Герберт Розендорфер - Великие перемены
Увеселения большеносых, как я уже писал тебе в тех письмах прошлых лет, нам непонятны и чужды. Они очень шумные и заканчиваются давкой. Самой близкой для нас по духу из их забав можно считать цирк, но и тут имеются решительные различия: большеносые любят то, что нам отвратительно, а именно дрессировку животных. Все, что передвигается на четырех ногах, самым преступным образом превращают в предмет для фокусов, прежде всего лошадей, потом слонов, собак, ослов, верблюдов, даже таких диких зверей, как львов и тигров — и чем более они ужасны, тем охотнее — даже морских львов и тому подобную нечисть, и самым невероятным образом блох и вшей. Кроме блох и вшей, которых соответствующий дрессировщик, естественно, хранит в коробках, все животные в их клетках (где они находятся взаперти все время, кроме того, когда выступают), производят много навоза, и убирать этот навоз в течение многих дней было моей обязанностью и обязанностью еще трех остальных навозных людей. С одним из них, по имени И-гоу, я разделяю комнату. Но эта комната есть не что иное, как повозка из дерева, стоящая среди таких же повозок позади циркового шатра. И-гоу большой, рыжеволосый и очень печальный. Родом он из страны, являющейся родиной уже неоднократно упоминавшегося здесь Универсального преступника Лэй Нина. В большинстве случаев И-гоу лежит на кровати, уставившись в Ящик Дальнего Видения, которым оборудована каждая наша комната-повозка. Если он не смотрит в Ящик, то поет песни и при этом плачет. У него тоже не было Па-по, когда он примкнул к цирку. Так он мне сказал.
Таков мой товарищ по комнате И-гоу. Двое остальных ничем не примечательны, правда у младшего из них очень красный нос. Я самый маленький из четверых. Я здесь вообще почти всегда самый маленький. Мир большеносых населен великанами, даже женщины возвышаются до уличных фонарей. Только иногда, нет: скорее, к удивлению, часто, натыкаешься в этой стране на тех островных карликов с востока, которых здесь называют Яп-цзи и которые с плоскими лицами и черными портфелями в руках рыщут вокруг и занимаются еще более темными аферами, чем гиены вес-си. Так мне сказали. Поскольку я не имею никакого отношения к их делишкам, опасаться их мне не приходится, и я радуюсь, глядя на них: в большинстве случаев ростом они еще меньше меня.
Как-то раз я прервал пение И-гоу и спросил, как так получилось, что большеносые так мощно растут вверх — и чем моложе, тем они выше. Это связано, сказал И-гоу, с искусственным навозом. Уже приблизительно сто лет они больше не используют натуральный навоз для удобрения полей, только искусственный. С тех самых времен наблюдается неестественный рост ввысь большинства большеносых. Таким образом, между этими двумя явлениями имеется взаимосвязь. Вероятно, так думает И-гоу, искусственный навоз пропитал всю землю, его миазмы проникли снизу в тела людей и потянули их наверх.
— Почему же я тогда такой маленький? — спросил я.
— Возможно, дело в твоих маленьких ногах. Тебе разве не бросилось в глаза, что у всех большеносых большие ноги? Посмотри на мои. Твои ноги слишком малы, чтобы пропустить через себя миазмы искусственного навоза.
Я сомневаюсь в теории И-гоу. Но если она верна, то значит миазмы искусственного навоза поднимаются вплоть до мозгов большеносых и разрушают в них способность познавать решающие взаимосвязи вещей.
На всякий случай вслух я это не произнес.
И-гоу рассказал мне о своей родине. Он называет ее «матушка» или «страна черной земли».[29] Люди там, сказал он, питаются в основном водкой. Поэты там — а прекрасный язык людей черной земли породил много поэтов — так невероятно печальны, так безутешны в глубине своей великой доброй души, что все они без исключения после того как напишут свои выдающиеся произведения, тут же сходят с ума или с удовольствием кончают жизнь самоубийством. Он показал мне маленькую книжечку. Она была усеяна непонятными мне значками. Много лет назад ее написал любимый поэт И-гоу по имени Го-го.[30] Сначала он впал в тоску, а затем и в религиозное безумие. В книге говорится, как объяснил мне И-гоу, о мертвых душах (что типично, подумал я). Но поэты, как сказал И-гоу, никогда не были любимы государственной властью, во всяком случае хорошие — никогда, плохие же поощрялись (как и повсюду, подумалось мне, как и у нас — ведь тебе известны неслыханные вирши канцлера Ля Ду-цзи?). И часто случалось, что те поэты, которые сами не желали сходить с ума, помещались государством или в сумасшедшие дома или запрятывались в темницы, где все равно лишались разума.
Замечательная страна, эта «матушка черная земля».
