Владимир Дружинин - Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы
Что еще интересует репортера? Разумеется, личная жизнь скульптора. Он ведь приобрел популярность. Тадзири отвечает односложно, нехотя. Да, по-прежнему живет в деревне, недалеко от Роттердама. Да, женат на голландке.
Издавна поселился в Голландии японец сказочный, рисованный синей краской — на делфтском фаянсе. Потом появились на причалах живые японцы. Но такого удивительного японца — скульптора с гаечным ключом, яростного, непримиримого — не видел Роттердам. А ведь он многое видел…
Баржа «Курск»
Наконец-то мне расскажут про Анатолия!
Я сижу в кафе на Лейнбаан — серой улице одинаковых магазинов-коробок.
Если верить рекламе, это самый благоустроенный, самый современный торговый центр. На мой взгляд, самый унылый.
Жду Ханса Эйельманса, участника Сопротивления.
Заказав чашку кофе, я помедлил, читая меню, и сказал уже вдогонку девушке-официантке:
— Еще пирожное, пожалуйста!
Она кивнула и убежала, убежденная почему-то в том, что мне больше ничего не нужно. А мне хотелось есть. Я съел бы большой голландский бутерброд по-заандамски. В меню его нет. Вообще в кафе есть почти нечего. Я попросил яйцо по-русски — с майонезом, салатом и ломтиком ветчины, дежурное блюдо чуть ли не всех ресторанов мира.
Девушка посмотрела на меня сперва с любопытством, потом с некоторым почтением.
Я оглядел соседей. Перед каждым — чашка кофе. И только. Беседуют не торопясь, покуривают — видно, намерены провести за одной чашкой кофе весь вечер. Тогда я понял: официантка приняла меня за экстравагантного миллионера.
Эйельманс — здоровенный седой детина с татуировкой на обеих руках — тоже ограничился кофе.
— Во-первых, — сказал он, — я в семь часов пообедал. На сегодня хватит. Во-вторых, в Роттердаме особенно берегут деньги.
Причина несложна. Здесь — последние новинки домостроительства, а значит, самые дорогие квартиры. А это ведь главный расход. Жилье отнимает сорок процентов заработка, а то и половину.
— Вообще Роттердам так лезет в карман! За воздух только не платим… Из кожи рвемся, чтобы не отстать от века, заиметь телевизор новейшей марки, холодильник или там… — Он махнул рукой. — Навязывают, суют с рассрочкой… Сослуживец твой уже приобрел, тебе, вроде, неловко перед ним… Мы тут уже не голландцы, нет! Подражаем американцам, англичанам, черт его знает, кому еще.
Потом он сказал, что в центре все мишура, напоказ, а настоящий Роттердам — это порт.
— Вы моряк? — спросил я.
— Что, по рукам видно? — засмеялся он. — Мне в Копенгагене русалок нарисовали. Порт у них, против нашего, ерунда, а татуировщики знаменитые!
Ханс служит теперь диспетчером. А при немцах он был механиком на шлюзах.
— Анатоля прислали ко мне домой. Ночевал он у меня, а затем я посадил его на баржу в «Сельдяном ручье». Каждая гавань, понимаете, имеет как бы кличку. Забавные есть, — например, «Старая голова», «Вертящаяся лестница». Испокон веков заведено… Немцы, конечно, этих названий не знали. Они многого не знали…
У Ханса на многих баржах были надежные люди. Шкипер «Каролины» — земляк, старый приятель. Плавал он с женой, дочерью и племянником. Рыжий Ян, не дурак выпить. В тот день Ян загулял на берегу, не явился на судно. Поняли? Получилось вполне натурально. Шкипер взял в рейс Анатоля. Нахвалиться не мог после — Анатоль рулевую вахту нес образцово. А уборку сделает — пылинки не найдешь. Знаете, что шкипер сказал? «Я, — говорит, — теперь верю, что русские победят Гитлера». Смешно, правда? Мы ведь тогда были мало знакомы, газеты врали про вас без зазрения совести…
«Молодец Анатолий! — подумал я. — Был Арифом, индонезийцем, и с такой же легкостью сжился с голландцами. Поразить голландца чистоплотностью не так-то просто».
— Шкипер совсем расчувствовался. «Я бы, — говорит, — свою дочь отдал за него».
Баржа направлялась в Брюссель. Анатолий сошел с нее раньше, в маленьком бельгийском городке. Ему там обеспечили явку.
По слухам, Анатолий примкнул к партизанам и храбро воевал.
Где теперь баржа «Каролина» и ее шкипер? Увы, шкипер на пенсии, живет далеко отсюда, на острове. «Каролина», может быть, еще плавает…
Что ж, я и в «Гаруде» не застал соратников Анатолия. Но побывать там стоило, важно ведь почувствовать атмосферу… Я поделился размышлениями с Хансом, он кивнул.
— Да, да, я сам хотел вам предложить. Идемте! Барж сколько угодно, нас на любой примут.
