Алексей Егоров - Радио Пустота
– Что за х…я, – крикнул озадаченный отец. И… наш план был обречен на провал.
Все опять расхохотались.
– А где мы находимся? – спросил он.
– В нигде! – отозвался Абу и положил свой руль себе на колени.
– Пусть лучше Сидоркин расскажет, – сказал бомж, – у него складно получается. А то у Абу очень емко и по существу. Как байка в бане на полке.
– Вы же знаете что я еще тот рассказчик, – начал извиняться Сидоркин, – при жизни за мной один писатель записывал.
– Так вы прочтите, – предложил бомж, – а мы послушаем, не каждый день ангела слушать приходится.
– Так вы ангел, Сидоркин? – спросил он и похлопал по спинке его стула.
– С такими крылышками, пока нет, вот отращу… тогда…
– Давай не томи публику, – осадил его Абу – У тебя же, как и у любого высшего существа на земле по любому цель была?
– Может и была, – погрустнел темноволосый, только кто же скажет какая?
– А ты рассказывай, как записывал, ты же записывал?
Сидоркин почесал крылья и достал из за пазухи скомканные листы бумаги. Аккуратно развернул их, разгладил уверенной рукой и надел непонятно откуда взявшиеся очки.
– На дуще свойственный только русской душе, декаданс – Степенно и с аккуратностью начал читать Сидоркин, – По измученному русскому полю, пропахшему пылью и травой, как по лону моей израненной души, уходило вдаль разбитое войско Петлюры. Изорванное, изношенное и потасканное. С болью в сердце и огромной надеждой в помышлениях. Одни просто грустно плетутся за обозами. Другие, еще заливают в глотки мутную жидкость из бутылей. Кто – то поет, ровно и протяжно, переходя на фальцет. Солнце садится, комары одолевают, и все это мой внутренний мир. И я, усталый и безнадежный, возможно отстану от этого пафосного обоза. От этого рванья и пьяни, еще вчера желающего свободно изъяснятся в демократических баталиях с либеральным подтекстом в незамысловатых предложениях. А сегодня, идущими в никуда по этой томной русской степи. Куда следуют они? Кто они? И есть в этом всем, что – то мое. И в этом всем, я и есть. И хочется отстать и упав в сеновал уснуть вместе с солнцем в этой степи. Столько лет прожил, а зачем? Для чего? Кому?
– О чем это? – спросил Абу.
– Не перебивай, – нервно сказал бомж, – это же про внутренние переживания, сейчас про жизнь начнется.
– Вот он идет. Совершенно трезвый и счастливый. Не гнущийся под ветром перемен. Не унывающий от радости или скуки. Не помнящий зла и не хранящий за пазухой камня. Просто идущий по улице человек. Так просто, что даже не интересно. Этот человек, я. Или. Этот человек, я?
– Давай Сидоркин, – подначивал его бомж, – валяй.
Но тут зазвонил телефон. Причем, он так настойчиво тарахтел, что Сидоркин отложил лист бумаги и спокойно послушав, передал трубку ему.
– Это вас, – тихо сказал он.
– Алло, – нерешительно сказал я и встал с перевернутой постели. Подушка, почему – то была у меня в ногах. Одеяло на полу а простынь так крепко обвила мою правую ногу, как будто я крутился всю ночь волчком не переставая. Левой, я аккуратно начал высвобождаться из плена.
– Привет, – послышалось из трубки, это был Саня, – звоню тебе что – бы сказать спасибо за деньги.
– Значит Герда перечислила тебе бабосиков? – Оживился я и пошел на кухню, что бы попить воды.
– Да, – скучно ответил он, – только вот они вряд ли мне пригодятся. А так, конечно ты по пацански поступил. Спасибо тебе.
– Что то я не совсем понимаю тебя, Санек, – сказал я, – ты что встречаешься с дочерью Онасиса. А как же твой адюльтер?
– Много ты понимаешь в адюльтерах? Сколько их у тебя было то?
– Ну…
– А толк? – Он явно о чем то намекал.
– Слушай дружище, о каком толке ты толкуешь?
– Просто в могилу то эти деньги не унесешь, – спокойно ответил Саня и замолчал.
– Постой, постой, – закричал я, – в какую еще могилу? Да и с каких это пор ты начал заниматься святостью? Еще скажи что ты все деньги пожертвовал пенсионному фонду?
– Хухуендия это все, – устало констатировал он, а потом выдержав паузу тихо спросил, – ты уже в люстре?
– Что? – глупо спросил я.
– Если разговариваешь со мной, значит так и есть. Значит уже должен понять. Сидоркину привет передавай.
– Да что ты несешь то, дружище? – Закричал я и очнулся. Свет уже оставил мою голову и поднялся к потолку. Я все так же стоял у сцены в оперном зале и смотрел на верх. Рядом стоял Рабинович.
