Маргерит Дюрас - Летний вечер, половина одиннадцатого
— Нет, правда, — говорит Мария, — я так устала, я останусь здесь.
Клер уже вышла из машины с Жюдит. Пьер не закрывает дверцу, ждет Марию.
— Всего десять минут, — говорит он. — Ты можешь, Мария, идем.
Нет, она не хочет. Он хлопает дверцей. Втроем они идут к церкви Сан-Андреа. Входят внутрь. Мария больше не видит их.
Настанет полдень, и Родриго Паэстра поймет, что его бросили. Мария на минуту закрывает глаза. Вспоминает его? Да. Она вспоминает его взгляд, как его глаза смотрели на пшеничные поля, не узнавая их, и другой взгляд, когда глаза открылись в солнечных лучах. И она открывает глаза и видит двух ребятишек, которые завороженно смотрят на «Ровер». А их все нет. Наверно, обнаружили там еще что-нибудь, кроме Гойи, древность какую-нибудь. Она видит: держась за руки, они любуются вдвоем другими пейзажами. Вплывают в открытые окна дальние холмы и долины, леса, деревушка, стадо коров. Над лесом в закатном свете парят ангелы, идет стадо, поднимаются дымки от деревушки на холме, и воздух над этими холмами напоен их любовью. Озеро вдали — оно синее, как твои глаза. Они держатся за руки и смотрят друг на друга. В тени, говорит он, как это я раньше не замечал, твои глаза еще синее. Как это озеро.
Марии надо встать, надо пойти выпить мансанильи в этом баре — вот он, прямо напротив. У нее уже дрожат руки, она представляет себе, как алкоголь обжигает горло и растекается теплом по телу — ощущение такое же сильное, как от струящейся по телу воды в душе. Если они сейчас не вернутся, она пойдет в этот бар.
Они возвращаются. Между ними вприпрыжку бежит Жюдит.
— Там не только Гойя, — сообщает Пьер. — Ты зря не пошла.
Клер открывает дверцу. Мария жестом останавливает ее. Пьер стоит к ней вплотную.
— Сегодня ночью, — начинает Мария, — ночью, пока вы спали, я нашла этого парня, которого искала полиция, Родриго Паэстру.
Клер сразу становится очень серьезной.
— Ты опять напилась, Мария, — говорит она. Пьер не шелохнулся.
— Нет, — качает головой Мария. — Чистая случайность. Он был на крыше дома напротив отеля, прямо напротив балкона. Я увезла его за четырнадцать километров отсюда, по шоссе в сторону Мадрида. Сказала, что вернусь за ним в полдень. Он лег на пшеничном поле… Я не знаю, что теперь делать, Пьер. Пьер, я не знаю, я совсем не знаю, что делать.
Пьер берет Марию за руку. После ее слов стало очень тихо, и она понимает, что кричала.
— Прошу тебя, — говорит он. — Мария.
— Это правда.
— Нет, — вмешивается Клер, — нет. Это неправда, я готова поклясться, что неправда.
Она шагнула в сторону от машины, выпрямилась, такая величавая, что Мария опускает глаза.
— Я думаю, ему все равно, поедем мы туда или нет, — говорит Мария. — Ему это совершенно все равно. Мы вполне можем туда не ехать. Наверно, даже лучше будет, если мы не поедем туда.
Пьер вымученно улыбается.
— Но ведь это же неправда?
— Правда. Городок совсем маленький. Он был там, на крыше, прямо напротив балкона. Один шанс на тысячу, чтобы я его увидела, но это правда, правда.
— Утром ты нам этого не сказала, — замечает Клер.
— Почему же ты не сказала, Мария? Почему?
Почему? Клер удаляется от машины, взяв за ручку Жюдит. Не хочет дожидаться ответа Марии.
— Это тоже случайность, — говорит Мария Пьеру. — Когда я в первый раз его заметила, ты был на другом балконе с Клер.
Мария смотрит, как Клер возвращается к ним.
— Только гораздо позже, когда вы оба уже спали, я уверилась, что это был он, Родриго Паэстра. Было очень поздно.
— Я знал, — говорит Пьер.
Какие-то люди остановились посреди площади. Они смотрят на Клер — на Клер, которая неспешным шагом возвращается к «Роверу».
— Я сказала тебе, — продолжает Мария, — когда мы лежали и разговаривали. Но ты уснул.
— Я знал, — повторяет Пьер.
Вот и Клер, снова стоит рядом.
— Так что же, значит, он тебя ждет? — шепотом спрашивает она.
Такой она вдруг стала кроткой. Она рядом с Пьером, как никогда рядом с ним. В ней таится угроза, но она осторожна. А Пьер уже серьезно обдумывает рассказ Марии.
— Ох, я не знаю, — стонет Мария. — Я думаю, ему это безразлично.
Пьер смотрит на часы.
— Двадцать минут двенадцатого.
— Я совсем не хочу туда ехать, — говорит Мария. — Поступайте, как знаете.
— Куда? — спрашивает Жюдит.
