Юрий Карлаш - Мир, который рядом
На следующий день адвокат запросил первую часть, а прокурор вторую. Все-таки прокурор настаивал на том, что я скинхед и хулиган, и что избивал Солдатова с особой жестокостью. Общими стараниями приговорили меня за нанесение тяжких телесных повреждений с особой жестокостью из хулиганских побуждений на почве национальной неприязни на срок шесть лет и шесть месяцев в колонии общего режима по статье 111-й части второй.
Сука прокурор все-таки выжал из всего этого последнее, так как по вердикту о снисхождении мне нельзя было дать больше шести лет восьми месяцев. Он, кстати, этот срок и запрашивал. Только режим еще строгий просил.
«Да и хер с ним! Осталось пять с половиной, еще вся жизнь впереди. Придется сидеть. И как бы вы, твари Мусорские, надо мной не издевались, я останусь человеком. И через эти пять с половиной лет все равно устрою свою жизнь. А вы сдохнете в своей мусарне. А если случится государственный переворот, а он случится, то вас за ваши поступки повесят на фонарных столбах, властелины херовы. Ебал я вас всех в рот!»
«Теперь я настоящий зек, - думал я по пути на тюрьму, - никогда не представлял, что я стану зеком. Вот ведь угораздило! Может касатку написать? И что изменится? Нет, наверное, не стоит. Лучше уехать на зону и как можно быстрее взять этот срок. Что мне даст кассационная жалоба? С одной стороны, дело могут пересмотреть, и есть шанс вернуться домой. С другой – могут замутить так, что другая коллегия присяжных признает меня виновным в убийстве, и тогда кранты! Так что лучше не рисковать».
Вообще на СИЗО многие писали касатки после приговора. Писали, в основном, не из-за надежды на смягчение приговора, а для того, чтобы потянуть время. Ведь, пока рассмотрят жалобу, уходит несколько месяцев, и есть возможность как можно дольше продержаться на СИЗО. Срок-то все равно идет. Но меня жизнь в СИЗО не очень радовала, и хотелось хоть как-то поменять обстановку.
«Раз уж попал в этот переплет, то надо и на зону посмотреть, как там люди живут».
В камере постоянно не хватало свежего воздуха и возможности свободного передвижения. Я мечтал о том, чтобы можно было просто посидеть на улице, покурить и походить взад-вперед. Этого на Капотне мы были лишены, поэтому хотелось в зону.
- Ну что, Юрок? – не успел я зайти в хату, как на меня накинулся с вопросами Колян. – Сколько впаяли?
- Пятнадцать!
- Ни хуя! Сурово, но все же лучше, чем двадцать. Да, попал ты, братан, лихо.
- Да шучу я, шесть с половиной.
- Да ну?
- Бля буду.
- Ну молодец! – обрадовался мой семейник. – Во дает! А, пацаны? Юрок с такой прошарки сорвался, а! Шесть с половиной в Облсуде получить! Да оттуда меньше, чем с червонцем, никто не возвращался! Бля, Юрок, ты – суточник.
Суточниками, вообще-то, называют людей, наказанных за административные правонарушения, срок которых не превышает 15 суток. Но ввиду того, что сидел я в основном с убийцами и рецидивистами, мой срок не укладывался в общепринятые здесь рамки. Мне даже погоняло дали Суточник. И когда в хату заезжал кто-то новый, ему рассказывали о том, как я за мокруху получил всего-навсего шесть с половиной лет. От этого всеобщего настроя хаты я и сам непроизвольно внушил себе, что мой срок совсем маленький, что его можно, как говорят, на одной ноге простоять, и даже радовался этому. Однако я глубоко ошибался, но об этом позже.
Зная, что меня вскоре должны этапировать, я стал собираться в зону. Откладывал себе потихоньку чай, сигареты, обменивал свои вещи на шмотки черного цвета и слушал советы бывалого Кольки.
X
Через две недели ко мне приехала мать. Свиданка здесь была не такая, как в Серпухове. Кабинок было всего четыре, а народ туда заводили сразу человек по десять. С вольной стороны стояла толпа родителей. И вот в этой суматохе приходилось вырывать друг у друга телефонную трубку, чтобы пообщаться с матерью.
Мать настаивала на том, чтобы я написал жалобу. Я же старался объяснить ей, что это может плохо кончиться. Мама до сих пор не верила, что меня осудили по-настоящему, и постоянно твердила, что «как же так можно посадить за то, что ты не совершал?» Я же, стараясь не упускать из рук завоеванную трубку, пытался объяснить, что мне надо привезти для этапа.
- Мамуль, мне фуфайка нужна, ботинки теплые. Вещи вольные больше не передавай. Теперь все только черное должно быть. Кружку алюминиевую, ложку привези.
Мать не хотела верить в то, что меня скоро увезут.
