Иван Зорин - Секта Правды
Деревенские проглотили язык.
— Будьте благоразумны, — сверлил глазами Цыц, — и вместе мы восстановим справедливость.
— Но мы не убийцы! — крикнул Твердохлёб. Толпа зашевелилась.
— Забирай свои проклятые деньги, — донеслось из задних рядов. — За них мараться не станем!
Взгляд Цыца стал насмешливым.
— Не спешите, — хмыкнул он. — Я пока поживу у вас. И, хлопнув дверцей, покатил к дому старосты. Люди добры — хоть сейчас в рай, всему виной
СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ
Это случилось во вторник. А в среду люди Цыца ходили по дворам, отбирая телевизоры, выворачивая бесполезные лампочки, — генератор выключили утром, и к вечеру деревня погрузилась во тьму. Брали всё, что бросалось в глаза, что казалось неуместной роскошью: у плотника изъяли бензопилу, у Твердохлёба — дорогую винтовку, которую он прятал в сарае с дровами. Привыкнув к электричеству, бережковцы давно выбросили свечи и теперь жгли костры, чтобы дойти до уборной. За годы их глаза отвыкли видеть в слабом свете луны, они давно ориентировались по искусственным звёздам, которые стеклянными гирляндами свисали с крыш. Раньше бережковцы допоздна смотрели телевизор, теперь сидели в растерянности и рано легли спать. А на утро пошли разговоры. Сначала робко, отводя глаза, потом всё громче, настойчивее обсуждали предложение Цыца.
— Это всё бабы, — неловко отворачивались мужья.
— А дети за что страдают? — выли, как ветер, жёны.
Дом Галактиона обходили стороной. Анфиса, чувствуя недоброе, как икона, застыла в окне, кормя грудью ребёнка. До полудня решали, кто пойдёт, а в обед явились к Цыцу. Долго мяли шапки, переминались с ноги на ногу.
— Только не на глазах, — решился, наконец, плотник, — отведём в тайгу, а там.
— Нет-нет, — замахал руками Цыц, — справедливость должна быть публичной, в этом её сила!
Они торговались. Но Цыц, чувствуя слабину, стоял на своём.
— Это ж какой позор! — не выдержав, плюнул плотник.
И, сдвинув брови, вышел за порог.
— Ну-ну, — проворчал в спину Цыц.
Деревня — с ноготь, за день пять раз столкнёшься, и с Галактионом они встретились на кладбище, где тот прятался от косых взглядов.
Хотел, значит, корни пустить, — проскрипел Цыц, одетый, как всегда, по старинке, с золотой цепочкой поперёк жилета. — Стать пастырем и лежать среди стада… — Он фыркнул, указав на покосившиеся кресты. — На погосте и то вместе — что значит стадный инстинкт!
Без этого стада я давно был бы мертвец, — вставил Галактион.
Твои ягнята уже приходили и сдали тебя, как ты сдал меня.
Пусть так, — глядя в глаза, прошептал Галактион, — зато я знаю, за что умру, а раньше не знал, зачем жил.
Цыц пропустил мимо.
— Ты был как сын — а изменил, чужих облагодетельствовал — и где благодарность? Нет, преступление без наказания и наказание без преступления — вот она «человекиада»! — Перед ним опять встало веснушчатое лицо, выглядывающее из-за женской юбки. — Но мы её перепишем! — он рассмеялся: — Скажешь, из меня плохой писатель?
Галактион пожал плечами. Он видел тех, кого они посадили на иглу, и знал, по ком звонит колокол.
— Моя смерть искупит не предательство, — твёрдо произнёс он, — а причинённое зло!
Цыц покрутил у виска.
Судьба, как светофор, и бога из машины сменил для бережковцев чёрт из шкатулки.
К пятнице некоторые ещё держались. Но их ряды таяли, как забытое на столе мороженое. Последним сдался Твердохлёб.
Ты уж прости, — сутулился он под репродукцией «Тайной вечери». — Они тебя и так убьют, так зачем же зря пропадать? А мы тебя век помнить будем. — В руках он снова вертел свою винтовку. — И Анфиса ещё молода, а из меня какой кормилец?
Что ты говоришь, отец…
Анфиса по-прежнему сидела у окна с ребёнком на руках. Но говорила тихо, точно уже смирилась с тем, что он осиротеет.
А вечером побежала к Цыцу. Умоляла, плакала.
— Он знал, на что шёл, — с глухим недовольством перебил Цыц. — Кроме того есть законы, перед которыми я бессилен.
Анфиса бросилась на колени. Глаза у Цыца стали, как у удава:
— Два года я ждал этого, — оценивающе окинул он её. — А ты привлекательна — в Москве полно женихов…
Анфиса вернулась только к утру.
