Георгий Эсаул - Алиса Длинные Ноги Искуплениеъ
Занимательно - из романтического приключения, из французской новеллы о двух влюбленных поэтах - сценка!
Княгиня Ольшанская подпрыгивала, ножку выше головы поднимала, и никто не укорил её в схожести одежды с нарядом месье Жака, даже заподозрили, что они нарочно подстроили, выдумали подобное одеяние, чтобы к сценке перейти со слезами, с вывихами рук и розами под лапками тщедушного соловья в чине полковника!
Я на маскарад придумала платье цыганки, волоокой дочери Вологодских степей, на конфету в золотой обертке похожа!
Ступаю мягко, думаю, что умру от волнения, не оценят мой наряд яркий, маковый, а ткани под золотыми украшениями спрятаны - так грибы прячутся под листьями ольхи.
И умерла, рада бы воскреснуть, а воскресшей в платье цыганки после бала - постыдно, нелепо, наводит на подозрения, что я не развлекалась, а в душе затаила мечту - уйти в поля, прыгать через костёр, воровать коней - романтика!
Учитель каллиграфии барон Матхаузен Фриц Оттович меня успокаивает - на колени посадил (убеждал, что место цыганки - на коленях у знатного романтика!), а сам вырядился Принцем, только вместо пера на шлем воткнул Новогоднюю Малюсенькую - СЮ-СЮ! - елочку!
"Если в душу наплевали, а родили до срока, то девушка не знает основ стихосложения, плезиры у неё корявые, двусмысленные, и чёрт находит в этой двусмысленности третий смысл - Власть над Миром! - барон Фриц Оттович укачивает меня на коленях, будто на волнах на лодочке плыву, сомлела, расшалилась, его за бородку дергаю, козликом называю - на балу маленькие шалости девицам благородным дозволены, лишь бы честь не запятнать и устоять, не оконфузиться.
Барон Матхаузен возгорелся, губами - будто гусиным пером по пергаменту - пишет:
"Матушка моя часто мне кричала из подвала - в подполье она жила с лешим:
"Фриц, чёрное Солнце Вселенной!
Если тебе часть одежды кажется неприличной, оскорбляющей приличия - выкинь её без сожаления, вырви из сердца - не для лоскутов материи живём, а - для Гармонии!
Аполлон не нуждался в одежде, голый разгуливал по улицам Спарты, потому что - атлет, закован в панцирь мускулов, киту подобен.
Ищи своё счастье, а о Правде не забывай, не потеряй её, не преврати в медную пуговицу на панталонах!
Я в армии служила, поручиком в гусарском полку - задорная, головы врагов - представляли их капустой - с вдохновением рубила шашкой.
После боя соратники успокаиваются, под кусты падают снопами пшеницы, пьют фиолетовое крепкое, трофеи рассматривают через призму гордыни, а я - не остыну - шашкой размахиваю - нет головы врага, капусту рублю на ужин - знатный ужин, даже мёртвые воскресали, капусткой хрумкали, иногда чирикали - мёртвым никто не запретит чирикать!
Радостно, привольно мне в армии, но - когда в баню гусары зовут, или в место уединения мне понадобится носик припудрить - изобретаю, в инженера Кулибина превращаюсь, мысленным взором орла окидываю горы и леса - где мне найти уют, чтобы гусары не увидели, что я женского пола, как Жанна Арк?
Поклялась, что наступит день, когда из-под венца выйду в белой фате, искренне расцелую мужа в чёрные гусарские усы, а на могильном камне предков - всегда горячий камень, желания исполняет - яичницу испеку!
Однажды обмишурилась - батюшка и матушка, мои в гробу перевернутся, заверещат перепелами!
Уединилась возле горной речки - хрусталь-вода, разделась до естества, трогаю себя, осматриваю - не нанесли ли мне враги во время боя раны душевные и телесные - так повар разглядывает тушку говорящего цыпленка-философа!
Удовлетворилась собой, поклонилась мать-сырой земле, самопожертвованно в речку вступила - барахтаюсь, брызгаюсь, жалею, что нет рядом со мной подружки, с которой бы похохотала, брызнула бы в лицо пену Афродиты!
Натешилась, голубой глиной измазалась, омыла перси, по бедрам крутым руками серебряными провела - облагородилась, не стыжусь, если разъедает меня прекрасное!
Вышла из воды, волосы короткие приглаживаю, с ёжиком себя сравниваю, но у ёжика зад в колючках, а у меня на теле ни одного волоска, будто соскоблили топором и утюжком приложили.
Вдруг - словно пушка из мешка с мукой - из кустов выходит поручик Голицын - молоденький, пушок над губой, румянощёкий до неприличия; я губку закусила от досады за поручика - лицо гусара должно сиять Луной, бледное, задумчивое со следами небесной синевы, но не радостью свеклы и маков.
Поручик удивляется, в меня тонким пальчиком пианиста тычет, вокруг бродит задумчивым волком:
"Груди, вы, красавчик, в боях накачали - шашкой, как гирей в цирке размахиваете - трепещут враги, соратники рукоплещут!
