Анатолий Андреев - Отчуждение. Роман-эпопея
— Ты замужем, Мау?
— Я была замужем. Долгое время жила за границей.
— А сейчас?
— Опять собираюсь замуж.
— За француза?
— Бери выше: за русского. Они сегодня богаче французов.
— За кого же? Я знаю многих русских.
— Как ни странно, ты его действительно знаешь. За того господина, с которым ты меня познакомил когда-то. Он до сих пор от меня без ума.
— Печень? Ты будешь мадам Печень? Мау, с ума сойти!
— Никогда. У меня неразменная фамилия Локоток, фамилия первого мужа матери.
— Это и моя фамилия…
— А как поживает Лора? — Мау оставила мои тихие слова без внимания.
— Она тоже по второму кругу замужем.
— Не за тобой ли?
— Мау, посмотри на меня: похож я на мужа вообще и на мужа очаровательной Лоры в частности?
— Ты очень даже годишься в мужья. Не надо из-за ложной гордости преуменьшать свои достоинства. Я всегда жалела, что ты мой брат.
Я просто обомлел. И это та самая глупая девчонка, у которой был высокий бюст и прелестный зад? Где они, кстати? Только теперь я понял, в чем еще изменилась моя подруга. Она похудела («На двенадцать килограммов», — с удовольствием прокомментировала Мау.) Нет, не так. Здесь надо говорить не о весовой характеристике, а об изменении облика. Дело не в том, что она сбросила двенадцать килограммов; она стала другой. Тоньше, интереснее.
— Значит, у тебя с Лорой не сложилось…
— Не срослось.
— Это редкая женщина, я многому у нее научилась.
— За Лору тебе отдельное спасибо. Она оказалась хорошим человеком.
— Теперь ты знаешь, кто такой хороший человек?
Она помнила и это. Что ж, в пору первой молодости я со многими с удовольствием делился своими философскими изысканиями. Особенно с теми, кто приглянулся мне своим бюстом или задом.
— Знаю. Но об этом как-нибудь потом.
Я действительно вывел формулу хорошего человека: это тот, кто признает «принцип русского хомячка», однако из чувства достоинства старается всеми силами опровергать этот принцип (посмеиваясь при этом над собой); к тому же он всегда говорит: мне, пожалуйста, «один кофе» и «одну булочку», понимая, что от него ждут «одно кофе» или, на худой конец, — «один булочка». Хороший человек — это плохой способ добиваться в жизни успеха.
Решив одну, я нажил себе другую проблему: я не знал, может ли хороший человек быть хорошим мужем? Или, по крайней мере, хорошим отцом?
Сентябрьское солнце ярким раскаленным уголечком, словно выскользнувшим из натруженных ладоней Всевышнего, мягко оседало в пепельно-серую муть. Папа ушел в мир иной. Однако в душе моей зарождалось и восходило новое маленькое светило: я чувствовал, что за мной, справа, на полшага позади меня, с той стороны, где заходило солнце, тихо следовала женщина, одно присутствие которой как-то меняло мою жизнь. Стоило мне повернуть голову — и я ловил внимательный взгляд серых глаз. Это мешало мне сосредоточиться на горе.
На похоронах отца я познакомился со своей тетей Жанной (той, которая чуть не стала Екатериной Великой); я не видел ее никогда прежде.
— Бедный мальчик, — сказала она, едва взглянув на меня, своего племянника. — Тебе достался непутевый отец.
Я решил, что не увижу тетю Жанну до ближайших семейных похорон. Я был бы вовсе не против, чтобы собрались мало знакомые друг с другом люди, то бишь близкий родственный круг, по поводу ее собственной кончины.
Как ни странно, в кругу родственников встретил я и Леду.
— Это же все-таки был дедушка нашего сына, — сказала она в ответ на мой удивленный взгляд. Вежливость и ритуальность всегда были ее сильными сторонами. По этой части ее было невозможно в чем-либо упрекнуть.
— Ну, как ты? — вежливо поинтересовалась она в ответ на мое молчание.
Я пожал плечами. Что можно было ответить на такой глобальный вопрос?
— А как Федор? — полюбопытствовал я, вспомнив, что связывало меня с этой женщиной.
— Он дружит с девочкой, — сказала Леда.
Я воспринял это как упрек в мой адрес. И решил не остаться в долгу.
— Привет Шемаханову, — спрятал я жальце в фантик вежливости. — Кстати, скажи своему лебедю, чтобы сбрил злодейские усики. Доброты добавляет борода: это последние изыскания психологов. Запомни: борода, а не пробритая жиденькая бороденка. Проследи за этим.
Воспитанная моей бывшей тещей Леда вежливо, но в то же время осуждающе, промолчала: ситуация, по ее мнению, не располагала к обмену любезностями.
Куда приличнее было демонстративное отчуждение.
Глава XI. Сбился с круга, или Третье причастие
После встречи с Мау со мной что-то произошло. Настало время третьего причастия.