А в полночь к Галактиону постучался учитель. Долго мялся, не зная, с чего начать, после улицы его очки запотели, и он близоруко щурился, вытирая их о рукав. А опрокинув стопку, мотнул головой:
— Это ужасно, нас превращают в зверей! — и тут же потянулся к графину. — Они много себе позволяют, — глянув на дверь, выпил он так быстро, что пролил на воротник. — Нарушают права человека! — А после третьей уже задирал палец: — Однако с точки зрения государственной политики… Бывает, необходимо пожертвовать… Впрочем, не слушайте, я несу околесицу.
Галактион сидел за столом, скрестив руки, и старался думать, что когда-нибудь этот человек выучит его ребёнка, расскажет, чем обязаны все вокруг его отцу. Но эта мысль, ещё недавно соблазнительная, теперь не грела.
— Я горький пьяница, — блестел очками старик, — и мне терять нечего.
А прикончив графин, осоловел. Шатаясь, обернулся в дверях:
Мы будем за тебя молиться.
Молитесь лучше за себя! — огрызнулся Нетяга.
И долго смотрел на репродукцию «Тайной вечери». С Цыцем больше не договаривались, но всё вышло само собой, и в субботу деревня высыпала на
СУД
Руководил всем Соломон Цыц. Но временами он выступал как истец.
— Этот человек, — указывая на Галактиона, обращался он к бережковцам, — присвоил чужие деньги. Его вина усугубляется тем, что он злоупотребил доверием. Заметьте, у него была возможность раскаяться, но он пренебрёг ею… Я обвиняю его в воровстве, обмане доверия, укрывательстве краденого!
Играя желваками, Цыц отступил в тень. Настал черёд прокурора.
— Галактион Нетяга не сказал нам, откуда у него деньги, — выдвигал обвинения хромоногий староста. — Тем самым он ввёл нас в заблуждение, приведшее к катастрофическим последствиям… — Было видно, что он тщательно готовил речь. — Подсудимый сделал нас невольными соучастниками преступления, так что пострадавшими можно считать всю деревню. И мне не нужно вызывать свидетелей — преступление вершилось у всех на глазах.
Галактион вспомнил, что староста любил фильмы про судебные разбирательства. Тот говорил долго, а под конец потребовал смерти. Никто не удивился, после его слов все почувствовали обиду.
Адвокатом был Твердохлёб.
— Я спас его, — выступил он вперёд, но закашлялся, и на глазах у него навернулись слёзы. — Если бы я знал… Вон как всё обернулось.
Он беспомощно топтался.
— Мы выслушали защиту, — с глухим раздражением оборвал его Цыц. — Кто хочет добавить?
Толпа подалась.
— Мы и без него не тужили, — сдвинул брови плотник, — а он пробрался, как змей-искуситель. — Голос плотника стал библейски строг. — С таким не цацкаются: кто искусил малых сих, тому мельничный жернов на шею.
Многие закивали.
— Дело за малым, — оскалился Цыц, — выслушать подсудимого.
Галактиона выпихнули вперёд. Он искал глазами Анфису, но она осталась дома. «Ребёнок.» — подумал он.
— Мы ждём! — прикрикнул Цыц.
Галактиона развернули против солнца, он сощурился, и его шрамы слились с морщинами.
Я заслужил смерть.
Все ли согласны с приговором? — подхватил Цыц и, поправляя жилет, дёрнул золотой цепью.
Воцарилось молчание.
— Не слышу, — кривляясь, Цыц оттопырил ухо. — Хорошо, будем голосовать, как немые.
Медленно вырос лес рук. Дурачок тянул две.
— Справедливость восторжествовала, — подвёл черту Цыц.
Все почувствовали такую усталость, точно целый день кололи дрова, и казнь назначили на
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Едва не пробив крышу, всю ночь барабанил дождь, и теперь кругом были лужи. Стоя у стены в ожидании расстрела, Галактион вспоминал, как минувшей ночью Анфиса предлагала себя в постели, а после гладила по щеке: «Ты делаешь это ради ребёнка.»
И опять осталась дома.
Долго пререкались, кто будет стрелять. Бережковцы отнекивались, но Цыц оставался непреклонен. И тогда они с решимостью скорее всё кончить взяли автоматы у стоявших за ними людей Цыца. Никто не хотел испортить свой дом, и Галактиона поставили к недавно отстроенной церкви. Он смотрел поверх голов, как после ночного дождя тяжёлые капли стекают с ели, и вспоминал тот рассвет, когда его подрал медведь.
Но больше не видел в нём чуда.
Цыц, как кобра, раздувал шею.
— Командуй же! — не выдержал кто-то, и сразу открылась пальба. Стреляли все, казалось, брёвна за спиной Галактиона должны превратиться в щепки.
А он стоял.
— Однако жарко, — процедил Цыц, и его глаза превратились в щели. — Видишь, Галактион, какое рвение… — Дождевые капли за его спиной стали каплями крови. — А я ещё надеялся, что они буду стрелять в меня, когда приказал вчера зарядить холостые.
