Николай Фробениус - Каталог Латура, или Лакей маркиза де Сада
Однажды вечером месье Леопольд, попивая кальвадос с сахаром, рассказал мне о проститутках Онфлёра и о Валери. Той некрасивой шлюхе, над которой я смеялся. Из-за которой так странно вел себя. Месье Леопольд долго описывал ее, строение ее тела, бедра, локти, пупок, скулы. Изгиб позвоночника. Говорил о подъеме стопы и сосках. О длине мышц, голени, сухожилиях. Он оживленно жестикулировал.
– Клянусь Богом, мой сын, таких бедер, как у нее, нет больше ни у кого! А какие у нее ягодицы! А груди, а живот! Ее тело совершенно!
Месье Леопольд сжал губы. Мне хотелось, чтобы он продолжал, и я подлил ему кальвадоса.
– Но красивый ландшафт быстро надоедает, – с раздражением в голосе сказал он и отодвинул кружку. – После долгого созерцания лугов и деревьев становится грустно, и только память говорит, что некогда этот ландшафт возбуждал тебя. И всякий раз, встречая постороннего, который с явным восхищением расхваливает тот же ландшафт, ты с удивлением смотришь на него, недоуменно пожимаешь плечами, бормочешь «да», «неужели» и угрюмо бредешь домой. Но стоит молнии ударить в деревья и оставить на ландшафте свои черные отметины, как в тебе оживает прежнее восхищение и тебя охватывает гнев. Как смело нечто столь безобразное вторгнуться сюда? – думаешь ты. Однако на самом деле втайне ты восхищаешься этими безобразными отметинами, ибо они научили тебя ценить надоевший было ландшафт. То же самое и с Валери. Ты можешь любоваться ее овальным животом и золотистыми волосами на лобке, можешь скользить взглядом по ее упругим бедрам и, задыхаясь от наслаждения, восхищаться голенью и щиколотками. Но проходит время, ты устаешь и хочешь уйти. Ну что в этом такого? – думаешь ты. Зеваешь, потягиваешься и мечтаешь, чтобы все поскорей кончилось. Тогда она наклоняется к тебе, ты чувствуешь, как пахнут ее груди, а она приближает к твоему лицу свою безобразную рожу и шепчет что-то, что раздражает тебя и в то же время возбуждает. И ты встаешь и ведешь ее к постели. И когда, обезумев от страсти, ты овладеваешь ею, то понимаешь, что она снова обхитрила тебя и что ты раб ее двойного очарования.
Пока он говорил, проснулась моя фантазия. Я увидел перед собой Валери, закрыл глаза и воображал, будто я подвесил ее в углу на крюк и рисую пером на ее теле. Она всхлипывает: перо царапает нежную кожу живота. Валери висит там совершенно беспомощная. Открыв глаза, я замечаю, что месье Леопольд перестал говорить и смотрит на меня.
Ночью мне снова пригрезилась подвешенная к потолку женщина. Я проснулся от головокружения. Больной и счастливый. Такого желания я еще никогда не испытывал, оно напугало меня, но доставило несказанное наслаждение.
Я стоял, прижавшись щекой к дереву, и смотрел на трактир на улице От. Туда вошла она, потаскуха Валери. У нее и впрямь было самое безобразное лицо во всем Онфлёре. Но фигура ее была безупречна – высокая, стройная. Мне захотелось перебежать через дорогу, получше рассмотреть ее и потом поймать, как бабочку. Но я не мог пошевелиться. Словно перестал быть самим собой. Снова превратился в ребенка, еще не научившегося ходить. Я продолжал смотреть на нее, пытаясь забыть, что чувствую себя ребенком.
Я видел, как проститутки прогуливались по улице дю Дафн. Видел, как молодые парни открыто целовали их и пели им серенады, а женатые мужчины украдкой, пряча лица, покидали их на рассвете. Но только сейчас мне стало ясно, что там происходило на самом деле. В книгах Бу-Бу я читал о падших женщинах, но мне казалось невероятным, что они есть даже здесь, в центре Онфлёра.
Меня преследовал запах Валери. Запах жженого сахара. Я подумал, что надо повернуться и уйти, что страстное томление в груди вредно и что отец Мартен рассердился бы, узнай он о том, что я подглядываю за шлюхой. Но я все смотрел и смотрел, пока у меня не начали слезиться глаза. Валери с безразличным видом стояла у ворот, глядя на улицу. Наконец подъехала карета. Она села в нее и укатила. Я чувствовал себя сосунком. Притаился за деревом. И ждал.
*Я постучал костяшками пальцев в дверь – раздался глухой звук. Нас разделяли лишь несколько сантиметров темного дерева. За дверью застучали каблуки. В приоткрытую щель выглянуло недовольное, заспанное лицо. Я старался держаться как можно прямее. (На мне был старый сюртук Гупиля с разрезом сзади, его панталоны до колен и туфли с серебряными пряжками, которые были мне велики.) Кашлянув, я показал ей кожаный кошелек с золотыми монетами из старого ларца Бу-Бу. И с нетерпением вглядывался в усталое лицо. Серые глаза. Часы пробили полдень, но она смотрела на меня, словно была середина ночи. Потом медленно приоткрыла дверь и пропустила меня внутрь. Комната была пуста. Пахло мылом и мужским потом.
