Гэнъитиро Такахаси - Сайонара, Гангстеры
Когда сняли швы, муж попросил меня присесть рядом на кровати.
— Теперь я закурю, — сказал он. — Смотри.
Дрожащими руками он прикурил сигарету, глубоко затянулся и медленно выдохнул.
— Ну как? Дым не проходит сквозь щеки?
Никогда не забуду этой сцены, даже перед воротами святого Петра.
Сквозь щеки не проходило, нет.
Но только — о господи! — струйка дыма возникла из правого уха. Она поднималась вертикально вверх, точно в безветренный день из трубы печи для сжигания мусора.
Муж не смог пережить это потрясение.
— Теперь я никогда не буду в состоянии сыграть «Прогулки при луне» или «Когда мой принц вернется» Майлса Дэвиса, — удрученно бормотал он на смертном одре, сжимая мою руку.
И все же, несмотря на это, он пытался придать мне сил, когда я не могла прийти в себя от слез.
— Только подумай, ведь на небесах я смогу играть джем с Чарли Паркером, Эриком Долфи и остальным джаз-бэндом, — посмеивался он. — А уж когда мы заведем «Садись на поезд А» с Билли Стрейхорном и Гленном Миллером, сам Господь Бог подключится и начнет свинговать с нами.
Я сидела у него на кровати.
— Скажи мне, — сказал муж, — на что похож наш маленький монстр? Я никак не могу подобрать определения.
Я посмотрела в клетку на ящерицу, но, сколько ни думала, не могла найти слов.
— Боюсь, я бессильна, — призналась я, — у меня ничего не получается.
— Ну ладно, беда никогда не приходит одна, — изрек муж.
Это были его последние слова.
Потом я снова вышла замуж. И перевезла с собой ядозуба.
Второй муж никогда не рассказывал мне, чем занимается.
— Очень нервная работа, требующая деликатности и приносящая пользу многим людям, — все, что можно было от него услышать. Он был человеком высокой веры и во время исполнения супружеских обязанностей требовал, чтобы я становилась на четвереньки. При этом он никогда не притрагивался к своему «предмету».
В остальных отношениях он был необычайно милым и тактичным человеком. При этом с такой же нежностью относился и к моей ящерице.
К несчастью, с ним случилась беда на рабочем месте. У него оказалось полностью сожжено лицо.
Каким-то образом он попал головой в огонь. Как мне рассказывали, он пробежал стометровку, точно олимпиец, с горящей, вместо факела, головой. Это сообщили сослуживцы, которые принесли его домой.
Еще часа три после этого он дышал.
Он трогал свое забинтованное, как кокон, лицо, снова и снова возвращаясь к мысли, как он будет жить обезличенным.
Он просил меня потрогать лицо, но даже я не могла различить ни носа, ни глаз — никаких выступов или впадин.
Я слепила ему маску из папье-маше и прорезала в бинтах дырки для глаз — там, где они предположительно находились.
Надев ему маску, я сказала:
— Вот твое лицо, дорогой.
И подвела его руки к новым чертам.
— Господи, у меня есть лицо! Никаких сомнений, это оно! Прекрасные очертания!
Так, обнимая маску пальцами, он наконец успокоился.
— Скажи мне, — заговорил он. Я думала, что теперь, когда эта проблема отпала, он перейдет к другим, сделает последние распоряжения. Однако вместо этого муж спросил: — А чем в природе занимается наш ящер-ядозуб? Я никак не могу себе этого представить.
На этот раз я тоже потерялась в догадках. Не могла подобрать подходящих слов: а чем же действительно занимается ядозуб?
— Ладно, беда не приходит одна…
Сказал мой второй муж и испустил дух.
Престарелая дама ожила и помолодела, когда рассказывала о своих супругах. Как будто сбросила лет сорок. На моих глазах происходило чудо: стодвадцатилетняя вдруг становилась восьмидесятилетней.
— Вы только посмотрите на меня, какой я стала уродиной. Доживаю остаток дней в постоянной готовности, что Он в любой момент приберет меня к себе, — поведала старая дама. — Но все же еще одна вещь беспокоит меня.
Старуха улыбнулась своему монстру в клетке.
Тот распластался на дне, такой незыблемый, что казалось, с нашей вселенной ровным счетом ничего не происходит.
— Я все же хочу попытаться выразить в словах, чему подобен этот монстр-ядозуб. Написать это на листке бумаги, который захвачу с собой в тот мир, куда перешли оба моих мужа.
