Ира Брилёва - Приключения Шоубиза
И получалась, что логика Донны была права.
— И знаешь, что я еще думаю по этому поводу? — неожиданно продолжила она свой удивительный монолог. — Это неправда, что надежда умирает последней. Надежда бессмертна!
Донна налила «Бейлис» прямо в остатки кофе и теперь обмакивала ложечку в светло-коричневую жижицу и аккуратно облизывала ее, причмокивая и жмурясь от удовольствия, как большая довольная кошка. Она выговорилась и теперь на какое-то время стала абсолютно счастливым человеком. Я вздохнул. Чудны твои дела, господи!
Глава 5. Философия кухни или «Декамерон» обыкновенный
По просьбе Донны я снова колдовал над кофе, когда в дверях кухонного тронного зала нарисовалась заспанная физиономия Волосатого. Часы очень вовремя пробомкали четыре раза.
— Привет честной кампании, — почесываясь и зевая, пророкотал рокер приятным баритоном. Проспался! — А что это у вас за запахи такие восхитительные? — поинтересовался он у Донны. Она кивнула ему на соседний табурет:
— Присаживайся. Как звать-то тебя, коллега?
— Олегом, — ответил Волосатик. Получилось в рифму. Коллега — Олегом. Донна тут же сочинила неприличную частушку на эту тему: «Что случилось вдруг с Олегом, что же с ним произошло, у него в штанах «коллега» стал размером как весло», и мы все, включая Олега, весело рассмеялись, вполне освоившись с ее швейковским юмором.
Я разлил кофе уже в три чашки, и Олег-Волосатик уткнулся носом в ароматный напиток.
— Ух, ты! Вот это кайф, — пропел он, втягивая носом пропитанный ванильно-кофейной смесью воздух. — Как я это люблю! — Он отхлебнул маленький глоток и покатал его на кончике языка.
— Сюда бы еще черной икорки, — по-привычке съехидничала неугомонная Донна. Но Олег укоризненно глянул на нее:
— Зачем вы так. Я прилично зарабатываю. Рок пока еще не издох и поэтому с работой все в порядке.
Донна смутилась.
— Да ладно, чего там. Я не в этом смысле. Если хочешь что-нибудь, так не вопрос. В холодильнике всего навалом. А если что кончится, то закажем — привезут.
Олег смаковал кофе и при каждом глотке блаженно прикрывал глаза.
— Кайф, — повторил он. В кухне повисла неловкая тишина, нарушаемая лишь причмокиваниями Волосатика. Донна сидела, подперев ладонью щеку, а я смотрел на них обоих и думал: «Какая же все-таки замечательная штука — шоу-бизнес!»
Когда кофе иссяк, Олег довольно облизнулся, напоминая веселого дворового пса, вылизывающего морду и лапы после славного жирного хрящеватого мосла, перепавшего ему на обед от щедрой хозяйки. Донна молча встала и достала из холодильника ветчину и банку красной икры. Я, не дожидаясь приглашения, вскочил и вытащил из хлебницы большой кус белого каравая, оставшегося от нашего обильного ужина, и помог Донне с бутербродами. Почему у нас любые посиделки всегда превращаются в непременную обжираловку? Непонятно! Но менять здесь я бы ничего не стал. В жизни не так уж много удовольствий, а еда — одно из моих любимых. Она меня успокаивает.
Соорудив гору бутербродов, мы вскипятили чайник и перешли на чай. Много кофе — вредно. А вот чаю можно выпить ведро, и ничего не будет. Об этом вам еще в позапрошлом веке любая краснощекая сибирская барышня могла бы рассказать. Они на себе этот рецепт годами проверяли.
Неожиданно в дверях нарисовался заспанный Гоша. Он был сейчас похож на мерзопакостного домового из истории про очкарика Поттера — такой же помятый и жалкий. Он тихо поскребся в дверной косяк и произнес:
— Можно к вам?
Ох уж эта еврейская деликатность! Донна призывно махнула рукой — давай, присоединяйся, и Гоша присоединился. Он взгромоздился на барный стул, одиноко торчавший посреди кухни, и с видимым удовольствием оглядывал нас с этой высоты. Но, поняв, что до еды ему оттуда не дотянуться, Гоша тихо слез с высоченного стула и переполз на табуретку около меня. Я налил ему чай и подвинул тарелку с бутербродами. Но в таком близком присутствии Донны Гоша стеснялся еще больше, чем раньше в гостиной. Он теперь сидел и благоговейно смотрел на нее, забыв про нас и про все на свете. Донна, не обращавшая до этого на Гошу никакого внимания, теперь в упор воззрилась на него.
— Чего ты на меня пялишься? Ну, я это, я, — она улыбалась немного усталой улыбкой. Но было видно, что такое гипертрофированное внимание ей приятно. Еще недавно она бы сожрала живьем любого за такой откровенно любопытствующий взгляд. Но теперь ей этого явно не хватало. Привычка — вторая натура. А быть знаменитой — привычка покруче других. Она въедается в кожу и нервы артиста, и когда внимание зрителей исчезает, многие начинают его искать. И тогда выделывают такие фортели, что мама не горюй!
— Эй, горемычный, как там тебя?
