Нелли Маратова - Наследницы Белкина
— Если вам так не нравятся жених и его семья, почему бы не сказать им об этом прямо? — с нарочитой небрежностью предложил я.
Великаны уставились на меня так, точно я спустился к ним на раковине, запряженной дельфинами. В сущности, так оно и было.
— Вы это серьезно?
— Еще бы.
— Невозможно.
— Вы спятили.
— Завтра в полвосьмого — парикмахер, без четверти девять — визажист…
— Приглашения разосланы. Газеты оповещены.
— И для чего тогда ремонт?
— И дорогущий ковер в гостиной?
— А камин?
— А павильоны, тенты, официанты в бабочках?
— Ленты для свидетелей?
— Привозные газоны?
— Первоклассный повар? Меню из ста одиннадцати блюд?
— Бутоньерки.
— Букеты цветов по всему дому. Орхидеи и лилии, на которые у меня аллергия. Белый свадебный лимузин.
— Длинный, как черт.
— В цветах и лентах.
— Шарики с гелием, дрессированные голуби.
— Музыкальный фонтан с подсветкой, арки с амурами.
— Не забудьте о кольцах.
— И о торте, шоколадном многоярусном торте со съедобными фигурками жениха и невесты. А еще фейерверк, и живая музыка, и этот чертов фотограф, который столько крови из меня выпил…
— И все это в долг.
Я даже вспотел от какого-то почти бесноватого, неожиданного натиска нарядной действительности. Реестр был впечатляющий. Каталогизированное, плотно упакованное счастье. Монструозный список одушевленных и не очень сущностей, который, развертываясь бесконечной ковровой дорожкой, ведет в далекий и недостижимый семейный рай.
— А это, учитывая кризис, оказалось очень непросто. Кредита Пупсику не дали.
— В денежных делах каждый сам за себя. Тут уж и связи никакие не помогут. И дружба побоку.
— Пришлось задействовать родственников.
— И давних должников.
— А вы предлагаете все это похерить.
— Да, предлагаю, — невозмутимо парировал я.
— Гора подарков в конце концов, — гнула свое Котик. — Не возвращать же все это?
— Гости, их дети, их костюмы, их купленные на поезд и самолет билеты.
— Вот именно! Моя сестра с детьми, этими монстрами, что мы всем им скажем? К тому же родители жениха…
— И его сестры…
— Да, эти несчастные создания… Безгрудые, длинноносые, тощие, пропащие, в ветхой одежде…
— Заучки.
— Ботанички.
— Синие чулки.
— Они этого не переживут… Это как пить дать.
— Точно-точно…
— А Алиса? Она же мечтает о свадьбе. Не говоря уж о женихе…
— Алиса, кажется, не совсем уверена, — мягко возразил я.
— Это каприз и скоро пройдет. Она никогда не знает, чего хочет. Нам, конечно, все это не по душе и, откровенно говоря, не по карману, но что поделаешь…
— А вы попробуйте. Скажите всем правду.
— Ну да!
— Да ну!
— Вы попробуйте, просто попробуйте, — повторял, словно мантру, я.
Бройлеры переглянулись.
— Вы думаете? — спросила она, задумчиво жуя.
— Уверен.
Пупсик, облизывая пальцы, энергично закивал:
— А может, правда, Котик, подумай, как все просто! Возьмем и скажем, когда они придут. И все отменим.
Брови Котика изобразили задумчивую синусоиду. Пухлые пальцы Котика застыли на вазочке с вареньем. Согнанная со сладкого насеста пчела снова присела на липкий ободок.
— Так и сделаем, — решительно заявила великанша минуту спустя, отгоняя настырное, жужжащее от голода и гнева насекомое.
— Скажите, — вдруг вспомнил я, наблюдая за мстительными зигзагами пчелы, которая, оставшись без варенья великанши, утешилась печеньем ее мужа. — А нет ли здесь поблизости какого-нибудь… водоема?
— Водоема? — поперхнулся Пупсик.
— Ну да.
— Нету тут никаких водоемов, — отрезала Котик, решительно водрузив чашку на блюдце.
Воспользовавшись тем, что бройлеры всецело отдались процессу пищеварения, я выскользнул из-за стола и заспешил к дому. Отчаянно жали ботинки.
В забитой цветами и подарочными свертками гостиной никого не было. Неплотно задвинутые шторы цедили горчичный солнечный свет, создавая иллюзию проницаемого, как внутри плетеной корзины, пространства.
Стоило мне выйти в коридор, как в дверь позвонили.
— Откройте, пожалуйста, — пропел с террасы вежливый басок Котика.
