Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2012)
Пот заливал глаза, лицо облепила древесная пыль. Степан Васильевич Свет пилил до рассвета. Пилил и жёг. В доме появились дыры. Будто огромный жук поселился в нём.
Когда Степан Васильевич устал, он сел отдохнуть. Увидел на буфете урну со Степаном Васильевичем. Степан Васильевич взвесил урну в руках, поставил на пол. Взял топор. Примерился.
Топор соскочил с округлой крышки и вонзился в пол рядом с сапогом Степана Васильевича. Урна со Степаном Васильевичем отскочила. Степан Васильевич на стене забеспокоился.
Степан Васильевич снова поставил урну и со всего маху расплющил крышку обухом. Вторым ударом разрубил. Топор застрял в жестяной скорлупе. Степан Васильевич просыпался из разлома.
Степан Васильевич располовинил урну. Разметал ногой Степана Васильевича. Степан Васильевич частично забился в щели между досками.
Степан Васильевич Свет снял фотографию, вырвал из рамы.
Степан Васильевич Свет поцеловал Степана Васильевича Света.
Остриём ножа выскреб один глаз. Другой. Скрутил фотографию. Сунул концом в огонь.
Степан Васильевич полюбовался острым лоскутом пламени, распрямляющимся на конце фотографической трубочки. Огонь наступал, оставляя позади чёрную, рассыпающуюся кромку. Огонь подбирался к ослеплённому Степану Васильевичу.
— Я прощаю.
Степан Васильевич поднёс Степана Васильевича к тюлевой занавеске. Ко второй. Огонь переметнулся со Степана Васильевича и побежал вверх проворным котёнком.
Чёрная кромка стирала лицо Степана Васильевича Света. Степан Васильевич Свет бросил догорающего Степана Васильевича Света в корзинку с лучинами.
Положил фуражку на стол.
Свинтил с груди орден. Заткнул за наличник над дверью.
Уселся на ступени.
Стянул сапоги. Сначала тугой левый, затем свободный правый.
Сошёл со ступеней.
Часы безразлично тикали в спину.
Бетонную дорожку вокруг дома укрывал густой слой опилок. Окно комнаты, вокруг которого был выпилен участок стены, висело в воздухе.
Не верить в любовь, но любить. Не цепляться за веру, но верить. Однажды он не сможет открыть глаза, и тогда тьма охватит его, войдёт в него, станет им.
С ветки упало коричневое яблоко.
Створка твоего окна
Евса Ирина Александровна — поэт, переводчик. Выпускница Литературного института им. А. М. Горького. Автор десяти поэтических книг. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе премии Международного фонда памяти Бориса Чичибабина. За книгу стихотворений “Трофейный пейзаж” награждена Международной литературной премией имени великого князя Юрия Долгорукого. Живет в Харькове.
Переписка
Пишет Весам Водолей: “Приезжай сюда.
Пусть не развеселю, но скучать не дам.
Хочешь, мы, невзирая на холода,
в Дрезден с тобой смотаемся и в Потсдам?”
Пишут Весы Водолею: “Давай махнём
в Крым! Там в ночи — плюс девять, семнадцать — днем.
И у моих приятелей во дворе
розы цветут, ты вдумайся, в декабре”.
Пишет Весам Водолей: “Не могу. Прости.
Я здесь не на плаву, а на самом дне.
Всех сбережений хватит на треть пути.
Как ни крути, а лучше уж ты — ко мне”.
Пишут Весы Водолею: “Просрочен мой
паспорт, а с новым столько теперь возни!
И вообще: тащиться в Берлин зимой…
Видимо, не получится. Извини”.
Пишет Весам Водолей: “Я пятнадцать лет
не был в отчизне-мачехе. Ты поверь,
если б не пресловутый в шкафу скелет,
я бы давно в твою постучался дверь”.
Пишут Весы Водолею: “А в той, другой,
что, как родная мать, прикормила вас,
быстро ль привык не вздрагивать, дорогой,
от ежедневных „шнеллер” и „аусвайс”?”
Пишет Весам Водолей: “Как я мог забыть?
Вы ведь чуть что — под дых”. —
“Поясню грубей, —
пишут Весы Водолею, — на всё забить
смог ты когда-то? Вот и сейчас забей”.
* *
*
Но еще ты спал под лепет ависаги,
даже не закрыв
хлипкого окна в нетопленой общаге
с видом на залив.
Спал, пока за мной осенней масти колли
топала туда,
где с пяти утра стояли на приколе
пришлые суда;
где не молодой, но всё-таки повеса
юной визави
тщился втолковать за чашечкой эспрессо
тонкости любви
и, без чаевых очухавшись, в неслабых
выраженьях крыл
жизнь свою и всех, кто к ней причастен, лабух,
прошерстивший Крым.
Истончаясь и дробясь, покуда спал ты
под рассветный бриз,
низкий полз туман вдоль набережной Ялты,
изымая из
бытия — лотки, помпезные фронтоны
и — невдалеке —
пирс, над коим птиц бесшумные фантомы,
заходя в пике,
падали туда, где на ребристом глянце
жидкого свинца
багровел буёк, подрагивая в танце
головой пловца…
Выразив протест витрине магазина,
продолжавшей спать,
тощая, ко мне прибившаяся псина
потрусила вспять —
не к пустым ларькам, но в сторону пригорка,
где, болтаясь на
треснувшей петле, поскрипывала створка
твоего окна.
* *
*
Трудно жить на свете
октябрёнку Пете:
бьет его по роже
пионер Серёжа.
Блеском металлических коронок
встречных ослепляя наугад,
Петя, постаревший октябрёнок,
топает с баклажками в ботсад.
Непонятный сбой в семейной саге,
ласковый, ручной полудебил,
за сирень, цветущую в овраге,
он прогулки эти полюбил.
Наблюдает Петя, как в бювете
убывает чистая вода.
Он уже усвоил, что на свете
есть плохое слово никогда .
Есть больница в трёх шагах от дома,
у подъезда — чёрный пёс Пират.
Мама есть, вахтёрша тётя Тома,
а ещё Серёжа — старший брат.
И когда, условившись о встрече,
брат приходит изредка в семью,
Петя робко втягивает в плечи
голову болезную свою.
То ли взбучки ждет он по привычке,
то ль конфет, обещанных ему,
заплетая в куцые косички
скатерти парадной бахрому.
На родню косит он виновато,
потому что вновь не угодил,
под софу загнав фуражку брата,
чтоб подольше тот не уходил.
Пирожков любимых, с потрохами,
не беря с тарелки, хоть умри,
он сидит в рубахе с петухами
грозового облака внутри.
Миг затишья Петю не обманет, —
он затылком чует, что вот-вот
налетит, сверкнёт, бабахнет, грянет!..
Но до свадьбы точно заживёт.
* *
*
“Погиб, — сказали. — В пьяной драке не уберёгся от ножа.
Его нашли у гаража, ну, там, где мусорные баки”.
Два бака. Я их помню. Да. Ещё — беседку в брызгах света,
где мы играли в города, а повзрослев, совсем не в это.
