Самуил Шатров - Кое-что о Васюковых
Под этот крик я сел готовить уроки.
Я дурак. Сколько раз я говорил себе, что, если папа приходит домой в плохом настроении, лучше сразу садиться за уроки. А я не сел. Я засмотрелся на рыб. Рыбы меня погубили. Они так весело гонялись друг за другом и диктор таким красивым голосом рассказывал про их жизнь, что я забыл про папину машину.
Целую неделю я хорошо готовил уроки и даже принес две пятерки. Меня никто «е хвалил. Папа приходил сердитый. Машину у него отобрали. Он боялся, что из-за этого остановится вся работа. Но она не остановилась. Папа продолжал ездить на службу. Теперь он ездил в троллейбусе, и его все время штрафовали. В своей машине папа никогда не брал билета. Он забывал его брать и в троллейбусе. Мама тоже была недовольна. Она выпила все лекарство и должна была поехать на станцию Кратово за вторым бидоном. Она вздыхала и вспомидала про машину.
— Что ты все время вздыхаешь? — рассердился папа.
— Мне надо ехать за лекарством!
— Ну и поезжай!
— Сегодня воскресенье. Ты знаешь, что творится в выходной в поездах. Придется толкаться со своим бидоном, как молочнице!
— Что же ты хочешь? — еще больше рассердился папа. — Ты хочешь, чтобы я перестроил железнодорожный график? Снял с работы министра? Написал фельетон в «Вечёрку»?
— Я ничего не хочу, — сказала мама _и заплакала.
— Хорошо! — крикнул папа, — Бери такси. Оно доставит тебя и твой бидон франко-дом!
Мама оделась, взяла меня с собой, и мы пошли на Пушкинскую площадь за такси. Вдруг мы увидели папиного шофера — дядю Мишу. Он сидел в нашей машине. Теперь по бокам ее были нарисованы шашки.
Боже мой, какое совпадение! — сказала мама. — Расскажешь — не поверят!
— В жизни всякое бывает, — ответил дядя Миша. Мы сели и поехали. В кабине я увидел счетчик.
Раньше его не было. Он тихонько щелкал, когда выскакивала новая цифра. Он щелкнул десять раз, а мы только выезжали из Москвы. Мама спросила, исправен ли счетчик. Дядя Миша ответил, что исправен. Потом она спрашивала об этом еще раз пять, и мы с дядей Мишей хором кричали:
— Исправный!
Мама сказала, что я слишком развеселился. Это может для меня плохо кончиться. Лучше бы мне смотреть на дорогу, на лес, на птичек. Мальчик должен быть любознательным, а не как осел все время смотреть на счетчик.
Я стал любознательным. Я начал смотреть по сторонам, а мама все-таки все время смотрела на счетчик. Мы приехали в Кратово — и выскочила цифра «97». Мама вздохнула и вышла из машины. Я с дядей Мишей остался в кабине. Мама вошла во двор, где жил доктор, но тут же вернулась.
— Скажите, Миша, — спросила она, — когда ма «шина стоит, счетчик работает?
— Обязательно, — ответил Миша.
Мама повернулась и быстро пошла к крыльцу. Может быть, она даже побежала. Шляпка с пером подпрыгивала на ее голове. Из-под туфель вылетали камешки. Дядя Миша свистнул и сказал:
— Ого! Счетчик дает жизни!
На крыльце, куда взбежала мама, стояла большая очередь. У всех были бидоны и бутылки. Мама заняла очередь. Но она долго не стояла. Она пришла к нам и посмотрела на счетчик. Он хорошо работал. На нем уже было сто рублей. Так мама ходила туда и обратно, пока ей не налили в бидон лекарство.
Мы выехали на Раменское шоссе, и любимый мамин счетчик уже показывал 110 рублей. Тогда она попросила дядю Мишу отвезти ее на станцию. Ей захотелось ехать поездом!
— Дело хозяйское, — ответил дядя Миша.
На станции было много людей. Все стояли с цветами, с зелеными ветками, у некоторых были портфели, из которых виднелись 'бутылки. Они, наверно, тоже были с лекарством. Всюду играли баяны, дяди и тети пели и танцевали. Вдруг на платформу пришли студенты, и стало совсем тесно и весело.
А потом пришел поезд. Все кинулись занимать места, и маму чуть не затолкали в вагон без билета. Она еле вырвалась. Мы пошли обратно. Миша стоял на том же месте. Мама молча села в машину.
Когда мы подъезжали к Москве, счетчик показал еще 100 рублей. Мама посмотрела на него и только пожала плечами. Она отодвинулась в самый угол машины и больше уже никуда не смотрела и ни с кем не разговаривала.
— Что с вами, Ольга Ивановна? — спросил дядя Миша.
— Ничего. Меня немножко укачало.
— Странно. Раньше вас не укачивало. Вы любили дальние рейсы и много ездили. А теперь укачало. С чего бы это?
