела:
— Вот если бы я был обыкновенным продюсером, то вы бы тогда от меня ничего путного не дождались. Им обычно наплевать на качество, они берут плотностью заполнения эфира и сцены. Бывают, конечно, исключения, но все реже и реже. Даже те, у кого все в порядке со вкусом, со временем поддаются общим настроениям и как-то мельчают, что ли. Редко кому удается до конца гнуть свою линию, оставаться самим собой. Продюсеры — это люди, которым очень часто деньги за их работу платят вперед, а это сильно облегчает их задачу — им не надо думать ни о чем, кроме своей работы. Это очень удобно, но, на мой взгляд, лишает их многих радостей жизни. Вернее, радостей работы. Жизненные трудности сильно развивают в человеке сообразительность, а отсутствие препятствий меняет человека не в лучшую сторону, притупляет у него истинное восприятие действительности. Более того, если продюсер в музыкальном отношении бездарен или у него плохой вкус, то он, обладая финансовыми возможностями, начинает пихать этот свой недоразвитый музыкальный вкус в наши бедные уши. Видите ли, имея деньги, он имеет уникальную возможность выдавать зрителю «на-гора» отличную музыку, но не умеет ее, эту музыку, делать. Парадокс! На его счастье, зритель — это величина изменчивая и очень гибкая, поддающаяся дрессировке не хуже цирковых медведей. И вот продюсер надрессировывает зрителя на свой дурацкий несостоятельный и несостоявшийся музыкальный вкус. Отсюда мы имеем то, что имеем, а также вывод: финансовая обеспеченность для музыканта — это тупиковый путь, каким бы это мое заявление ни казалось вам диким. Голодный менестрель напишет в сто раз более классную мелодию, чем сытый. И это историческая несправедливость. Она же — историческая закономерность. За редчайшим исключением. Но мне такая дремучая сытость не грозит, я не продюсер, я только его очень частный случай, так сказать, один из мелких аспектов его всеобъемлющей натуры, и поэтому я иногда размышляю над разными житейскими проблемами, в частности, иногда думаю о предмете, который меня кормит, поэтому и смог вам кое-что сказать. — Я закончил, слегка поклонился, как артист на сцене, и сел на свой стул.
Олег с Донной переглянулись. В их глазах я прочел примерно следующее: «Что это — гипертрофированное самомнение или действительно нечто стоящее?» Я, почувствовав их недоверие, улыбнулся и абсолютно трезвым голосом сказал:
— Вы мне сейчас не верите. Но это не страшно. Во-первых, вы, Донна, спросили просто так из любопытства или, если хотите, не подумав. Но, как ни странно, вы попали по адресу. У меня даже на этот счет есть своя собственная теория. И весьма интересная. Не смейтесь, я слишком долго занимаюсь музыкой. И это нормально, что человек, который каждый день занимается любимым делом, часто думает об этом самом деле. — Олег с Донной переглянулись еще раз. Не знаю, как они, но я точно не ожидал от себя такой трезвости мысли. Похоже, я их заинтриговал.
— Так в чем же заключается ваша теория? — Донна включила ехидство. Олег посмотрел на нее с сожалением, а потом на меня с интересом. Она смутилась.
— Теория? Она простая. И следует из практики, то есть, того, что я вижу и слышу каждый день. Обыкновенный анализ, и ничего лишнего.
Тут снова неожиданно ожил Гоша. Он подошел к холодильнику и взглядом попросил разрешения у Донны залезть в него. Она нетерпеливо кивнула — давай — и приготовилась слушать мою речь. Гоша — добрая душа — достал из холодильника банку паштета и намазал для нас всех бутерброды. Я больше не мог пить ни коньяк, ни чай, и перешел на сок.
— Теория простая. Что мы видим на сегодняшней сцене? Вопрос риторический, поэтому отвечу на него сам. Бардак мы видим на сегодняшней сцене. И то, что там происходит, никакого отношения к музыке не имеет. Наш друг рокер абсолютно прав! Музыка — это мелодия. Песня — это мелодия и качественный текст. А мы что имеем? Музыка сейчас — это некий закольцованный компьютерным способом набор сомнительных звуков. Компьютером же придуманный. Понимаете, музыку сочиняют, а не набирают на компьютере. Это абсолютно разные вещи! Мелодия для песни — это ее кровь. А текст — это ее кости, скелет, понимаете? Что же мы имеем, как выразился наш добрый друг рокер? Мелодия — набор, в основном, шумящих звуков. Шумящих, а не звучащих, заметьте. Текст — мягко говоря, набор других звуков. Это не песни, черт их подери! Это некий технопродукт, названия которому еще никто не придумал. Вот и придумайте названия этим новым структурам, не надо называть их песнями! Песни — это нечто иное. И еще я вполне солидарен с Олегом — мне за нас обидно. Что у нас, своих мелодий, что ли, нет? Есть! Куча. Но их выгнали из моды, выгнали из жизни. А что не модно, то не нужно. А как жаль! И народ бы писал, и красиво писал. Так он в эту сторону даже не думает. А зачем? Денег за это не заплатят, в эфиры не поставят. Им только «ум-ца, ум-ца» подавай, — в этом месте Олег, пошатываясь, слез с табурета, подошел ко мне и крепко пожал мне руку. Я обнял его в ответ, и он вернулся на место. Я продолжил: — В дискотеках этих безумных народ задницей до утра трясет. Я, мужик здоровый, и то бы не выдержал такую нагрузку бешеную. А тут молодняк здоровье косит. Конечно, им, чтобы до утра на ногах простоять, наркота хоть какая-то нужна, чтобы просто не упасть. Вот кружочек и замкнулся. — Тут Олег снова не выдержал. Он, пошатываясь, привстал со стула, прищурил глаза и, вытянув шею, обвел нас всех подозрительным взглядом бывалого кэгэбэшника. После чего он, не обращая на меня внимания, встрял в разговор.
