Рышард Клысь - «Какаду»
Из ванной они перешли в спальню. Совершенно обнаженная и полная бесстыдства, она позволяла ему получать от ее тела все, что он хотел, и уже не из жалости, не из снисхождения, как бывало до сих пор, но и сама желая того же. Она стремилась хотя бы как-то вознаградить его за страх, вероятно, сейчас терзающий его, и за все то, что ему предстоит пережить уже очень скоро: нужду и голод, холод и дожди, ночи в окопах, смерть, с которой ему придется встретиться лицом к лицу.
Они пришли в себя, лишь когда услышали звонок в дверь, вернувший их к действительности.
— Нам уже пора, Вильям, — тихо сказала Гертруда. — Там ждут.
— Кто?
— Моя мама с детьми…
— Хорошо, что ты позаботилась об этом.
— Я попросила ее нанять пролетку.
— О боже! — простонал он в отчаянии. — Я не хочу никуда ехать…
— Я знаю, Вильям. Но ничего не поделаешь…
На отчаяние нужно время, и Вильям не мог ему предаваться, потому что Гертруда неустанно поторапливала его. Он вышел из дому со странным чувством пустоты и тоски. На улице ждала пролетка. Дети, сидевшие на козлах рядом с возницей, встретили его радостными криками. Он поцеловал их, потом подошел к теще, стоявшей на тротуаре.
— Мама, позаботьтесь о них.
— Хорошо, Вильям.
— Не знаю, когда вернусь. Хочу попросить вас заняться детьми. Гертруда не сможет посвящать им много времени…
— Я знаю.
Они поцеловались.
— Храни тебя господь, — сказала она.
Он с удивлением посмотрел на нее. Старушка уронила несколько слезинок и выглядела так, будто в самом деле была взволнована этим расставанием. Вильям сел в пролетку рядом с Гертрудой и сказал вознице дрожащим голосом:
— Трогайте, приятель. Времени у нас немного…
Возница, не оборачиваясь, хлестнул кнутом, и пролетка с тарахтеньем покатилась по середине пустынной мостовой.
VII
По дороге на вокзал они почти не разговаривали. На перроне без труда отыскали офицера-связиста, и он, нимало не удивившись при виде Хольта, увечье которого легко бросалось в глаза, взял его бумаги и, взглянув на часы, холодно проговорил:
— У вас есть еще пятнадцать минут, Хольт. Лучше сразу попрощайтесь с дочерью и внуками, потом можете не успеть. Мы едем скорым поездом. Стоянка не больше трех минут…
Гертруда покраснела. Отвернувшись, она в замешательстве посмотрела на детей. Вильям заметил это и пояснил офицеру уязвленным тоном:
— Это моя жена, господин обер-лейтенант…
— Прошу прощения, — сказал офицер и дружески улыбнулся ему. — Я не хотел вас обидеть. — И, бесцеремонно заглядывая в глаза Гертруде, добавил: — Вы счастливчик, Хольт. У вас очень красивая жена.
Обер-лейтенант был молод и хорош собой, но Гертруду разозлило его поведение, и она сказала с подчеркнутой иронией:
— О, вы очень любезны, обер-лейтенант. — И обратилась к мужу: — Вильям, поблагодари обер-лейтенанта за комплимент…
Хольт, раздосадованный этим неожиданным инцидентом, посмотрел на Гертруду, предостерегающе мигнул ей и поспешно перевел обеспокоенный взгляд на офицера. Обер-лейтенант сначала нахмурил брови, воцарилось неприятное молчание, но через минуту он неожиданно разразился веселым хохотом, который мгновенно был подобострастно подхвачен несколькими десятками мужчин. Вильям с облегчением вздохнул. Лить теперь он смог их разглядеть и сразу заметил, что все эти мужчины, которые, как он догадался, должны ехать сегодня вечером вместе с ним, уже давно перешагнули тот возраст, когда еще есть охота к военным приключениям. От этого наблюдения у него неизвестно почему полегчало на душе.
Гертруда взяла его под руку и слегка потянула за собой. Они отдалились от толпы и остановились неподалеку от газетного киоска. Вильям поставил портфель на землю. Он смотрел на Гертруду и жалко улыбался. Он вдруг понял, что уже ничего не сумеет ей ни сказать, ни объяснить, хотя осталось так много неясного в их совместной жизни. Было уже слишком поздно. Время мчалось как ошалелое, все быстрее приближая минуту отъезда. А он стоял перед Гертрудой молчаливый и беспомощный и от этого с каждой минутой нервничал все больше и больше.
— Я куплю тебе газеты, Вильям, — сказала Гертруда.
Он рассеянно посмотрел на нее.
— Газеты? Какие еще газеты?
— Вдруг захочешь почитать в поезде?
— Нет.
— А ты не забыл сигареты?
— Нет, — ответил он. — Взял несколько пачек.