— Не хамите, Миша! — сказала мама.
Мы приехали домой довольно поздно. Дверь нам открыл папа.
— Расплатись за такси и принеси бидон, — сказала мама.
— Сколько намотало? — спросил папа.
— Всего двести четырнадцать рублей.
Папа немного побледнел. Он взял деньги и пошел к дяде Мише. Мама легла на диван, и я снял с нее лакированные туфли.
— Это была кошмарная п. оездка, — сказала мама, когда папа вернулся.
— Маму укачало, — сказал я.
— Не говори глупостей! — крикнула мама.
— Ты не волнуйся, — сказал папа. — Черт с ними, с деньгами. Наживем. Бывают неприятности похуже. Главное — здоровье!
С этого дня мама никогда не ездит на машинах. Она всем говорит, что ее укачивает. Лучше ходить пешком. Это укрепляет сердечную мышцу. Она и ходит пешком на базар, в магазин, к доктору, в театр. Мама сильно похудела. Она чувствует себя лучше. Она даже не выпила второй бидон. Полбидона она отдала тете Насте. Пусть и ей поможет лекарство знаменитого доктора, как оно помогло нашей маме.
Мы пасем коров спозаранку…
Мой папа в детстве пас коров. Это было его любимое занятие. Бывало, вскочит он спозаранку с лавки, накинет на плечи рваный дедушкин армяк или какой-нибудь кожушок и гонит за околицу скотину» Папа с малых лет был работягой. Не то что я. Меня воспитывают белоручкой. Барчуком. Черт знает кем!
Когда к нам пришел дядя Косенков, новый папин начальник, мама тоже случайно вспомнила, гго папа когда-то пас коров.
— Да-а, в его годы я уже был на «ты» с лопатой и умел держать пастуший бич, — сказал папа. — А ты что умеешь?
— Клянчить деньги на мороженое, — ответила за меня мама, хотя я не просил ее об этом.
— Просто не понимаю, — продолжал папа, — откуда в нашей работящей семье растет белоручка?
— А кто понимает? — сказал Косенков. — Вот вчера приходит ко мне мой оболтус и говорит: «Старик, подбрось мне четвертной, хочу хильнуть до парикмахера».
— Хильнуть! — сказала мама. — Милый лексикончик!
— «Позволь, — отвечаю я, — насколько мне известно, на такое дело за глаза хватит пятерки». А он говорит: «'Старик, не жмись, я делаю сложную укладку, и за нее берут минимум четвертной».
— Пришел бы я к своему батьке насчет укладки, — сказал папа, — он бы мне уложил! Он бы мне так уложил по одному месту, что у меня бы оттуда два дня искры сыпались!
Я прыснул со смеху.
— Ему смешно, — сказал папа, кивая на меня. — А что ему горевать? Вот поедет он завтра в лагерь, будет целое лето гонять мяч.
— Мой оболтус тоже слез не льет. Живет как у Христа за пазухой.
— Неправильно мы воспитываем своих детей, — сказал папа, — с детства не приучаем к труду. Вот, помию я, бывало, спохвачусь спозаранку с лавки, накину на плечи рваный кожушок…
И папа опять начал рассказывать про пастьбу коров. Дядя Косенков тоже вспомнил, как он мальчиков сучил дратву, и как расклеивал театральные афиши, и как выучился грамоте у маляра в мастерской, где написал первую вывеску;
ШЬЕМ ЧУВЯК И БАБУШ
из
СТАРЫХ ФЕТРОВЫХ ШЛЯП ЗАКАЗЧИКА
Утром я уехал в лагерь, чтобы, как говорит папа, без хлопот и забот целое лето гонять мяч. Я не знаю, как живется у Христа за пазухой. Но мы жили хорошо. Я стал чемпионом лагеря по бегу с закрытыми глазами в мешках. Меня приняли в команду вратарем. А на сборе железного лома мне и вовсе повезло. Я притащил железную кровать с бомбошками, и она весила больше, чем восемь ржавых керосинок Таньки Сабантеевой. Понятно, что так жить можно.
Однажды начальник лагеря Вадим Герасимович сказал нам в столовой после обеда:
Ребята, вы знаете, что нашему лагерю были выделены три коровы. Это для того, чтобы вы могли пить ежедневно свежее молоко. Коров пас сторож Федор Кузьмич. Вчера его свезли в больницу, и животные остались беспризорными. Не возьмете ли вы над ними шефство, ребята? Если каждый из вас всего пару часов в неделю попасет коров, мы выйдем из положения.
Тут встает наша знаменитая задавака, будущая фифа на высоких каблуках, несчастная Юлька Пар-мачева и говорит, что она с детства боится коров. Она не хочет никого пасти. Она хочет стать артисткой и будет лучше участвовать в кружке художественной самодеятельности.