Вздохнув, я повиновался: торопливо проковылял на веранду, открыл дверь и оказался под прицелом скорбных, безмолвных и темных, как дула, лиц. На пороге стояли двое с надменно поджатыми ртами: оба с проседью, оба коротко и аккуратно стриженые, волосок к волоску, пуговка к петельке, пятки вместе, носки врозь. У него — кожаный портфель, у нее — золотистые пряжки на туфлях. Вошли, подозрительно осматриваясь; в ответ на мое сбивчивое приветствие, не размыкая тонких уст, брезгливо мотнули головой, словно бы заранее отмежевываясь ото всего, со мною и с этим домом связанного. Кандидаты, догадался я и, неуклюже пятясь, проводил их в гостиную.
Предложив гостям присесть, я выбежал на террасу. Семейство бройлеров исчезло. На столе, бряцая блюдцами, хозяйничал Рам-Там, пытливо окуная рыжую ряшку в чашки и вазочки. С минуту мы мерялись неприязненными взглядами, затем усатый обормот насмешливо мигнул, облизнулся и переключился на сливки и сладости.
Кляня чаепития на чем свет стоит, я вернулся в дом.
Гости с темными, суровыми лицами продолжали молча стоять у стены. Вкладывая в слова всю доступную мне гамму гостеприимных эмоций, я еще раз настойчиво пригласил их присесть. Они с опаской подошли к одному из диванов и, держась чрезвычайно прямо, синхронно согнулись, присев на самый краешек.
— Вы родители жениха? — задал я риторический и явно неуместный вопрос.
Женщина брезгливо поморщилась; мужчина кивнул и схватился за щеку, точно его пронзила внезапная зубная боль.
— Мои поздравления, — продолжил взаимовежливую пытку я.
— Спасибо, мы очень рады, — последовал скорбный ответ.
Мужчина ухмыльнулся сквозь метафизические зубные страдания. Женщина, чинно сложив руки на коленях, уставилась в пол.
Загнанный в угол напряженным молчанием гостей, я, как прохудившийся мешок, продолжал сыпать бестактностями. Очень скоро выяснилось, что импровизатор из меня никудышный. Круг нейтральных тем исчерпался быстрее, чем того требуют правила этикета. Гости сидели прямо, глядели надменно и приходить мне на помощь не спешили. Обсудив сам с собой все превратности погоды, я беспомощно замолчал.
Нагнетая атмосферу неловкости, в коричневую тишину гостиной влетел чрезвычайно громкий и наглый шмель. Описав круг, словно бы произведя рекогносцировку, он решительно подлетел к дивану и сел даме на плечо. Дама вздрогнула; полосатый шпион, обиженно гудя, принялся исследовать ее длинное скуластое лицо. Дама взмахнула рукой — один раз, другой, третий. Шмель все это игнорировал: виртуозно лавируя между взмахами рук, он пробирался к носу противника. Стараясь сохранять невозмутимость, к увлекательной пантомиме жены подключился муж. Я, странным образом включенный в эту сценку, предложил им свернутую газету, после чего безмолвная битва продолжилась. Гости махали руками, я отсиживался на диванчике для запасных, напряженно наблюдая за ходом игры, и только шмель, нарушая законы жанра, цинично гудел в коричневой тишине. Наконец, вдоволь наигравшись и рассмотрев лицо врага с той степенью скрупулезности, которая ему была необходима, шмель вылетел в коридор.
И снова воцарилось молчание. Подгоняемый безысходностью, я вскочил и, подбежав к окну, принялся с преувеличенным воодушевлением раздвигать шторы. На пол легли прямоугольники пляшущей пыли. Гости досадливо замигали, но стоического молчания не нарушили. Заполнив комнату солнечным светом, я азартно набросился на пестрые развалы свадебных подарков у окна, решив рассортировать их по цвету и размеру.
Увлеченный этой затеей, я не сразу услышал телефонный звонок. Кандидаты сидели безмолвные, безупречно прямые. Пришлось взять трубку.
— Слушаю, — все больше вживаясь в роль лекаря поневоле, властно сказал я.
В ответ послышались странные скрипы, перемежаемые жуткими свистящими сгустками отнюдь не человеческой речи, требовательный треск, прерывистый храп, рокочущие и нахлестывающие друг на друга шумы, словно я своей неожиданной деловитостью вывел из строя старинный, на ладан дышащий прибор. Постепенно мозаика звуков стала складываться не сказать чтобы в слова, но в подобие упорядоченной последовательности лексем, с собственным, скрытым пока смыслом. Я напряг слух, приняв форму огромной, отзывчивой ушной раковины; я практически сросся с телефонной трубкой и очень скоро различил в трескучей музыке отрывистый речитатив Котика. Изъяснялась она с помощью сложной двоичной системы свистов и хрипов разной длины, отдаленно напоминающей азбуку Морзе, выстреливая вербальные цепочки пулеметной очередью. Доведенный до отчаяния криптографической тарабарщиной, в какой-то момент я с удивлением обнаружил, что начинаю ее понимать.