Заиграла музыка, это был тот самый мотив с парома. Откуда то неожиданно появилась Герда. Она была в голубом обворожительном платье с оторочкой из горностая. Ее обнаженная спина, и этот бокал – колба с коктейлем. В голове снова зашумело. Из за ее спины показался Сергеич. Он был все с той же тростью и улыбался так, будто мы с ним и не расставались.
– Познакомься, – представила его Герда, – капитан парома собственной персоны, – при этом она галантно присела в реверансе и весь зал последовал ее примеру. Все здесь кланялись ему, моему ночному гостю и благодетелю. Он широко улыбался и галантно кланялся в отместку.
– Что тут вообще происходит? – Глупо спросил я. У меня был вид потерявшегося щенка. Герда уверенно взяла меня за руку и предложила мне свой коктейль.
– Глотни, это тебя расслабит.
Я сделал невинный глоточек и обомлел. Коктейль был настолько противным и не вкусным, что меня удивило, как Герда пила его с таким выражением удовлетворения. За то он отрезвил мой ум и вернул дар речи.
– Так кто – то объяснит мне?
В это время все аккуратно расселись и занавес открылся. Оркестр грянул и Герда посмотрела на меня так, будто я не понимал и не осознавал самых элементарных вещей.
– Что все это означает, – я яростно одернул ее за локоть.
– Все же очень просто, – ответила она, усаживая меня между собой и Сергеичем, – даже проще чем ты думаешь.
Глава восьмая. На кладбище
– Погружаться в воспоминания, это как закидывать удочку. Никогда не знаешь, да и никто не скажет, что придется выудить из этой бездны. Иногда, это пыльца. Та, что осталась от раздавленных бабочек. И ничего не осталось от них. Ни засушенных крылышек между стеклышками, ни запаха лета. Только пыльца на пальцах. У любой любви есть времена года. Весна любви пьянит, отравляет и будоражит. Лето любви пылает жаром. Осень, язвами раскрашивает все и вся. Зимой все умирает. Или… засыпает до весны.
Иногда, это череда слов:
…Я помню, я верю, я знаю, я жду…
Так тяжело они идут. Леска натягивается до звона в ушах. Удилище гнется и трещит. Но ты тащишь и..
…Я верю, я помню, я знаю, я жду…
Иногда это краешек желтой от зависти луны. Она выглядывала из за тучи, глядя только в твои глаза, которые ты прикрывала теплыми ладошками. И мир затаил дыхание, ожидая твоего выдоха. Завсегдатаи от рыболовного мастерства знают, что такую, ловят на хорошее вино, голландский сыр и отсутствие жизненной перспективы. А если плюнуть, махнуть рукой и хоть трава не расти, то можно и четверть выудить и даже половину. Конечно это нонсенс и это в поваренных книгах не зарегестрированно, но на каждой приличной кухне вам поведают о данном факте как о незатейливой данности в нашей обыкновенной бытности.
Бывает, что и не клюет. Что же! Рыбалка дело хорошее, но на берегу и суше и…
А лучше, и к этому совету я призываю прислушаться, вообще забросить снасти подальше в кусты. Накормить свое прошлое остатками мотыля, запустить подальше червей. И, уверяю вас, без этого фосфора и незаменимых аминокислот вы не только проживете, но и обязательно возьметесь за написание своей поваренной книги.
Но без рыбы… совсем без рыбы.
Память отравляет. А особенно, если это память о женщинах.
Сергеич торжественно улыбнулся и закончил свой монолог. Как будто пробуя развеять таинственность происходящего. Свет совсем притих, и на сцене началось действие. В ее центр вышел аккуратно прилизанный конферансье во фраке и цилиндре.
– Дамы и господа, – сказал он торжественно, – для нас сегодня согласилась петь сама госпожа Виктория.
Весь зал посмотрел в нашу сторону и Герда встала. Ее голубое платье начало переливаться в опустившемся луче света, и она, неспешно поднялась на сцену. Заиграла музыка и Герда начала петь.
Исполняла она ту же песню что и на пароме пела незнакомка. Отличие было только в тембре голоса и стилистике. Если на пароме она звучала как танго, сейчас, Герда старалась предать ей романтический характер.
– Так что все это значит? – Шепотом попробовал спросить я у Сергеича.
– Вы можете запросто называть меня паромщиком, – улыбнулся тот и аккуратно наклонился к моему уху, – неужели вы и сейчас ничего понять не смогли? После того, как она поет для вас эту песню.
– Я слышал уже эту песню, – так же наклонившись к нему, произнес я, – и что дальше? Что это вы подсыпаете в свои коктейли? После которых, у посетителей глюки разные с потолка сыплются?
