Владимир Сотников - Фотограф (сборник)
Как долго, как долго, – стучало у меня в голове, когда я вытаскивал его обратно из воды.
Я попытался расцепить руки Константина, но не смог – из-под рук доносилось страшное утробное мычание.
Подбежала Майя, вскрикивая вздохами, упала возле нас на колени – тоже старалась разжать руки Константина. Он медленно, словно прислушиваясь к себе, отпустил их. Волосы на голове спеклись, прилипли к коже, лицо было красным – я увидел, как медленно приподнимается, как от водянки, кожа щек и лба – Константин стонал и мотал головой.
Масло, масло, подумал я и взглянул на вагончик. В нем гудело пламя, вырываясь из двери. Я подбежал к вездеходу, надеясь в кабине найти аптечку, какую-нибудь сумку. Там было пусто.
– Чем смазать? – крикнул я Майе.
Она смотрела на меня распахнутыми глазами и мелко-мелко мотала головой.
Константин громко выдохнул – я различил его слова:
– Мочой… надо.
Майя протянула мне платок. Я отошел к вездеходу. Когда я осторожно прикоснулся мокрым платком к ожогам, Константин скрипнул зубами и произнес:
– Уже не поможет… Сильно?
– Да… нет. Заживет. Надо в лагерь ехать. Давай, Костя, потихоньку в вездеход.
Он, наверное, не слышал. Часто дышал, казалось, только выдыхал воздух. Мы помогли ему подняться, уложили на пол грузового отсека, Майя села рядом.
Я никогда не водил вездеход – он рванул с места, как прыгнул, и стал петлять то вправо, то влево. Я съехал с колеи и поехал рядом с ней прямо по тундре. Ветер, обгоняя нас, еще долго доносил дым от горящего вагончика.
Что это было? – думал я, глядя на свои вздувшиеся от волдырей руки, и видел вместо них обгоревшее лицо Константина. – Почему он, тысячи раз разжигавший такие печки, не посмотрел ее, не понюхал хотя бы – какая-то сволочь ведь залила туда вместо солярки бензин. И вентиль, наверное, открыт был, если рвануло так – значит, в печку просто налито было, как в бочку. И ведь я хотел поджигать, а Константин, наверное, машинально, вместо меня довел все до конца.
«До конца», – повторились во мне эти слова.
Повернуть бы время, закрыть, как тот вентиль в печке, чтобы не неслось так вперед, не обгоняло, как летящий огненный змей.
Черт знает что проносилось в моей голове, пока я трогал все рычаги и педали, на пробу изучая нехитрое управление!
Что будет дальше? – нажимал я газ, и вездеход рвался вперед, словно спешил открыть поскорее это невыносимое – дальше…
Мы выехали к морю далеко от лагеря, и я не знал, в какую сторону поворачивать. Я ехал вдоль берега и боялся, что удаляюсь от лагеря. Но вот показалась впереди охотничья избушка, и я вспомнил, как вчера утром Константин вдруг объехал ее вокруг – зачем? Во всех подробностях прошедших дней я буду видеть намеки на то, что в конце концов случилось.
Я остановился у вагончика начальника. Он выскочил вслед за мной к вездеходу, взглянул на Константина и – растерялся. Этот человек, повидавший всякое, не мог поверить, что такое могло случиться именно с Константином. Я вывел его из оцепенения, дернув за руку. «Вертолет, надо вызвать вертолет», – сказал я. Начальник побежал в радиорубку. Майя сбегала за врачом, подходили рабочие – на их лицах я видел непонимание, недоумение. Они готовы были видеть на месте Константина любого другого – мало ли что случается в экспедиции, – но сейчас выглядели как школьники, впервые увидевшие аварию. Они спрашивали меня, я отвечал – про печку, кем-то заправленную бензином, – и чувствовал, что мои слова ничего не объясняют. Не мог же я говорить о том, что Константин изменился за один день, стал другим, и сам мне сказал о конце своей прошлой жизни, что он наконец стал похож на меня? Эти объяснения останутся со мной и, наверное, с Константином.
Врач густо смазывал его лицо какой-то мазью. Я никогда не видел, как снимают маску с умершего, но эта параллель заставила меня вздрогнуть. Я словно отдернулся от этой мысли.
Вертолет прилетел через несколько часов. Майя улетела вместе с Константином.
Она вернулась через неделю – тихая, поникшая. На расспросы отвечала, что Константину сделали пересадку кожи и что врач обещал через месяц его выписать. После своей работы я заходил к ней, помогал разбирать накопившиеся пробы. Работали мы молча, как в читальном зале. Лишь однажды Майя не выдержала и отчетливо мне сказала:
– Он меня прогнал. Я уеду отсюда до его возвращения.
– Вы встретитесь потом, в Москве, – сказал я.
Майя невесело улыбнулась.
Она и правда уехала, как только закончилась промывка.
Начальник уговорил меня работать вездеходчиком – не хватало людей.