— Гоша, — поспешно кивнул мой приятель.
— Гоша, значит. Ты кто у нас будешь, Гоша? Что-то я тебя в лимузине не заметила.
— А я со «Спичками». Я ими руковожу. — Гоша гордо встрепенулся.
— Ах, руководишь, — Донна прищурилась, и в глазах у нее запрыгали черти. — Ну, это меняет дело. Ты смотри, со спичками играть опасно. Не доиграйся. А то потом пеленки на четверых стирать.
Гоша вытянул шею и покрутил головой в разные стороны. Лицо его при этом выражало некоторое недоумение. Швейковский юмор Донны не доходил до романтической Гошиной натуры.
— Расслабься, она шутит, — наклонившись к нему, тихо подсказал я. У Гоши обмякли плечи, и он снова заулыбался. Он понял, что принят в наше небольшое ночное сообщество и окончательно расхрабрился. Гоша цапнул бутерброд и остывший чай и попытался делать сразу три дела: есть, пить и говорить. Но у него плохо получалось. Ветчина слетала с бутерброда и вываливалась у него изо рта, чай проливался ему на пиджак, а речь была абсолютно невменяемой. Наконец, каким-то чудом справившись с выпадающей изо рта ветчиной, Гоша окончательно расхрабрился и сказал первое внятное слово.
— Вы очень хорошая певица.
Донна чуть не свалилась со стула от смеха. Рокер Олег поддержал ее такими же громкими звуками. Я иронично покачал головой и сказал:
— Гоша, кушай бутерброд. Не отвлекайся. А то сморозишь какую-нибудь глупость.
Гоша дожевал ветчину, аккуратно промокнул пиджак салфеткой и повернулся ко мне.
— Почему ты так со мной разговариваешь? Словно я недоумок.
Донна снова покатилась со смеху. Гоша был комичнее многих дипломированных комиков, но не знал об этом.
— По-моему, ты, Гоша занимаешься не своим делом, — сказала отсмеявшаяся Донна. — Тебе не «Спичек» надо окучивать, а в «Аншлаге» сниматься.
— Вы так думаете? — Гоша все воспринял за чистую монету.
— Нет, это не я так думаю. Это природа так думает. Могу тебе протекцию составить, — Донна теперь уже просто слегка подтрунивала над горе-продюсером. Но Гоша был человеком беззлобным и безвредным. Такие среди нас тоже иногда встречаются. Но он не был идиотом. И поэтому он совершенно неожиданно дал отпор разгулявшейся мегазвезде. Он выпрямился на своем табурете, высоко поднял голову, и, поскольку обижаться на женщин было не в его правилах, — а тем более на таких женщин! — он с достоинством произнес:
— Понимаете, многие мне говорили, что я занимаюсь не своим делом. А я никогда их не слушаю. Зачем? Разве кто-нибудь, кроме меня знает, чем мне нужно заниматься? — И он посмотрел звезде прямо в глаза. Донна, не ожидавшая от маленького еврея такой изысканной наглости, подавилась очередным смешком и покраснела. Но Гоша, как истинный интеллигент, развил тему. — И уж, если говорить об этом начистоту, то я сильно извиняюсь, но хочу быть с вами откровенным. Ведь каждый не без греха, верно? Разве вы сами всегда делаете все только правильно? — Гоша воззрился на Донну в упор, и теперь пришла ее очередь прятать глаза.
— Вы меня, конечно, еще раз сильно извините, но можно я буду с вами совсем откровенен? — Донна милостиво кивнула и махнула ручкой — мол, согласная я. Гоша привстал и галантно поклонился. После обмена любезностями, он сказал очень неожиданную вещь. — Вот вы всю жизнь о чем пели? О жизни. Так? Так. А о какой жизни вы пели? О разной? Не-а. В основном, что у вас все плохо и впереди будет только хуже. И любовь у вас вся такая несчастная, и одиночество совсем изъело. И чего же вы теперь хотите? Так оно все и вышло, — Гоша был сейчас похож на престарелого проповедника-миссионера, который обращает в истинную веру аборигенов Новой Зеландии, точно зная, что эти неофиты, конечно, его внимательно выслушают, но обязательно сожрут сегодня на ужин. Невзирая на все это в глазах Гоши-миссионера горел тот самый огонек непоколебимой веры в свою правоту, который делал его речь очень убедительной.
— Я даже своим девочкам подбираю песенки весёлые и обязательно со счастливым концом, — на этих словах в его интонации появились извиняющиеся нотки. Ещё бы! Он осмелился читать нравоучения самой Донне! Это было неслыханно! Но Гоша сделал над собой усилие, и голос его снова окреп и приобрел дрогнувшую было самоуверенность. — Песни — они как молитвы. Только еще сильнее. Они же прямо к богу в уши ложатся. Особенно красивые и хорошо спетые. Так вот я и говорю — соображать надо, что поешь! А то такого себе напеть можно — ой-ёй-ёй! Мало не покажется! Вы же всегда пели про свою несложившуюся личную жизнь. Что все мужики — козлы. Вот и получайте теперь на старости лет хрен с маком. Или я не прав? — Гоша выдохся и замолк.