— Так вы пытались описать в словах этого…
Я колебался между словами «монстр» и «ящерица-ядозуб».
— …это животное, — наконец закончил я.
— Да., но у меня ничего не получалось. Наверное, у меня просто нет поэтического дара.
Я внимательно осмотрел ее питомца.
После чего написал на доске:
О, ящер-ядозуб!
О, монстр!
Это было единственно возможное начало.
Затем я продолжил:
Зеленый, гладкокожий,
С перепонками на пятипалых лапах
И сомкнутыми веками,
Длинными, тонкими задними конечностями,
Таким же тонким, узким хвостом,
Совершенно прямым.
О, ящер!
Отложив мелок, я глянул в клетку.
Ящер лежал бездвижно, как прежде. Разве что кожа покоричневела и покрылась едва заметными пупырышками, которые постепенно превратились в бугорки, на передних лапах выросли когти, а между глаз — рог, хвоста же не было вовсе.
— Вот так всегда и происходит, — сказала старуха с печальной усмешкой.
Я снова взялся за мелок.
О, бронзовокожий, пупырчатый монстр!
Какого дьявола ты отрастил себе острые когти,
Выпростал рог меж двух буркал
И как ты избавился от хвоста?
Очевидно, монстру не пришлось по вкусу мое стихотворение: он принялся энергично хлопать громадными крыльями, бросая на меня подозрительные взгляды тремя из своих четырех глаз, и весьма ловко щелкать по полу клетки теперь уже двумя хвостами.
Я опустился на стул.
Ящер, располагавшийся между нами, принял прежнее состояние.
Выведенный из равновесия, уязвленный наш «господь» менял формы, но потом так же незыблемо превращался в себя.
— Думаете, это невозможно? Ничего не получится? — с последней надеждой спросила старуха.
Неужели поэзия бессильна?
Я шепнул старой даме кое-что на ухо.
Она поднялась, нерешительно подошла к доске и взяла мелок.
Я хранил молчание.
Старая дама думала.
Затем мелко-мелко стала писать что-то. Это заняло у нее время. Я не сразу понял, что это, но, судя по иероглифам, это было ее имя, которое с трудом можно было прочесть. Закончив, она повернулась к птичьей клетке. Ящер стал тем, что было записано на доске.
— О, это просто чудесно!
Бросив мелок, старушка дрожащими губами поцеловала меня в лоб. Как сына. При этом она держала мою голову в горячих от волнения ладонях.
Как только старая дама ушла, я приблизился к доске и стал читать стихотворение, которое она оставила.
Бьюсь об заклад, вы заинтригованы, что же это был за стих. Но у меня нет способа передать его вам через слова на страницах.
Я не могу изложить его понятным вам языком.
И никто бы не смог.
2
Дана До Бумбум
Чучу-Элайя IX д'Орикас
Алан Твайлайт
Флорибеллечель Флор
Нордиска Соната
Мальчики (или девочки?) были пятерняшками — пятью близнецами неопределенного пола, похожими друг на друга настолько, что сомневаюсь, могли бы их различить даже собственные родители.
Поскольку в классе было всего четыре стула, мальчишки (или девчонки?) устроили потасовку, как в известной игре с недостающим стулом, едва вошли в комнату. При этом они проявили пугающе дикарский и воинственный дух.
Схватка закончилась тем, что один проигравший вылетел из толпы пяти маленьких монстров с совершенно одинаковыми лицами, шортами и майками.
Я обратился к мальчику (девочке?), сидевшему (ей) слева в первом ряду.
Он (она) ковырялся (лась) в носу.
— Дана До Бумбум, зачем твоя мама послала тебя в эту школу?
— Я не Дана До Бумбум, я Чучу-Элайя IX д'Орикас. Не туда попали.
Тогда я повернулся к девочке (мальчику?) справа впереди.
Он (она) с вожделением рассматривал (ла) только что извлеченную из носу «козу».
— Дана До Бумбум, зачем твоя мама прислала тебя в школу?
— Опять мимо. Я Алан Твайлайт.
Я обратился к мальчику (девочке?) в заднем левом ряду.
Он (она) как раз в этот момент бил (била?) соседа спереди.
— Дана До Бумбум, для чего твоя мама…
— Я не Дана До Бумбум, черт побери! Я Флорибеллечель Флор!
Я обратился к мальчику (?) (в общем, непонятно к кому, к «ребятишке») сзади справа.
Он (она?) как раз только что плюнул (ла?) в соседа впереди и поспешно собирал (ла?) новую слюну, запасаясь снарядами на случай ответной атаки.