Константин вернулся осенью, когда уже выпал снег. Он вышел из вертолета в темных очках, с красным, словно прорезиненным, лицом, на котором застыла кривая ухмылка-оскал. Все поняли, что надо будет привыкать к этому лицу, еще долго вспоминая прежнее.
Вечером мы сидели у него и пили водку.
– Да сними ты эти очки, – сказал я.
– Ничего, пока надо привыкнуть. Прячусь от самого себя.
Я не выдержал и начал говорить о том, что ведь это я хотел зажечь ту печку и уже подходил к ней со спичками…
Константин оборвал меня:
– Я так и знал. Вину свою будешь придумывать. Было бы еще хуже – мы же там вдвоем оставались. Кто бы нас из огня выдергивал?
Он помолчал и вдруг спросил:
– Ходишь на свое место, к зимовью?
– Да нет. Сходил раз, сеть твою снял. Ты же говорил – плохое место.
Он улыбнулся:
– А я вот остаться хочу здесь на зиму. Сторожить. Не хочу пока возвращаться в ту жизнь. Начальник не против – понятливый мужик.
– Да что тут сторожить?
Он посмотрел в окно:
– Ничего. Разве только себя.
– А давай вдвоем?
– Нет, зимой здесь вдвоем нельзя. Совсем разругаемся.
Это «совсем» заставило меня замолчать. Мы допили бутылку, и я ушел спать.
Я улетал последним вертолетом. Радист, закрывая дверь, кивнул на стоящего у своего вагончика Константина:
– А этого забыли?
– Такого не забудешь, – ответил начальник.
Все мужики, прильнувшие к иллюминаторам, заулыбались: им понравилась интонация, с которой были сказаны эти слова.
Лопасти со свистом завертелись, поднимая вокруг вертолета снежную бурю. Я увидел, как Константин снял очки. Не спеша поднялся по ступенькам в вагончик, вынес оттуда карабин и выстрелил вверх.
Я представил, как где-то в море, в исходящую холодным паром воду упала пуля, вошла легко и бесшумно, и единственный маленький круг, захлебнувшись, сомкнулся над ней.
Ночью, сидя уже в самолете, повисшем над светлым полем облаков, я засыпал, думая легко и свободно, как можно думать только во сне: маленький остров, на котором остался одинокий охотник, похожий на меня, плывет где-то рядом, на одинаковом расстоянии.
Я уснул, и слова исчезли, оставив мне свои немеркнущие тени.
СМОТРИТЕЛЬ
Последним рейсом навигации я плыл на теплоходе из Красноярска в Игарку.
К концу второго дня берега раздвинулись так широко, что не стало видно отдельных деревьев – только желто-зеленые разводы лиственниц и кедров покрывали скаты сопок.
Я часами стоял на палубе и повторял про себя одни и те же слова. Судьбе было угодно… Вновь я посетил… Продолжения этих фраз растворялись в дымке, ткущейся из холодного пара, которым исходила вода. Мы подплывали к местам, где я не был двадцать лет.
Закат получился ранним – солнце закрыли поднявшиеся от горизонта облака.
– К непогоде, – сказал проходивший мимо помощник капитана.
Я спросил его, скоро ли будет поселок Фомка.
– Фомка? Нет такого. Ярцево километрах в тридцати.
Значит, совсем рядом, подумал я и стал всматриваться в берег, освещенный небесным светом. Скоро впереди мелькнул огонек бакена, от которого по воде в мою сторону пробежала дорожка. Наверное, этот бакен я удерживал багром в штормовую енисейскую ночь, пока Николай менял в нем сгоревшую лампу.
В тот вечер нас забыли на правом берегу. Закончив работу, мы спустились к воде и стали ждать лодку. Прошел час, другой. Темнело быстро. Мы разожгли костер. Сначала он горел ровно, потом заметался, зашипел первыми крупными каплями дождя. Начиналась буря. Огромный валун, под который мы перенесли костер, не спасал. Под сильным ветром волны налетали на берег совсем по-морскому. О лодке мы уже не думали. И удивились, когда услышали рокот мотора. Это была не наша казанка, а лодка бакенщика. Деревянным днищем она тяжело ударилась в берег, и мы вчетвером еле развернули ее обратно. «Ложитесь на дно!» – крикнул бакенщик, и лодка стала врезаться в волны. Лежа, мы вычерпывали воду, боясь поднять голову от страха. Я был ближе всех к бакенщику, и он сунул мне в руку багор, когда зацепил бакен. Оказывается, он менял сгоревшую лампу.
– Да кому он нужен сейчас! – крикнул я и увидел, как в свете фонаря свирепо сверкнули глаза бакенщика.
Плыли мы долго. Наверное, от одинаковости происходящего страх сменился тупой мыслью: неужели доплывем? Когда привязали прыгающую лодку к мостку и кто-то из нас попытался похлопать бакенщика по плечу в знак благодарности, он отдернулся и зашагал к своей избушке.
