Анатолий Андреев - Отчуждение. Роман-эпопея
Мне стало ясно, что с подобными женщинами я еще дела не имел. Возможно, это был не мой тип женщины, возможно, мне подходило что-нибудь попроще; но чувство по отношению к ней не оставляло мне выбора: я, словно приговоренный, лез в пасть к удаву с таким обычным и ласковым именем — Любовь.
Если уж быть честным до конца, меня мучило еще и любопытство, чисто мужское желание заглянуть за пределы положенного, за плотно зашторенный занавес: чем же все это кончится? Мы умрем, это ясно; но что же успеет произойти до смерти? Женская жажда познания иного рода: закончится ли дело свадьбой? — вот предел их любопытства; мужчин же интересует не свадьба, а логика развития отношений.
Решение было простым, и я, как выяснилось, подозревал об этом давно: надо было пойти к Вадиму-Сатане и поговорить с ним. Мау была согласна с таким моим решением («Разумеется, — мурлыкнула она, поощрительно гладя меня по щеке. — Печень не должен подозревать, что я была твоей любовницей»; напоминать мне об этом было излишне, но если это было не заботливое напоминание, а укол, то он угодил в нужное место: ныл долго и болезненно). Она, собственно, ничем не рисковала: она готова была остаться с сильнейшим — для улучшения породы. Как любая нормальная самка по велению дикой природы. Это меня, конечно, злило и раздражало: ведь моя культурная порода не значится в природе элитной; но Мау и в этот раз была права. Приходилось улыбаться.
А вот разговор с Вадимом-Печенью оказался вовсе не таким простым, как это представлялось мне.
Он встретил меня, поигрывая той самой маской Сатаны.
— Стаканчик виски? Насколько помнится, вы неравнодушны к спиртному, мой друг. А это один из признаков вырождения породы.
— Обращайтесь ко мне просто — сэр, без лишних церемоний, — галантно оборвал я своего визави. «Я равнодушен даже к глупости», — хотел было добавить язык мой враг мой, но вовремя был придержан, ибо друг мой, которого я когда-то представил своей сестре Саре, действительно сделал глупость: дал понять, что будет разговаривать со мной с позиции силы. Вроде бы с открытым забралом «иду на вы»; но это давало преимущества мне: демонстрируя силу, он обнаруживал свой страх. Я почувствовал, что общение с такой женщиной, как Мау, привело меня в блестящую психологическую форму. Тонкость, оттенки и нюансы становились моим оружием. Если, конечно, не предстояло боев без правил, то бишь безобразной драки: тут уже все средства были хороши.
— Виски, благодарю вас, — процедил я тоном прирожденного лорда.
Он небрежно, словно конюху, плеснул в хрустальный стакан со льдом больше, чем мог позволить себе выпить джентльмен: такое невинное желание унизить меня привело к тому, что он унизил самого себя, причем самым мелочным образом. Принимая увесистый стакан (чем не холодное оружие?), я дал это понять смутной полуулыбкой.
Противники обменялись уколами, как сказали бы в протоколе светской хроники. Я углубился в дегустацию выдержанного виски, этого благородного самогона, — то есть продолжал наносить уколы, вынуждая своим молчанием приступать противника к действиям. Хозяин дома отнюдь не являлся хозяином положения.
— Ну-с, зачем пожаловали?
Я ехидной улыбкой оценил и это беспомощное «ну-с» вкупе с придворно-сказочным «пожаловать». Мы явно скатывались в дебри хорошего тона: это не сулило ничего хорошего.
— Я пожаловал, собственно, из вежливости.
— Вот как?
— Именно так. А еще из уважения к себе и, следовательно, к вам как моему недоброжелателю. Спешу расставить акценты: я не собираюсь уводить у вас невесту; я собираюсь жениться на свободной женщине Саре Локоток.
— И кто вам отдаст свободную женщину? Я, что ли, ее жених?
Напрашивалась пижонская фраза «а кто, собственно, у вас собирается спрашивать?», однако я решил обострить отношения как джентльмен, а не как конюх.
— Я же не интересовался вашим мнением, когда уводил у вас жену; я и сегодня обойдусь без вашего согласия. Я просто ставлю вас в известность: Сара будет моей женой.
— Так. Присаживайтесь. Разговор, я полагаю, будет не коротким.
Чувствовалось, что он пришел в себя. Умение держать удар и хладнокровно ориентироваться в непростых жизненных ситуациях обещало нескучный вечерок.
— С чего вы взяли, что женитесь на Саре вы, а не я, например?
— Женщинам, тонким женщинам, нравится жить с такими мужчинами, как я, а не как вы. Полагаю, в этом все дело.