Однажды я увидел девушку, свернувшую за угол, — и мне показалось, что она смутно напомнила мне образ той, которую я искал всю жизнь. Мне даже показалось, что я узнал ее. Я даже поймал себя на желании броситься за ней(!).
Выходит, я все же искал одну-единственную и неповторимую?..
Ну, что я должен ответить себе, надоевшему мне до умопомрачения?
«Не знаю я, не знаю. Понял? Пошел к черту», — ответил я самому себе как чужому. Как Соло — Мону.
Чужой во мне поднял воротник макинтоша и, зябко поеживаясь, ушел в себя. А мне стало не по себе. Мог бы обидеться как-нибудь по-человечески, плюнуть мне в душу, что ли, пнуть ногой в самое больное место: чужой-то ведь не чужой, он знает все мои слабые и уязвимые места. Гадина какая-то в макинтоше, и больше ничего.
Молчит.
Ну, и черт с тобой.
«Подожди-ка секундочку», — произнес вдруг чужой, не показывая лица из-за макинтоша. «Что же это ты молчишь: если ты искал одну-единственную, то ты ее не нашел. Верно? Ты потерпел поражение. А если не искал, то, судя по всему, зря потратил время. Угадываешь очертания разбитого корыта?»
«Лучше бы ты молчал».
«Так я и молчал, в твоих же интересах. И не надо меня доставать, а то еще скажу что-нибудь этакое… Спать перестанешь».
«Ты мне угрожаешь?»
«Дай подумать… Пожалуй, угрожаю. Но в твоих же интересах».
«А почему ты кутаешься в макинтош? Что за мода такая? Шпионишь?»
«Как тебе сказать… Не даю себя опознать. В твоих же интересах».
«Так ты, я посмотрю, просто мой лучший друг».
«Пожалуй, точнее было бы сказать — честный, порядочный и принципиальный враг. С таким дружить — одно удовольствие».
«Ага. Ну, здорово, приятель. Извини, что черта тебе влепил».
«Бывает. Я уже привык».
«Разговор, я надеюсь, конфиденциальный, так сказать, с глазу на глаз?»
«О чем речь. Могила. Ты, это, на Мау обрати внимание…»
«К чему ты клонишь, приятель?»
«Обрати, обрати. Не пожалеешь».
«Ну, если ты так настаиваешь…»
«Я не настаиваю; я советую».
«Да я и сам того же мнения».
«Я знаю. Потому и советую. Только ставки в этой игре весьма серьезны…»
«Вот здесь ты можешь замолчать? В моих же интересах?»
Макинтош сник и скукожился, словно из него вынули душу.
В тот же вечер я позвонил Мау и сказал:
— Сара, как ты посмотришь на то, что некто Соломон пригласит тебя на свидание?
— В Гефсиманский сад?
— Пожалуй. Подальше от людских глаз.
— Я буду с нетерпением ждать свидания.
«Неужели отчуждение закончено?» — думал я, забыв, что первое, чем пренебрегают счастливые люди, — это диалектика.
Глава XII. Круг четвертый: ищите женщину
Губы ее оказались мягкими и чуткими, грудь убаюкала меня (вкус ее с того, первого, поцелуя не изменился). Слабый запах духов окончательно заморочил мне голову, и я потерял ориентацию в пространстве и времени.
Но идти в мою квартиру Мау отказалась наотрез. Остановилась, будто перед непреодолимым препятствием, — и ни в какую.
— Не пойду.
— Сара, почему?
— Не пойду. Не могу. Не спрашивай.
И она не врала, не кокетничала — вот что было особенно худо. Универсальный, сотни раз проверенный и объяснявший мне все на свете принцип русского хомячка здесь волшебно не срабатывал, в этом случае было что-то другое, и я, совершенно сбитый с толку, целомудренно проводил ее домой, удивляясь собственному смирению.
Уже около ее подъезда меня осенило: она не хочет быть очередной моей женщиной, не хочет, чтобы у нас с ней было как у всех. Ей важно почувствовать, что для меня именно на ней свет сходится клином.
А ведь это эгоизм, мадам. Я все же разглядел торчащие ушки небольшого, на первый взгляд, хомячка, и мне стало легче.
Терпеть не могу людей, в особенности женщин, которые жертвуют своим удовольствием, опасаясь «мук совести». Эта условная добродетель доводит меня до холодного бешенства, и я дотошно вывожу мелких людей на чистую воду, то есть редуцирую количество мотивировок до джентльменского набора «хомячка», до одной-единственной первопричины, чем и ограничиваю роскошь человеческого общения с «маленькими людьми». Мау не врала мне, и я зауважал ее за простой и честный инстинкт. Ее нежелание называть причину интереса ко мне (отказ сразу лечь со мной в постель — это показатель явного интереса) даже самой себе говорило о том, что она относится ко мне серьезно, бережно; иными словами, думая обо мне, она думает не только о себе, но и обо мне, как ни странно. Она замечает меня, принимает к сведению. Мне это польстило (ау, Хомячок, как дела, приятель? Береги себя).