- Мама, не плачь, пожалуйста. У нас не так уж плохо все получилось, могло быть и намного хуже.
- Но ведь это не ты, сынок, его убивал. За что же нам такое испытание?
Тяжело встречаться с матерью, когда ты сидишь в заточении. Вроде, когда не видишь ее долго, сильно скучаешь и ждешь встречи. А как повидаешься, посмотришь в заплаканные глаза, прочувствуешь всем сердцем ее душевную боль и обиду за то, что у нее отняли самое лучшее в жизни, и так хреново становится. Думаешь: увезли бы куда-нибудь далеко-далеко, чтобы мама не могла приехать. Так легче. Может, читатель и скажет, что это жестоко, но, поверьте, чем дальше друг от друга, тем легче.
Пообщавшись с народом в хате, я узнал географию уголовно-исправительной системы: где какие зоны, где лучше, а где хуже.
Конечно, хуже всего отзывались красных зонах. Говорили, что красные лагеря в Новгородской, Волгоградской и Саратовской областях. Ходили слухи, что в этих зонах стоят светофоры, и зеки передвигаются строго по ним, что они всегда ходят под барабан и что там сильно бьют за невыполнение нормы и за наколки. Еще страшным местом считалась Мордовия. Я видел людей, которые ехали через Капотню этапом с Мордвы. Это были мужики, больные дистрофией, замученные и душевноопустошенные. Они рассказывали, что в Мордовских зонах постоянно избивают зеков, в столовой дают помои, которые невозможно жрать, что менты часто воруют посылки, не доставляя их до адресата, что многие там умирают от голода. Аналогичные слухи распространялись и по поводу Карелии.
- Бля, зоны все красные, - рассказывал мне один малый, он ехал с Карелии этапом, - все стучат друг на друга. Ты вот тут наколки делаешь, а там и подумать об этом не успеешь, как сразу сдадут. Не легко там нашему брату, лютуют мусора. С каждым днем, гады, гайки закручивают. Постоянные шмоны и проверки, на промзоне такую норму гнут, что при всем желании не выполнишь. Я постараюсь на Рязань мутануться, сил больше нет там сидеть.
Все, кто сидел в хате, хотели уехать в Рязань. По слухам, это была самая черная область в России. Там до сих пор правил воровской закон. Люди, для того чтобы этапироваться на Рязань, платили бабки начальнику СИЗО. Приезжали родственники заключенного, башляли и тем самым покупали этап. Просто так туда попасть было невозможно. Говорили, что на Рязани год отсидки стоит тысячу баксов. Заплатил штуку, значит на год сидеть меньше будешь. Вместо режима, тамошние мусора заботились о том, как набить себе карманы. Конечно, с точки зрения исполнительной власти, эти мусора совершали преступные действия, но вот для зеков, они были выгодны.
«Интересно, куда поеду я? В Рязань не получится, денег нет, но вот в республику Коми может и отправят? Все-таки там у меня мамка прописана, может, сочтут за местного?»
В Коми, по моим расчетам, мне было ехать лучше всего. Там, по слухам, и режим содержания был слабоват, и к морозам тамошним я был привыкший – все-таки 18 лет прожил. Да и на зонах там сидели мои знакомые пацаны. Многие из тех, с кем я вырос, учился в школе и ПТУ, сидели в местных зонах. Кроме того, один из почитателей творчества нашей группы был помощником прокурора в городе Печоре, а это означало то, что через него я мог бы выбивать себе нелегальные свиданки с друзьями и прочие запреты. Так что уехать в Коми, было моей задачей номер один. К тому же, как мне казалось, желающих туда попасть было немного. Я стал обдумывать план действий, для этапирования в данный регион. Насколько мне было известно, этапами на СИЗО занимался один из кумовьев. Как попасть к нему на разговор, чтобы меня не заподозрили в чем-нибудь нехорошем, я не знал. Вообще, ходить к куму было стремным делом. Какие у зека могут быть дела с мусором, да еще и с опером? Поэтому когда зека неожиданно дергали к куму, со стороны арестантов возникали нездоровые подозрения. Я посоветовался с Колькой, и он отправил меня к блатным:
- Иди, Юрок, объясни им всю ситуацию. Как решат, так и делай.
Я поперся к Вовке Хохлу, который в то время отвечал за движуху в хате. Вовка был парнем лет тридцати. В вольной жизни мастер спорта по боксу, он связался с преступной группировкой. Промышляла их банда крышеванием ночных клубов и торговых точек. У Вовки было около двадцати подельников и порядка десяти томов уголовного дела. Судили их уже второй год. Вовка обвинялся во всех грехах человеческих: и разбой, и вымогательство, и серия убийств. Короче, полный набор рэкетира. В свои 30 лет он еле передвигался по камере, так как из-за долгого пребывания в замкнутом пространстве заработал себе болезнь суставов. На СИЗО он сидел уже шестой год.