— Хорошо. Надеюсь, ехать вы будете недолго.
— Я тоже так думаю.
— Пиши мне, Вильям.
— Конечно. Буду писать каждый день.
— Правда?
— Да. Каждый день буду посылать по письму.
«Очень хорошо, — подумала она. — Если в течение нескольких недель от него не придет никаких известий, это будет означать, что с ним что-то случилось».
— Денег тебе хватит?
— Да. Я взял из кассы тысячу марок.
«Сумма приличная, — подумал он. — Хватит на пиво и почтовые марки. Ах, нет! Мне не придется тратиться на марки. Письма будут идти полевой почтой».
— Еще десять минут, — сказала Гертруда.
— Что?
— У нас есть еще десять минут, — повторила она, показывая глазами на большие вокзальные часы, висящие над перроном.
Он обернулся, посмотрел на часы, а потом перевел взгляд на толпу мужчин, сгрудившихся вокруг обер-лейтенанта, который что-то объяснял, а может, рассказывал, и вдруг заметил Раубенштока с женой, они шли по краю перрона, почти у самых рельсов, медленно приближаясь к ним.
— Раубеншток! — окликнул обрадованно Хольт. — Франц!..
— Вильям, — весело встрепенулся тот. — Вот так встреча!
Он взял жену под руку, и они подошли к Хольтам. Поздоровались. Хольт сразу заметил, что Раубеншток пьян, но, несмотря на это, держится уверенно и даже не шатается.
— Ну мы и влипли! А? — заговорил Хольт.
— Дурацкая история, — согласился Раубеншток. — Даже стыдно говорить об этом…
— Что они, собственно, себе думают?
— Кто «они»? — спросил Раубеншток. — Ты говоришь о тех, кто прислал нам эти повестки?
— Да.
— Эти люди существуют не для того, чтобы думать, — проговорил он весело. — И они сильно ошибаются, если надеются получить от меня какую-то пользу. Уж я им такое устрою, что они меня запомнят надолго.
— Не кричи так, Франц…
— Мир рушится. Посылать на фронт людей нашего возраста…
— Почему же сразу на фронт? — воскликнул Хольт. — С чего ты взял, что нас сразу же пошлют на фронт?
— А ты как думаешь?
— Думаю, мы отсидимся где-нибудь в тылу…
Раубеншток с сомнением покачал головой.
— Ну, тебе, может быть, это удастся… — сказал он, поразмыслив. — Не настолько же они, надо полагать, дураки, чтобы пихать в окопы тебя с твоей хромой ногой!..
Хольт облегченно рассмеялся.
— Обидеть меня хочешь, — сказал он почти весело. — Видно, не так уж я плох, как ты думаешь, если меня еще берут в армию…
Раубеншток вдруг посерьезнел.
— Нет, я думаю, очень уж плохи дела, если берут даже таких, как ты, — проговорил он тихо. — Черт побрал бы всю эту войну!
Жена Раубенштока вдруг всхлипнула, и Гертруда, обняв ее за плечи, отошла с нею в сторону, объясняя ей что-то и успокаивая.
Раубеншток вынул сигареты.
— Не думал я, что встречу тут тебя…
— Но ты знал, что я получил повестку?
— Да.
— Хорошо, что мы будем вместе, — сказал Хольт.
Раубеншток кивнул.
— Лучше бы нам встретиться при других обстоятельствах, — сказал он. — Это и в самом деле сомнительная честь — участвовать в похоронах Третьего рейха…
Хольт беспокойно огляделся вокруг.
— Ради бога, Франц, говори потише, — попросил он в испуге. — Хочешь, чтобы нас посадили?
Раубеншток пожал плечами.
— Что касается меня, то я не имел бы ничего против, — сказал он спокойно. — Тюрьма в нашем положении — это не самое плохое, что с нами может приключиться. Думаешь, на фронте будет легче?..
— Понятия не имею, — ответил Хольт. — Никогда не был в армии…
— Война — это одно сплошное свинство, — сказал Раубеншток. — Можешь мне поверить. Я уже однажды сидел в окопах и знаю, что это такое…
Они закурили. Вернулась Гертруда с фрау Раубеншток. С виду спокойные, улыбающиеся, они держали за руки детей, уже обегавших весь перрон.
Хольт, обращаясь к обеим женщинам, сказал:
— Я как раз говорил: как хорошо получилось, что мы встретились…
— Конечно, — согласилась Гертруда. — Вместе вам будет веселей.
Раубеншток дружески улыбнулся Хольту:
— Старина, признайся лучше, взял ты что-нибудь выпить?..
— Да. Не забыл. У меня с собой две бутылки мозельского…
— Браво!
— Ну, наконец-то, я вижу, ты доволен!
— Как подумаешь, что в казармы мы попадем под хорошим шафе, сразу легче становится. Знаешь, я тоже взял три бутылки.