— В Мадрид. А можно поехать в другую сторону.
Снова полицейские обходят площадь тяжелым усталым шагом. Время близится к полудню, и жара изнуряет. Солнце уже высушило улицы. Каких-то два часа — и ни капли влаги не осталось в канавках.
— Плед, — вспоминает Клер. — Это был он, да?
— Да. Ох, прежде всего я хочу выпить стаканчик мансанильи. Все остальное потом.
Она откинулась на спинку сиденья и смотрит, как они переглядываются. Идут искать на площади открытое кафе. Они будут разрешать ей пить, всегда, если ей захочется выпить, они всегда ее поддержат.
— Идем, — зовет ее Пьер.
Они идут во вчерашнее кафе. Мансанилья ледяная.
— Зачем ты пила коньяк? — спрашивает Клер. — Хуже нет — пить коньяк на ночь.
— Просто ужасно захотелось, — отвечает Мария.
И заказывает еще стаканчик мансанильи. Они не возражают. Даже Пьер — он думает теперь только о Родриго Паэстре. Он попросил у официанта газету. На первой полосе — фотография Родриго Паэстры, маленькая, нечеткая, наверно, переснятая с документа. И еще два снимка. На одном — Перес. На другом — совсем молоденькая женщина, круглолицая, с темными глазами.
— Они были женаты всего восемь месяцев, — говорит Пьер.
Клер берет у него из рук газету, читает, отбрасывает на стул. К ним подходит официант. Показывает пальцем на полицейских.
— Он мой кореш, Родриго Паэстра, — сообщает он. Смеется и делает жест рукой: мол, ищите, ищите хоть до скончания века.
— Они не поймали того дядю, — говорит Жюдит.
— Еще мансанилью, пожалуйста, — просит Мария.
Пьер промолчал. А раньше он не позволил бы ей заказать еще. Он разрешает ей выпить третий стаканчик мансанильи. Смотрит на часы. Жюдит, сидя на коленях у Клер, внимательно вслушивается в разговоры. Официант ушел.
— Ты сказала, в полдень?
— Да. Он повторил за мной. Сказал: полдень. Но он сам этому не верил.
Пьер тоже заказал себе стаканчик мансанильи. Мария выпила уже три. Она улыбается. Говорит:
— Это так занятно и ново.
— Ты расскажешь нам, Мария? — просит Клер.
Мария улыбается еще шире. И тут Пьер спохватывается.
— Ты не будешь больше пить, — решительно говорит он.
Его рука чуть дрожит, когда он берет свой стаканчик с мансанильей. Все, больше не буду, обещает Мария. Клер уже забыла о Родриго Паэстре, опять она ловит каждое движение Пьера и ничего не может с собой поделать. Солнечные лучи ворвались на крытую галерею с каменными перилами. И вся площадь начинает погружаться в полуденное оцепенение.
— А они-то, — произносит Мария, — они были на самой заре любви.
Пьер берет ее руку, сжимает в своей. Но Мария машет рукой в сторону мэрии.
— Его жена там. И Перес тоже. Чтобы соблюсти приличия, надо было разлучить их в смерти.
— Мария, — зовет Пьер.
— Да. Я сказала: может быть, граница. Он ничего не ответил. Вот так история, вот так история!
Вокруг нее уже пустота, одиночество опьянения. Но она знает, в какой момент надо остановиться и замолчать. Она остановится.
— Все-таки, — говорит она еще, — какое-то разнообразие.
Возвращается официант. Они умолкают. Пьер расплачивается за мансанилью. В Мадрид? — интересуется официант. Они еще не знают. Говорят немного о грозе. А вчера она застала их в дороге? Они отвечают нехотя, и официант не настаивает.
— Ты узнаешь место? — спрашивает Пьер.
— Узнаю. Но как же наш отпуск?
— Выбора нет, если ты меня спрашиваешь. Ты поставила нас в такое положение, что выбирать не приходится.
Он говорит спокойно, без раздражения. Улыбается. Клер молчит.
— Отпуск, — повторяет Мария, — понимаешь, когда я говорю об отпуске, я думаю в первую очередь о вас. Не о себе.
— Мы это знаем, — снисходит наконец Клер.
Мария встает. Стоит, очень прямая, лицом к лицу с Клер; та не движется с места.
— Я ничего не могу поделать, — говорит Мария тихо-тихо, — ничего. И никто не может. Никто. Никто. Вот это я и хотела сказать. Я тоже не выбирала, я просто увидела этого парня ночью на крыше. Ты поступила бы так же, как я, Клер.
— Нет.
Мария снова садится.
— Мы туда не поедем, — решительно заявляет она. — Во-первых, нам не удастся его спрятать, он такой огромный, просто великан, а если даже удастся, ему это совершенно безразлично, что мы попытаемся его спасти, это бесполезно, я бы даже сказала, смешно. Нечего больше спасать, ничего не осталось от Родриго Паэстры, только пустая шкура, к чему ее спасать? Клер, ты поедешь в Мадрид. Я с места не сдвинусь. Только Мадрид.