Там, рассказывал мне И-гоу, и Лэй Нин на своем месте, там для некоторых людей лжеучение Ка Ма'са тоже упало на благодатную почву. Огромная, можно сказать, гигантская империя, простиравшаяся на другой стороне вплоть до Срединного Царства, управлялась с незапамятных времен императорами, которые по большей части были тиранами. Последний из них был стерт с лица земли, и именно тот самый Лэй Нин стал новым тираном. Он был, сказал И-гоу, лицемерно улыбающимся тираном. Никто, сказал И-гоу, а я ему охотно верю, в действительности не верил в учение Ка Ма'са о всеобщем счастье, в том числе и сам Лэй Нин. Он лишь хитроумнейшим образом использовал это учение, чтобы самому удержаться у власти, что ему удавалось в течение нескольких лет, пока другой осчастливливатель народа не задул огонь его жизни, а тому — следующий и так далее, как оно и бывает при тираниях.
Но когда последний из череды осчастливливателей узнал, что народ готов спиться окончательно, если это осчастливливание не прекратить, он велел с ним покончить.[31]
— Но лучше у нас от этого не стало, — сказал И-гоу и засвистел печальную мелодию.
Он пригласил меня посетить его в стране черной земли, если он туда вернется. Я обдумаю его предложение.
Каждый вечер цирк дает представление. По нашим меркам здешних акробатов можно назвать жалкими. Многие работают спустя рукава. Все это выглядит совершенно не элегантно, а самое отвратительное, как я уже говорил, это их насилие над животными. В промежутках выступают комические фигуры, разыгрывающие популярные анекдоты. Один из номеров состоит в том, что некий человек вызывающей ужас наружности бросает ножи в почти неодетую девушку, прикрепленную к диску. Но в нее он еще ни разу не попал.
Когда я в тот день обратился к карлику с ослом, я и не подозревал, что тем самым в конечном счете ставлю свою жизнь на карту. Еще немного, дорогой Цзи-гу, и я бы больше никогда не вернулся в свое родное время, и поскольку тебе поневоле ничего не будет известно об этих местах, ты посчитаешь меня исчезнувшим в водовороте будущего времени.
Так что же случилось? И что же спасло меня?
Цирк постоянно перемещается с места на место. Много дней мы оставались в Либицзине, потому что это большой город, в связи с чем мы понадеялись на большой приток зрителей. Когда через некоторое время выяснилось, что зрителей мало и метатель ножей (его зовут Вань-Тань) бросает их перед почти пустыми скамейками, Бобровые усы распорядился сложить шатер и двигаться дальше вместе со всем скарбом и повозками и всем прочим, включая, конечно, и передвижные клетки с дикими зверями. Потом мы дали по одному или несколько представлений во многих маленьких городках, а также в некоторых среднего размера, смотря по обстоятельствам — в маленьких городках по одному, в средних несколько. Мы тащились на север, и приблизительно через месяц добрались до большого, очень большого города «Дай мне марку»[32] (Этот город называется так потому, сказал мне И-гоу, что здесь невозможно выйти на улицу без того, чтобы у тебя не начали клянчить деньги, причем зачастую самым грубым образом.)
Здесь, так приказал Бобровые усы, мы останемся надолго. Так город «Дай мне марку» чуть было не стал городом моего конца.
Через несколько дней после отъезда из Либицзина я заметил, что песни И-гоу стали веселее. Сначала я не придал этому никакого значения. Должен заметить, что девушка, сопровождавшая вместе с карликом осла, была той самой, которая почти неодетая каждый вечер стояла прикрепленной к диску, куда Вань-Тань бросал свои ножи. Девушку звали Ю-ли, она была такая красивая, что понравилась даже мне. Для большеносой у нее был сравнительно небольшой нос и не такие большие ноги. Однако я был далек от каких-либо мыслей о надежде, уже не говоря о том, что мог заранее предсказать сопротивление молодой дамы такому старому стручку, как я, к тому же размахивающему навозными вилами. У меня были (и есть) другие заботы. Я не настолько лишился разума, чтобы осложнять свою и так сложную ситуацию ради какой-то любовной авантюры.
Ю-ли была подругой — а может быть, женой или возлюбленной? — тут никто этого точно не знал — метателя ножей Вань-Тань. Но уже давно, как выяснилось позже, на девушку положил глаз печальный И-гоу, сначала совершенно напрасно, но к тому времени, когда мы прибыли в город «Дай мне марку», Ю-ли со своей стороны тоже стала бросать взоры на И-гоу и всегда, когда Вань-Тань в пустом шатре тренировался в метании ножей или уходил в город чтобы, как это называл И-гоу, «смочить горло» или отсутствовал по какой-нибудь иной причине, И-гоу проскальзывал в жилую повозку метателя ножей, где его поджидала Ю-ли, и без сомнения тут же ее осчастливливал.