Волосы ваши от переживаний - гром, порох, дым - выпали на теле, понимаю, в пажеском Корпусе подобное видел у наставников, когда под покровом ночи они к нам приходили и поучали шомполами по оголенным ягодицам!
Но беда - в какой битве вам мужское достоинство срезали - лишь рана пропастью кровавой осталась, незаживающая, чёрт из этой раны выскочит в боевом угаре, сметет наш редут!"
Не признал поручик Голицын в девушке девушку, подумал, что я - инвалид с отрубленными гениталиями, а груди-вишни с дынями, узкая талия и крутые бедра балерины - игра природы!
Сын мой, не ищи в незнакомом знакомое, а в знакомом - незнакомое!" - Матушка моя крышку в подполье закрыла, засмеялась глухо, внутриутробно - так хохочет младенец в утробе чёрта.
Может быть, превращалась матушка в лукавого в темноте - не ведаю, и не нужны мне эти знания, потому что с грузом знаний ступать больно, ноги колышутся, позвоночник изгибается змеей ядовитой, и нет у змеи ответа на вопрос:
"Для чего мы живем?" - наставник замолчал, но с коленей меня не сбрасывал, добрый терпеливый, утомила я его своим весом - лёгкая, но для старческих костей - обуза.
Бал продолжается, я кидаю в зал золотые монетки, золото - пустое, много во Вселенной золота, хоть сто пудов золота Вселенная сотворит из речной воды.
Возник из ниоткуда мужчина в рубище волхва - потешный маскарадный костюм, но веет от тряпок недобрым, могильным холодом.
Волхв ногу выше головы взметнул, стоит, бородой меня укоряет за невыученную пьесу для арфы.
Я задрожала, глаз не отвожу от красных туфлей с загнутыми концами на тощих ногах-шпильках волхва.
Туфли притягивают, заманивают, обольщают, кажется, что расшатывают мои моральные устои, подтачивают нравственность - так жук грызет древесину гроба.
Барон Матхаузен побледнел, меня с коленей небрежно сбросил, но я не в обиде на Наставника, знает он, сколько стоит благонравие - в Кредитном банке не купишь!
Прошептал мне значительно, о бровь домиком сломал слова:
"Не верь мужчинам в красных туфлях с загнутыми носами; туфли - зло, носы - вход в ад, в этих туфлях чёрт приходит!"
Голову свесил, ручку крендельком волхву подал, и скрылись в тумане неведения - не боятся мук! - графиня Алиса Антоновна прошла вокруг окаменевшего посетителя, подняла ногу выше головы - и ножка девушки - усмешка! - Вы вошли, осторожно, гимнастка на канате над пропастью пройдет разнузданнее.
Ноги у гимнастки - позор!
Туфли ваши красные увидела, вспомнила маскарад, предостережение барона Матхаузена и соединила всё в одно кольцо; кольцо в носу папуаса - смешно; бегают по джунглям, потрясают копьями и юбками из листьев, а в носу кольцо болтается, будто нос - ручка двери!
АХАХА! ИХИХИ-ХИ-ХИ!
Дверная ручка - нос, остроумно я пошутила, кловун Бимбо иголками запишет мою шутку в уголках своих шаловливых глаз!
- Я - Гонджон - старший советник всемогущего мудрейшего, Солнце Вселенной - Короля Якова! - советник в смущении - под непорочным взглядом графини Алисы Антоновны - прикрыл ладонями гениталии, но затем расхрабрился, поднял руки-копья, закричал тонко (Алисия услышала в вопле звон бокалов на поминках по безвременно ушедшему барону Матхаузену - человеку, который понимал птиц и потешно на утренниках танцевал в костюме филина!). - О Добре и зле пришел поговорить, речь подготовил, даже вспотел и пот промокнул ароматической подушечкой из волос ведьмы... нижних волос...
Жарко, факелы чадят, огнями рисуют картины ада, разделся от жары, не задумывал противоестественное, о чём сожалел бы в Королевской библиотеке.
Вы вывели меня из состояния душевного равновесия: наготой откровенной, и длинными сосновыми ногами - путник с вепрем за плечами им судья - подняли во мне чувство удивительного насилия.
Снасильничаю, обесчещу вас, а утром огонь сотрёт черты порока с вашего лица, высушит слёзы и обнажит душу до костей - так в пустыне ворона ждёт, когда Солнце освежует верблюда.
- Снасильничаете? Обесчестите? АХАХ-ХА!
ХА-ХА-ХА-ХА! - графиня Алиса Антоновна согнулась в хохоте, смотрела на старшего советника Гонджона раскрытыми кокосовыми ягодицами. - Что вы знаете о чести, если не знаете о моде ничего?
Наказали меня угрозой, но вашей угрозе - три копейки на ярмарке в Нижнем Новгороде; кловуны купят эту угрозу и в цирк принесут, чтобы батраки и бурлаки потешились, словно зайчатки в бочке квашеной капусте.