— А чем такие, как вы, отличаетесь от таких, как я? Можно поподробнее?
— Вы — циник, а я — умный циник.
— Я еще и богатый циник, заметьте.
— Глупому цинику богатство к лицу. К вашим услугам тысячи женщин, готовых вас обожать. Но только не Сара.
— Ей нужен умный циник, не так ли?
— Ей нужен я.
— Почему?
— Потому что она нужна мне. Боюсь, это предел моей откровенности.
— Да меня не интересует ваша откровенность. Меня интересует, так сказать, юридически-бытовая сторона вопроса: как бы так напугать вас, чтобы спокойно жениться на Саре. Я ведь сделаю это, умный циник. Легко.
— Нисколько не сомневаюсь в том, что вы захотите так сделать. Но у вас ничего не выйдет: я не испугаюсь.
— Побои, хруст костей, инвалидность, смерть? Вас это не пугает? Зачем Саре такой идиот — не понимаю. Не смешите меня. Давайте договариваться по-хорошему.
— По-хорошему — это когда предлагают деньги? Вы мне деньги — я вам Сару. Я вас правильно понял?
— А вам известен другой способ договариваться по-хорошему?
— Вы так уверены, что все на свете покупается и продается, что мне хочется жениться на Саре уже только потому, чтобы доказать вам обратное.
— Сейчас вы сказали глупую вещь, — спокойно отреагировал Печень, наливая себе умеренную порцию виски. — Не все покупается и продается, но все женщины — покупаются и продаются. Только не надо говорить об этом тонким и ранимым женщинам. Вы это знаете не хуже меня. На деньги, которые я вам предложу, вы найдете достойную замену Саре. Соглашайтесь — и мы пьем мировую. Циники всегда найдут компромисс. Собственно, циники — это единственно надежные партнеры по бизнесу, который называется жизнь.
— А давайте так: пусть выбирает Сара.
— Это годится только для романтической комедии. Выбирают всегда мужчины, умные и богатые. Сильные. А право выбора при этом великодушно предоставляется прелестным женщинам.
— Если позволите, вопрос не по делу: а зачем вам Сара?
— Долго объяснять. Скажем так: она демонстрирует яркую женственность в том варианте, который меня не коробит. Такая женщина достойна моих денег. И я ей ни разу — заметьте: ни разу! — не говорил о любви. Я предложил ей стать моей женой, моей женщиной, моей скво. Она родит мне двух сыновей. И она согласилась. В соответствии с законами природы; а иных законов на этой земле, заметьте, не существует. Вот, пожалуйста.
Он ткнул пальцем в глянцевый журнал, где была перепечатана нашумевшая в узких кругах научно-популярная статья, с которой я был знаком.
— Ученые утверждают, что через каких-нибудь сто тысяч лет люди отчетливо поделятся на два подвида: с одной стороны, богатые и сильные; с другой — нищие и слабые. Элита и генетический мусор. Альфа и омега. Об уме и благородной нищете, обратите внимание, здесь ничего не сказано. Почему? А потому что сильные и богатые — это и есть умные. Женщины, красивые, породистые самки, выбирают будущее. Она не меня выбрала; она выбрала породу людей, подвид, который есть уже сегодня. Мы едим качественную, биологически активную пищу, а не набиваем брюхо бульбой; мы энергичны, мы любим красивых женщин, наш IQ, показатель интеллектуального развития, зашкаливает за ваши средние показатели… Любовь — это язык слабых. Очень хотел бы посмотреть на ваше потомство лет эдак через сто тысяч, амиго, то бишь омега.
Он грубо хохотнул, словно альфа-самец, как тогда, на лавочке, во время нашей первой встречи.
— Это философия хомячка, — сказал я задумчиво. — Чрезвычайно умного, но все же хомячка. Мои аплодисменты.
— Хомячок — это что-то вроде «один булочка», господин философ?
— Что-то вроде. И все же… После вашей сделки Сара встретила меня, и мы говорили о любви, — в мою победную интонацию закралась противная беспомощность.
— Вы были любовниками?
— Нет.
— Вы меня разочаровываете. Если женщина говорит с вами о любви, значит, она сожалеет, что вам недостает денег. Она прощается с вами и тешит себя: женщинам свойственна сентиментальность. Итак: сколько? Только не скромничайте.
Я давно заметил: всегда приятно видеть человека, принявшего твердое решение. Мне катастрофически не хватало тупой твердости, магически действующей на людей. С другой стороны, горе от ума, муки сомнений — вот к чему должны стремиться альфа-люди, если они, конечно, не желают превратиться в свою родную противоположность — омегу.