Мы стояли друг против друга в этой пустой комнате. На стене висели рисунки животных и людей. Неужели она рисует? На пуфе в углу спали три кота. Валери смотрела на меня, пеньюар на ней колыхнулся. Оборки взметнулись, словно беспокойные облачка. Обнажилась часть груди. Круглое бедро, напрягшиеся мышцы. Валери выглядела грустной. Она улыбнулась, но улыбка не прогнала грусти.
Кому предназначалась эта улыбка?
Она погладила меня по руке, ее ногти щекотно царапнули кожу. Потом она посадила меня на стул возле кровати, я сидел и смотрел, как ее тонкие руки развязывают завязки пеньюара, и мне казалось, что я узнаю похожий на карамель запах ее плоти, мой взгляд скользнул по ее телу, по животу, по коричневатым соскам, по шее, я вспомнил взволнованный голос месье Леопольда и почувствовал, как мой не по возрасту развитый детородный орган, словно мокрый червь, пополз вверх по ляжке. Изучающий взгляд остановился на лице Валери. Ее круглые щеки были того особого цвета, какой бывает у гнилой рыбы, что-то среднее между розовым и синим. Голос оказался неожиданно низким:
– Как тебя зовут?
Не отвечая, я смотрел на нее.
– Меня зовут Валери Севран, – сказала она, словно доверила мне какую-то тайну.
Медленными движениями она продолжала распутывать завязки.
– Меня прислал месье Леопольд, – пробормотал я, не отрывая от нее глаз и сознавая, что слова мои маловразумительны и она меня не понимает. – Он уже слишком стар, чтобы прийти самому, а ему нужно измерить фигуру красивой женщины в связи с его занятиями анатомией. Вам надо только лежать неподвижно, словно вы мертвая. Получите за это два золотых.
Она фыркнула. Презрительно или с одобрением? Потом повернулась ко мне спиной, спустила с плеч пеньюар и медленно разделась, – наверное, тянуть время, смущать мужчин и заставлять их переминаться с ноги на ногу от нетерпения было частью ее ремесла, может, только в этом и заключается ее власть над мужчинами, подумал я.
Я увидел ее сзади – темную борозду между безупречными полукружиями, – она легла на кровать. Я смотрел на пальцы ее ног, на изогнутый мизинец, на тонкую полоску золотистых волосков, бежавшую от щиколотки до колена, на безупречные по форме коленные чашечки, на мышцы бедра. Она закрыла глаза. Презрительно улыбнулась. Господи, до чего же она была красива! Ее длинные ногти коснулись моего колена, притянули меня поближе, мой детородный орган дрогнул, от нее пахло сном. Я достал мерную ленту и наклонился над ней, измерил точно стороны треугольника, образуемого сосками и ртом. Посмотрел на цифры: 16, 19, 22. Натягивая мерную ленту от коричневатого соска к губам, я обратил внимание, что Валери лежит неподвижно, словно витает где-то далеко-далеко отсюда или погружена в глубокий сон. Я измерил ее ляжки, коленные чашечки. Живот и бедра. Расстояние от рта до лона – 34. Измерив все, я записал цифры в тетрадь. Задание было выполнено. Я снова сел на стул, дышал я с трудом. Она открыла глаза и улыбнулась. Думаю, она не поверила моей истории, конечно не поверила. Но от ее улыбки у меня по телу пробежал приятный холодок. Я тоже улыбнулся ей. И подумал, что ее рот похож на бабочку с расправленными крыльями.
Тогда она склонилась надо мной и сунула руку с длинными ногтями мне в штаны, она царапала меня, мяла, и ее ногти бесцеремонно впивались в мою кожу, но все это казалось мне блаженной щекоткой. Потом я потерял сознание.
Я шел домой. Торговки на площади, как обычно, глазели на меня. Я знал, что они думают: проклятый сын ростовщицы!
– Сморчок! – заскрипел мне вслед голос одного из лодочных мастеров.
Но я сделал вид, будто ничего не слышал. Обращать внимание на жизнь торговок и лодочных мастеров было ниже моего достоинства. Поднимаясь по тропинке к дому Бу-Бу, я видел себя в карете, увозившей меня в Париж. Я думал: здесь мне нельзя оставаться. Онфлёр может катиться ко всем чертям.
Я вхожу в дом. Это дом Бу-Бу. Останавливаюсь перед сундуком с ее одеждой. Поднимаю крышку, и мне в нос ударяет сладковатый запах ее тела. Я достаю одежду и раскидываю по всему полу. Передо мной лежит ее вышитое платье со смятыми лентами, то, в котором она ездила в Париж. Ко шву на спине приколот сложенный лист бумаги. Я бросаю платье на пол и расправляю бумагу.