Дует резкий ветер, обдает дождевой пылью. Где-то за плитами набережной чмокает невидимая вода. Из темноты выступают белые, желтые, зеленые мостики, черные люковые крышки, отсвечивают мокрые палубы. Чаща мачт уходит в необозримую даль. А сегодня утром я стоял на верхней площадке «Мачты Европы» — железобетонной башни для туристов, и эта гавань казалась мне крохотной в ряду других заводей. Во всех теснились суда, плотно гасили сияние каналов и рек. Их природный рисунок местами переходил в чертеж — ровный, проложенный волей человека, так как и здесь Голландия сражалась с морем, исправляла географию низины, орошаемой Рейном и Маасом.
Реки бегут у своего финиша почти параллельно, их дельты спутались, отчего Роттердам лежит как будто на огромной водной сетке. Двадцать пять тысяч судов ежегодно принимает порт, а грузов тут проходит почти столько, сколько в Антверпене, Гамбурге и Марселе, вместе взятых.
Спокойные стоянки, удаленные от моря, удобны и для океанских многотонных пришельцев и для легкой флотилии самоходных барж, прибывающих из глубин материка. Баржи под флагами Франции, Бельгии, Швейцарии, Люксембурга, Западной Германии… Им принадлежат тринадцать с половиной тысяч миль водных дорог европейского Запада, почти не замерзающих. Больше ста тысяч «речных цыган» разных национальностей плавает на баржах.
Судно — дом для шкипера. На борту он родился, сюда привел жену, здесь растут его дети.
С самых ранних лет их приучают к делу. Профессия шкипера — потомственная. Я не раз дивился ловкости, с которой баржа маневрирует в теснинах и на перекрестках, ведь сеть водных дорог бедна широкими большаками, куда многочисленнее узкие, извилистые проселки…
— Ну, как вам нравится? — говорит Ханс. — Вы не стесняйтесь, народ тут любезный.
Баржи великаны и карлики, баржи голландские и иноземные сгрудились у бетонной стенки плотной, дружной гурьбой. На них идет обыкновенная домашняя жизнь. Где-то поет, пришепетывая, заезженная пластинка. Женщина в рыжей вязаной кацавейке развешивает белье. Ветер рвет его из рук. Кое-где в прогалине света — дощечка с названием, прибитая к надстройке.
— «Курск», — прочитал я вслух и не сразу поверил глазам. Да, в компании с «Гаронной», «Брабантом», «Кельном» оказался вдруг «Курск»!
Выбор был сделан.
Хозяин сидел на мостике и читал газету, отхлебывая чай. Он выслушал Ханса, повернулся ко мне, радушно улыбнулся. Узкое, внимательное лицо, гладко выбритое, модная блестящая курточка из синтетической кожи.
— О, из России? — сказал он по-французски. — Прошу вас вниз. Там, в моем кабинете, — он показал на мостик, — очень мало места.
Мы спустились по крутому железному трапу. Две девочки-двойняшки, примостившись на одном стуле, смотрели телевизор. На экране миловидная дама показывала, как сделать дешевый, красивый абажур. Девочки не шевелились. Корнелиус — так зовут шкипера — велел им подойти и поздороваться с гостями.
— Что вы хотите выпить? Нет, не отказывайтесь! Мсье из России, такой редкий случай…
На стене — делфтские тарелочки. Мебель разного возраста — старый буфет и новый, светлый обеденный стол. Обстановка городской квартиры среднего достатка. Над телевизором — семейные портреты, а под ними цветная открытка — новый кинотеатр в городе Курске.
— Мне подарил советский матрос. Он сам из Курска. Он тоже удивлялся…
Окрестил баржу отец Корнелиуса. Тогда баржа еще не плавала. То была старая, дырявая посудина, ржавевшая на приколе, в закоулке здешнего порта, и отец — тоже Корнелиус — нашел на ней кров. До войны было свое судно, но фашисты конфисковали его. И отец мечтал починить баржу, снова взяться за штурвал. Называлась она «Святая Маргарита». Это все равно не годилось.
— Мы протестанты, мсье. Какое дать имя? Вся надежда тогда была на вашу страну, ведь Гитлеру давали сдачи только на восточном фронте. Под Курском вы ему здорово всыпали. Правда, до этого был Сталинград, но голландец, говорят, решает не сразу, еще поразмыслит. Словом, сражение под Курском окончательно убедило…
Рассказывая, он накрывал стол.
— Садитесь! Досадно, жены нет дома. Она в кино со старшей дочкой. Для нас это, знаете, удовольствие не частое — пойти в кино.
Вчера «Курск» пришел из Базеля. Груз — швейцарские часы, товар нежный. Его охотно доверяют шкиперу, — баржа ведь плавно скользит по воде. Завтра, может быть, удастся получить партию апельсинов для Парижа. Корнелиус объясняет маршрут, развернув карту: сперва по Маасу, затем по каналу, через Арденнский лес в реку Эн, из нее, опять по каналу, в Уазу и в Сену.
